Обычно театральных рецензентов не мучает совесть насчет спойлеров: не скрывать же, в самом деле, от воображаемого читателя сюжетные перипетии условного «Ревизора», даже если эти перипетии так пересочинены режиссером, что мама дорогая. Да и спектакли по незнакомым современным пьесам от пересказа мало что теряют. За рамками любого печатного слова остается столько всего, что интриги хватает на десяток—другой аншлагов, а то и на долгие годы (если, конечно, оно изначально того стоит).

Не то с премьерой театра post (именно так, с маленькой буквы, скромно и тихонечко, положено писать название громкого петербургского коллектива) «Хорошо темперированные грамоты». Рассказать, как устроен этот спектакль, — все равно что опубликовать учебник фокусника, а потом предложить пойти смотреть на эти фокусы из зала. Не годится. Если же начать рассуждать не о «как», а «о чем», получится набор довольно банальных истин — про несовершенство памяти, ошибки восприятия и темную материю истории или, если хотите, нашего общего «культурного кода». Фишка нового опуса театра post как раз в том, что эти истины даются нам не в рассуждениях, а в ощущениях, на практике — как в каком—нибудь простом и наглядном психологическом эксперименте.

Режиссер Дмитрий Волкострелов, его верные «актеры» (а лучше сказать — лаборанты) Игорь Николаев и Алена Старостина и сопродюсеры (а то и сочинители) Дмитрий Ренанский, Дмитрий Коробков, Ксения Волкова движутся в направлении, заданном не сегодня. Прошлое / автор / физический звук как непознаваемый объект, история как наслоение искажений были главными героями как минимум перформанса «Я сижу один в комнате» Элвина Люсье и спектакля—трактата «Художник извне и изнутри» про недопризнанного гения эпохи Возрождения Якопо Понтормо. «Хорошо темперированные грамоты» по устройству ближе к «Комнате»: эксперимент над зрителем и материалом чист, как медицинское исследование. Хотя тема прямо наследует «Художнику»: из Италии XVI века мы естественным образом перемещаемся в Великий Новгород XI–XIV веков, к своим собственным корням, истокам и началам.

Новгородские берестяные грамоты (первая дошедшая до нашего времени «народная» письменность, ключевой источник по истории русского языка, средневековой повседневной жизни и пр. и пр.) изучают, расшифровывают и научно комментируют с 1950—х годов. Примерно с тех же пор учебный материал и символ веры всех пианистов мира — «Хорошо темперированный клавир» Баха — начинают массированно изучать, исполнять и воспринимать как документ баховской, а не нашей эпохи, расшифровывая и комментируя все «темные места» вроде особой артикуляции, числовой и мотивной символики и т. д., и т. п. Соединить источники, из которых проистекают две главные реки нашего мира — языка и музыки, — ход настолько очевидный, что до Волкострелова и Ренанского в голову никому не пришел.

В процессе действа, точнее, трех коротких действий, местами похожих на веселую игру, создатели и зрители (да—да, вы можете выбрать себе роль исполнителя или очевидца), подвергают вполне заслуженной критике саму возможность понимания своих истоков. Сболтну: если прослушать 24 обрывка прелюдий Баха (как те обрывки бересты, которые до сих пор находят на новгородских раскопках), буквально по полтора такта, да еще в абстрактном замедленном темпе и с во—о—от такенным эффектом эхо, много ли вы поймете про великий замысел великого композитора? То—то же.

В арсенале театра post около тысячи берестяных грамот и два тома баховских прелюдий и фуг. В каждый спектакль помещается 24 штуки, так что хватит еще на много фокусов. Они, кстати, и проводятся в правильном месте — на дне бывшего бассейна, что в Петрикирхе. Практически в основании дома Божьего. Впрочем, с чрезмерной серьезностью к этому обстоятельству, как и ко всему происходящему, относиться не следует. Авторы сами предупреждают, цитата: «Все в порядке. Ничего особенного не произойдет. Успокойтесь, если это возможно».