Наталья Осипова и Иван Васильев, знаменитые москвичи-перебежчики, недавно наделавшие шуму, уйдя из первого театра страны в петербургский Михайловский, выступили наконец в спектакле, адекватном их темпераменту и дарованию. Обозреватель «Фонтанки» побывала на одном из двух представлений балета «Лауренсия» с их участием.

«Лауренсию» и стоит считать первым полноценным выступлением артистов на новом месте: юмореска Леонида Якобсона, исполненная ими в программе смотра «Гран-при», недостаточно масштабна для настоящего дебюта, а «Спящую красавицу» в постановке Начо Дуато (в классике, как выяснилось, полнейшего маргинала), которая способна сбить с толку любого артиста, лучше все же считать проходным эпизодом.

«Лауренсия» же словно создана для Осиповой и Васильева, а они — для нее. Этот балет, поставленный Вахтангом Чабукиани в 1939 году по драме Лопе де Веги «Фуэнте Овехуна», обладает тем балансом энергичного действия и виртуозного танца, который делает его одним из лучших произведений эпохи и позволяет восприниматься в наши дни. Его качества стопроцентно отвечают художественному темпераменту Осиповой и Васильева — яркий сюжет с выпуклыми характерами, зажигательный танец, почти спортивный по напору и динамизму, плюс драматизм ситуаций, плюс патетика положений и патетика самой хореографии. К тому же «Лауренсия» не так уж им незнакома: она находится на стыке «Дон-Кихота» и «Пламени Парижа», двух коронных спектаклей нашей звездной пары.

«Пламя Парижа» Ратманского, идущее в Большом, хоть и переставлено современным хореографом в 2008 году, восходит все к той же эпохе (1932). В нем те же, что в «Лауренсии», мотивы: любовь пары из народа, домогательства грубого аристократа и героическое восстание. В наследство же от «Дон-Кихота» «Лауренсии» досталась «испанская» удаль, а также множество цитат, вплоть до конкретных мотивов и мизансцен: это советские вариации на темы «Дон-Кихота», только из одного и того же материала в «Дон-Кихоте» выводится комическая, а в «Лауренсии» — драматическая линия.

Поэтому, с одной стороны, артисты чувствуют себя в пространстве «Лауренсии» как рыбы в воде, с другой — есть опасность повтора, опасность пойти по проторенному пути, не создав ничего нового. Выход — искать не сходство, а различия. Они кардинальны: «Пламя Парижа» по энергетике отнюдь не ретро, оно создано с новыми психологическими, идейными и художественными установками, тогда как Михаил Мессерер в михайловской «Лауренсии» лишь редактировал оригинал. Зато в самом оригинале — тот же самый эстетический сдвиг по отношению к «Дон-Кихоту»: драматизм, социальный пафос — и энергетика другого века. К слову сказать, от первой постановки «Дон-Кихота» «Лауренсию» Чабукиани отделяют те же семьдесят лет, что «Пламя Парижа» Ратманского от первой постановки «Лауренсии». Вот в какую вилку попали Осипова и Васильев.

Безусловно, они стали центром спектакля, вернее, с ними спектакль обрел центр, без которого все же отдавал чем-то историко-архивным. Этот балет, где первыми исполнителями были Чабукиани и Дудинская (позднее — Шелест, а в Москве — Плисецкая), рассчитан на артистов-харизматиков, и без таковых теряет смысл, Васильев же с Осиповой заставили его звучать в полную силу. Зазвучала в полную силу и идея конкретно этой, михайловской постановки как «оммажа» Чабукиани: раньше проецируемые на занавес кадры с крупным планом неистового Вахтанга выглядели реквиемом по невозвратному идеалу, теперь они — чествование блистательного автора, как и было задумано. Васильев играет именно чабукианиевского Фрондосо, причем не копирует и не стилизует, но передает сам дух этой роли. Справедливости ради скажу, что в том же ключе старался работать Марат Шемиунов, танцевавший премьеру полтора года назад, но то была попытка «срисовать» образ при совсем другой и актерской, и дансантной природе.

Из современных артистов только Васильев и мог вписаться в чабукианиевскую роль. Его сравнение с Чабукиани вполне корректно, хотя фактура немного другая: тот был в танце аристократичен, этот, скорей, непосредствен и простодушен, но героика, страстность и мощь свойственны обоим.

Темперамент же Осиповой проявляется, лишь когда ее героиню хватают слуги Командора, и достигает апогея, когда она, оскорбленная, призывает народ к восстанию. Тут по ее лицу начинает блуждать победительная улыбка, а танец наполняется ярким пафосом. Но развитием роли это не было подготовлено; весь первый акт она акцентировала нежность, даже некоторую томность героини, и образ распался на две части. Впрочем, это артистка непредсказуемая, со своими «мочаловскими мигами» и своими пустотами, и все спектакли у нее разные. В этом одной из главных красок была непринужденность, другой — легкость, которой Осипова изящно бравировала. Она танцевала играючи, в знаменитых прыжках изгибалась так, что рука над головой касалась ноги, но без малейшей аффектации; бравировала она и невысокими, малыми прыжками, в которых тоже отчетливо виден отменный баллон (способность зависать в воздухе), но в центре танца был не столько технический трюк (не фуэте — хотя именно неутомимые скоростные фуэте были ее главной «фишкой» в «Дон-Кихоте»), сколько кантилена движений, воздушные и тугие пируэты и мягкие, без усилий, взлеты в жете по кругу.

Васильев же, наоборот, акцентировал мощный волевой порыв — но тоже без видимого физического усилия. Оно было настолько незаметно, что высокая поддержка в лирической сцене у источника выглядела чистой метафорой взлета чувств. Васильев естествен и театрален одновременно; его игра захватывает, герой всерьез волнует, что согласитесь, в балете бывает нечасто. Вот ответ скептикам, пророчившим артистам деградацию в не-большом театре: «Лауренсия» — достаточно яркая страница в их биографии, а выбор для начала спектакля в прежнем духе, без радикальных экспериментов («Спящая», повторю, не в счет) — демонстрация того, что никто от себя не отказывается и новое будет не в ущерб прежнему.

Ну а о театре и говорить нечего: совсем другое дело, спектакль сразу взлетел на новый уровень. Он подобрался, выстроился и, хотя по исполнению был неоднороден (упомяну удачу Татьяны Мильцевой в роли Паскуалы), воспринимался как цельный и живой. Драйва ослепительной пары хватило на всех.