Сценограф Александр Орлов — опытнейший профессионал, и, ясное дело, случайностей и ляпов в изобразительном решении у него быть не может. Действие знаменитой пьесы Александра Вампилова разворачивается в вымышленном таежном райцентре Чулимске. Орлов выстроил предусмотренный драматургом огромный дом, где внизу работает чайная, наверху живут, имеются лестница, терраса, палисадник. Дом этот реалистичен и символичен одновременно — все в нем натурально, но сделан он из черных, будто обугленных досок, и это мрачное сооружение с самого начала настраивает на трагическую развязку: режиссер Сергей Афанасьев выбрал ранний вариант финала, в котором стоически прекраснодушная юная героиня не продолжает упорно чинить ограду палисадника, которую все остальные хамски ломают, но, напротив, стреляется из отцовского ружья.

Однако кроме среднего и дальнего планов, где располагается дом, художник активно осваивает авансцену — слева стоит лавка, на ней персонажи регулярно ведут диалоги. Но, присаживаясь, они оказываются на фоне портальной колонны зала Комиссаржевки: розовой с салатовым, с золотыми рокайльными завитками и золотой же коринфской капителью. То есть действие происходит все-таки не в Чулимске, а в театре. Который, как писывали в ремарках в старину, «представляет Чулимск». В заурядном советском театре примерно начала 1970-х, когда и написана пьеса. Актеры здесь хоть и учились по системе Станиславского, принятой тогда в педагогике как единственно верной, но играют не по школе переживания, а по школе представления. Лепят характерность. Изображают те или иные типажи.

Вот буфетчица — разбитная бабенка, желтый перманент повязан газовой косынкой, подбитый мужем глаз прикрывают темные очки. А вот и муж — пьющий ветеран, хромает на протезе, орет на жену (тут вообще многие отчего-то полагают, что темперамент выражается в децибелах). Старик-эвенк: простец-охотник, беспомощен в городских делах, зато силен народной мудростью. Аптекарша-разведенка, словившая наконец мужика: кокетничает, хорохорится, нервничает, видя, что мужик норовит сходить налево, — и немудрено, их разница в возрасте прямо-таки бросается в глаза (впрочем, такой уж порядок в академических театрах — к примеру, некогда в товстоноговской постановке этой пьесы в БДТ 32-летнего Шаманова играл 49-летний Кирилл Лавров). Страдающий сексуальной фрустрацией холостяк-бухгалтер — толстый зануда, шляпа, портфель. И т. д.

В приемах изображательства кто-то искусен более — и раскрашивает роль кисточкой, с оттенками, кто-то работает малярным валиком, тогда смотреть становится совсем невмоготу. Однако в этом театре есть инородное тело. Актер из другого театра. Не только буквально — Александр Кудренко приглашен на роль Шаманова из БДТ. Но у него другой способ сценического существования — современный. Шаманов — следователь-правдолюбец, сломанный жизнью и утративший ее смысл, один из галереи мучающихся своей опустошенностью вампиловских героев. И эту муку Кудренко передает необыкновенно убедительно: тоску, вспыхнувшую вдруг надежду на спасение через близость с влюбленной в него чистой девушкой (тоже постоянный мотив Вампилова), понимание, что «не обновлю души моей»… Шаманов—Кудренко не равен своим словам, непредсказуем ни в одной реакции, в нем единственном есть то, что в помянутой системе Станиславского называется вторым планом.

Орлов засадил палисадник откровенно пластиковыми ромашками — создав тем самым непреднамеренную метафору соединения в этом спектакле искусственного и настоящего.