Едва закончился юбилейный фестиваль Молодежного, а неугомонный театр через неделю выпустил премьеру: «Валентинов день» по пьесе Ивана Вырыпаева. Года два Семен Спивак грозился: «Появится вторая сцена, и мы будем приглашать юных режиссеров с дерзкими, спорными проектами». И вот она, дерзость… Правда, сорокадвухлетнего Алексея Янковского мальчиком не назовешь, но что касается авангардизма, пособничества «новой драме», то здесь всë в порядке. В спектакле ничего общего со стилистикой Молодежного. Не тепло, не светло, не жизнеподобно. Как высказался сам режиссер в интервью: «Мои спектакли нельзя съесть. К ним можно прикоснуться, понюхать…». Давайте понюхаем.

Янковский смотрит на государственные театры как на египетскую пирамиду. Чужое, древнее, в чем-то смертоносное, но отдельные блоки надо спасать. Десять лет назад он организовал Санкт-петербургскую мастерскую по реабилитации актеров государственных и академических театров драмы. Теперь взялся реабилитировать артистов Молодежного. Звезды-спивакистки пошли ему навстречу, доказали свою творческую подвижность

Любвеобильные режиссеры

Между Янковским, театром имени Измайловского сада есть и нечто общее. Буклет Молодежного к 30-летию озаглавлен: «Территория любви». Спивак в качестве своего творческого метода называет любовь. Янковский также сетует на отсутствие любви в людях, театре. Вот они и встретились. В смысле, Янковский со Спиваком. Конечно, их не могла не привлечь фантазия Ивана Вырыпаева 2001 года.

Действующие лица «Валентинова дня» заняты одной любовью. Только случайная жена Валентина служит проводницей, однако всю дорогу до Владивостока и обратно плачет о той же, вышеупомянутой любви. Учтем только: любовь для Спивака и Янковского различна. У Спивака побег жениха из-под венца в «Касатке» — явление отрадное и перспективное. У Вырыпаева с Янковским брак мучителен, вечно любящая Валентина называет себя специалисткой по страданию. Матерый мужчина Валентин (пьеса — продолжает рощинскую драму «Валентин и Валентина» 1970-х годов) в расцвете лет умирает от нестерпимой любви вкупе с инфарктом.

Словом, есть о чем поволноваться публике. Существуют при этом две точки зрения. Одна: чрезмерность страстей с элементами абсурда — авторский стëб. Как, например, воспринимать ремарку: «Налетавшись над Витебском, все исчезают»? Другая: разговор идет сугубо серьезный, без дураков. Перед нами простой философско-поэтический театр. Ведь безумно-любовный вырыпаевский фильм «Эйфория» иронии не предполагает. Трагично до ужаса!

Медея из коммунальной квартиры

И Янковский не из скоморохов вышел. Окончил исторический факультет Ленинградского университета по кафедре древней Греции и Рима. Последствия классического образования сказываются с первой же минуты действия. Валентина (Екатерина Унтилова) скандирует свое сообщение о случившемся дне рождения (совмещенном с поминками), как монолог «Медеи» Еврипида. И ручка лодочкой по-древнеегипетски в течение получаса отставлена вбок. Чем-то это напоминает манеру читки из «Эдипа-царя» Теодораса Терзопулоса (Александринский театр). Терзопулос объяснял: «Взгляд персонажа трагедии устремлен через головы, туда, где находится Бог». Не знаю, насколько осознано Янковским сближение с принципами греческого режиссера, однако с Богом и Михаилом Сергеевичем Горбачевым (во сне) герои-вырыпаевцы беседуют регулярно. В равной степени, чудятся мне приветы от Всеволода Мейерхольда и его символистского театра начала ХХ в.

Но вернемся к нашим современникам и землякам. Соперница по любви и соседка по квартире Катя (Светлана Строгова), забубëнная алкоголичка, вроде, на античные истоки не претендует, выкрикивает текст на манер шпрехшталмейстер в цирке. Как замечает драматург в ремарке: «скверным голосом». Привычка перекрикиваться из разных концов сцены (демонстрируя взаимную отчужденность), видимо, постепенно вытесняет уютный «шептательный» реализм. Увы, не все и не во все моменты спектакля кричат.

Кати! Равняйсь!

