Современное искусство нередко бывает трудным, неудобным и занудным. Крайне редко оно удивляет новизной формы, чаще мучает публику, по-прежнему бредущую в театр как в прибежище традиционного искусства.

Одетые в черное актеры на протяжении двух часов всеми силами своих талантов добиваются лишь одного: чтобы мы на своей шкуре ощутили ненависть, злобу и отчаяние местной Медеи. Так что, если вы стремитесь в эпицентр мрака, этот спектакль для вас.

Режиссер Евгения Сафонова решила поставить эксперимент на зрителях. Выдержат ли? Только зачем ей понадобились тексты Еврипида, Сенеки и Хайнера Мюллера? На сцене смысл слов отменен. Медея (Софья Никифорова), на роль которой пала львиная доля текста, произносит монологи и диалоги, лишая их гласных. Нет в ее языке этих протяжных, длящихся, свободно летящих звуков. Зато согласные мешают, ворочаются, клокочут. Героиня выкрикивает их, разжимая тонкие губы, словно получая удовольствие от выхода переполняющей ее ненависти.

Она появляется перед нами застывшим изваянием, но тут же корчится от неведомого спазма. На глазах тело Медеи превращается в черный комок, больше напоминающий обугленную куриную тушку. Потом Медея выпрямится и уже более не согнется. Почти без движения, всегда фронтально, она будет бросать в зал зараженные болью и злобой звуки, в которых едва будут узнаваться слова и уж тем более смыслы. Только эмоция.

Актриса бесстрашно идет до конца. Двое актеров честно подыгрывают ей. Но довольно скоро зрительская усталость сменяется скукой. Настигает абсурд происходящего — текст, построенный в логике человеческой речи, подается как остервенелый лай.

Отдыхает зритель только в сценах грубого комикса про Прометея и Геракла в ернической интерпретации Хайнера Мюллера. Какое отношение он имеет к Медее — не важно, отдыхайте, господа, через пару минут вас снова макнут обратно в стерильно белый, вязкий и замкнутый короб психоза.

Возможно, чтобы все это усилить и приблизить к нам, действие постоянно имитирует ситуацию входа-выхода — электрички ли, вагона метро или дверей бесчисленных ТЦ. Лучший выход — это вход, как заметил Уильям Берроуз. Герои возникают в проемах раздвижных дверей. Их появление предваряет проекция: в кромешной тьме перед нами попеременно мелькают белыми прямоугольниками световые «окна», в одном обязательно проскользнет море: белый свет, белый свет, белый свет, море, белый свет, белый свет. Световое оформление раздражает глаза, а речь артистов — слух публики. Все вместе призвано создать ощущение нескончаемого ужаса, беспросветного тупика. Сделано просто, нарочито, но качественно. Например, дети Медеи и Язона появляются в виде двух огромных, реалистично нарисованных детских голов по контрасту с абстрактным, подчеркнуто дигитальным (цифровым), современным видео- и звуковым рядом. В сцене убийства замкнутое пространство белого бокса, в котором действуют немногочисленные персонажи, заливается красным светом. Кровавый красный поднимается с пола, медленно заполняя все пространство сцены. После этого стерильного хоррора на полу перед героями еще целую сцену будет «плескаться» видеопроекция из красно-черно-желтых (то еще сочетание цветов) линий — как-то так выглядит ошибка матрицы на мониторе, сбой. Технологический эффект превращен в художественный прием, наполнен эмоцией и смыслом (понятно каким). Красиво.

Одна из немногих фраз, которые Медея говорит Язону без «акцента» и даже пару раз повторяет: «Ты мне должен брата». В мифе, чтобы задержать погоню за Язоном, героиня совершает страшный грех — убивает брата. Но неужели Медея убивает детей, потому что ей не вернуть брата? Неужели из-за этого сюжет Медеи волнует до сих пор? В чем причина, корень трех версий трагедии? Ненависть, рожденная ревностью? По версии Сафоновой, причина всему — одиночество. В финале спектакля Медею не спасет «бог из машины». Все световые «окна» заполнятся видео с бесконечно пустым и покойным морским простором. Мерно колышется водная гладь. Под ней, наверное, что-то бурлит, клокочет, но на поверхности — пустыня. Тишина. Вечность. Одиночество. Архаика и современность. Спасения нет. Но это не беда. Беда в том, что зал на это взирает с холодным носом.