Героическая Унтилова к финалу соскальзывает (правда, по замыслу постановщика) в человеческое поведение с обыденными интонациями. В остальном ее облик высокой статной красавицы в чëрном вечернем платье с обнаженными плечами остается неизменным. Катя размножается до неприличия. Мало того, что делится на два персонажа: шестидесятилетняя (Строгова) и восемнадцати-сорокалетняя (Анна Геллер). Каждая временница тоже меняется. Катя-старуха под дулом ружья сбрасывает с себя грязный, серый ватник, штаны и как бы сбрасывает личину охальной пьянчужки. Мы видим эффектную женщину (какой она является в «Трех сестрах»). В одной сорочке. Шуточность (или многозначность) распределения ролей — в том, что три исполнительницы играют трех сестер в чеховской драме. А Унтилова играла Катю в «Грозе».

На Анну Геллер сваливается сложная задача: воплотить тему нелинейности, нелогичности времени. Она перепархивает от Кати-пионерки (то есть задолго до 18 лет) к ней же комсомолке, а также Кате-героине железнодорожного труда. Далее в произвольном временном порядке, зигзагом. Катя-выпивоха бросает в лицо Валентине, подворовывавшей у нее мужа 20 лет назад: «Я, в отличие от тебя, нормальна». Конечно, тëтя преувеличила свою нормальность, однако характер дарования Геллер не позволяет ей выдерживать в течение двух с половиной часов отстраненную манеру символистского театра. Меняя внешность почти до неузнаваемости, Геллер частенько говорит естественно, эмоционально наполнено. В такие минуты я жалел режиссера, но мне эти неправильные фрагменты понравились. И думалось: не зря Валентин отказался от традиционного решения конфликта, не развелся с постылой супругой. Поторчав на вершине горной любви, хочется попастись на равнине.

«Парней так много холостых…»

Предмет, раздираемый двумя женщинами, то есть Валентин (Дмитрий Сутырин), — существо загадочное. Я имею в виду персонажа и актера. Персонаж меньше выражает свою идеологию, чем его возлюбленные, весь в себе. Несчастен по определению. Актер не поддается соблазнам условного театра. Участник многих телесериалов, Сутырин строго придерживается реалистических позиций. Выстоял, как петровский дуб Измайловского сада.

Спектакль что гидра. Четыре актерские головы индивидуальны, а туловище-режиссер — одно. Что же нам хотел поведать Алексей Янковский с помощью актеров Молодежного? Он сурово заявляет: занимаюсь технологиями. Под технологиями, понятно, не подразумеваются полеты Кати, ее двойников, под колосники и в космос. Даже не удивительный подъем целой раздолбанной квартиры в воздух (таковы ресурсы новой сцены). Имеются в виду, прежде всего, актерские технологии. И здесь существуют возможности для дальнейшей монтировки, балансировки. Каждое новое представление — иное. То у Геллер пару гаек подвинтили, то Строгову направили под другим углом. Уже другая конструкция. Для адекватного впечатления надо ходить на каждый спектакль. Отдельные зрители этого не знают.

Сколько лет шестидесятнику?

К «технологиям» относится и проблема времени в постановке. Помнится, одна младая театроведка делала в Одессе доклад про шестидесятников. В ее изложении они — что-то вроде неандертальцев (почему-то некоторые до сих пор живы). У Янковского c Вырыпаевым картина сложнее. Идет ли речь о тридцатых годах или XXI веке (под конец Валентина обращается к нам из 2012 года) — время фантастично. Валентина-Унтилова похожа не только на Медею — на Фосфорическую женщину («Баня» В. Маяковского) из будущего тоже. Фосфорическая женщина-Валентина «прилетает», Катя в скафандре улетает на Марс. Видимо, по мнению Янковского (верящего арабскому философу IX в. Кора Аль Музани), нет прошлого и будущего (или они взаимозаменяемы) — есть одна великая любовь. Пространство тоже условно. Я, само собой, упрощаю философскую концепцию спектакля.

Во времена античности и времена перестройки люди убивали за любовь, умирали за любовь. Чего и Вам желаю! Все-таки конкретные эпохи, поколения существуют. Молодым «Валентинов день» импонирует, древние смущаются новаторством. Так и должно быть. С экспериментом, Молодежный!