Театр имени Комиссаржевской поставил пьесу А.Н. Островского «Доходное место» в принятом ныне повсеместно современном антураже и актуальном социальном контексте. Собственно, в этом нет ничего нового, и споры о том, можно или нет трактовать героев бытовой драмы Х1Х века как персонажей телевизионного «мыла» или ток-шоу, есть не более чем повод для взбивания пены в акватории критики. Еще на рубеже Х1Х-ХХ веков пристальные наблюдатели фиксировали, что ушла в небытие «бытовая Америка» русской жизни, открытая на театре Островским, а, значит, должны исчезнуть со сцены и его пьесы. Изменился быт и общественные связи. А человек все более превращался в заложника и функцию своего дохода, что и показал великий драматург, навсегда оставшийся современным. Даже революция, упразднившая статус имущества и зависимость от него человека, мало что изменила. ХХ век открыл в Островском неисчерпаемый источник актуальности как сюжетов и образов, так и жанровых форм — от романтической драмы до сатирического эстрадного обозрения и цирка. Эти жанры для сценической интерпретации пьес Островского опробовали великие режиссеры эпохи авангарда 10-х — 20-х годов. Мейерхольд в 10-е годы ввел в театральный лексикон понятие «Балаган» как универсальную формулу, как тождество вольных метаморфоз сценической игры. Хотя были и те, например, эстет — пассеист Александр Бенуа, кто этим словом бранился. Балаганные перверсии в постановке Игоря Коняева: телевизионное музыкальное шоу на экранах, вклиненных в пространство, микрофонные шлягеры, танцевальные интермедии в исполнении персонажей, и, конечно, приметы сегодняшнего повсеместного гламура в костюмах и обстановке — все это позывные новой среды обитания российского неозабоченного смыслом жизни обывателя. И режиссер вместе с художниками (П.Окунев и О.Шаишмелашвили) создали в симультанной декорации собирательный образ, единый блок и символ этого химерического социума: дом-трактир-контора. Эта траектория задана самим Островскими и неизменна по сию пору. А вот приметы окрестностей меняются от эпохи к эпохе. Мейерхольд в 1923 году, когда в СССР вместе с НЭПом воцарился культ буржуазности и вещизма, убрал из постановки «Доходного места» декорацию и мебель — неизменную атрибутику бытовой драмы. Эпоха Островского дана была в костюмах и в подборе редких предметов, что создавало эффект «остранения» на фоне условных кубов, галерей и лестниц. Такое противопоставление было разлито в воздухе разворошенного революцией быта, взбодренного коротким пиром на фоне аскезы — чумы военного коммунизма. «Остранение» в спектакле Коняева строится на том, что формы новорусского быта не имеют под собой ни почвы, ни традиции, ни осмысленной функции — они лишь доморощенная копия чужого давно устоявшегося уклада. И поэтому обозначают лишь мираж благоденствия и реальную прорву — катастрофу человеческих связей. Стойка бара и ресторанный зал с колоннами при входе то ли в дом, то ли в приемную высокопоставленного чиновника вполне совместимы с тем обычаем и стилем власти, когда государственная служба не отделяется от бизнеса, а общественные средства сращиваются с личными доходами. Меняется цвет меблировки — с белого на черный — но места за столиками все те же, и половые вполне справляются с функцией прислуги, а заодно мелкого чиновного люда. И отплясывают перед сильными мира и перед зрителями со вкусом и удовольствием. Они замещают для чиновников понятие народа, которому легко порадеть чаевыми, а заодно и религиозной совести, которую можно ублажить, не покидая грешных треб. Один из половых при каждом удобном случае вытаскивает из-под стойки икону для крестного знамения, и, конечно, получает щедрые чаевые. Этот лакейский мюзик-холл задает ритм и жанр гротескного действия с очень узнаваемыми реалиями. А защелкивающие весь торговый комплекс спущенные жалюзи отделяют его от всего остального мира. Для обозрения оставлены только притороченные у порога мусорные мешки да надпись на фронтоне: «Ресторан Островский». Все жизненные призы имеют ресторанный прайс. Замечательный художник Натан Альтман говорил в 30-е годы, что его не интересуют награды и звания, но теперь это вопрос меню. Мадам Кукушкина, ярко сыгранная Е.Симоновой, демонстрирует ухватки эстрадно-сериальной дивы, а ее секси-фэшн явно зашкаливает за бальзаковские пределы. Упоминание о «пожилом» возрасте и вовсе заставляют ее чуть ли не выпрыгнуть из одежд и возмущенно вопить. Старость не только не в моде, но и не в чести. Она, как и бедность является здесь пороком и граничит с глупостью. Вот и сам генерал Вышневский, которого с внятным морализаторским подтекстом играет И. Краско, носит спонсорскую спортивную форму и густой парик. Молодая жена из поколения его внуков нужна не столько для любви, сколько для престижа. А сам — то хозяин жизни стоит на том, что брак это тоже источник дохода или вложения капитала. И крушение старого монстра — это, прежде всего отсутствие вокруг живого сочувствия: за деньги его не купишь. Сфера молодости — любовь, но ее можно купить. Благородство и ум — прерогатива порядочного человека, но без средств или без покровительства начальства далеко не продвинешься. Жадов и Белогубов — полюса карьеры чиновника. Университетские знания и высокое родство Жадова не перешибут подобострастия и невежества Белогубова, обладающего в исполнении Р. Приходько виртуозной пластикой расшаркивания, танцевально-чечеточным ритмом, искательной интонацией трепета перед начальством. «Невежество и подобострастие — вот залог успеха» — это ведь из горького монолога Фигаро — из пьесы далекого ХY111 века. Островский был внимательным учеником европейской литературной традиции. Но его влюбленный герой не верит в своем просвещенном веке тому, «чтобы честным трудом не мог образованный человек обеспечить себя с семейством». Не хочет «верить и тому, что общество так развратно». Он борется за свое счастье уже с самим предметом любви и верит в победу. В.Крылов, играющий Жадова, представляет редкую на современной сцене генерацию интеллектуальных актеров, умеющих противостоять окружению. Этот тип ныне не в моде и, казалось, ушел вместе с поколением шестидесятников. Но прав Жадов: «Во все времена были люди, они и теперь есть, которые идут наперекор устаревшим общественным привычкам и условиям». Жадов-Крылов легкой походкой, изящной сдержанностью манер и разговора, независимостью от суеты и пренебрежением к панибратски-хамскому общению как с начальством, так и с подчиненными, являет норму человека души и дела. Однако в раболепной реальности эта норма выглядит высокомерным эпатажем, неправомочной причудой. Действительно, рядом с признанным центром всей мафиозной связки — хитрым плотоядным Юсовым в остром исполнении В. Богданова — Жадов кажется незакрепленной тростинкой, невесть откуда занесенной в чиновничье болото. Не может он ни скрывать свое презрение к шайке корыстолюбцев, ни умиляться «фокусам» изобретательного вурдалака, умеющего задом поглощать из таза спиртное и выливать его фонтаном изо рта. Такой кунштюк вместо прописанной в пьесе разудалой пляски устраивает в спектакле Юсов — к восторгу подчиненных. Режиссер превратил эту сцену в гротескный апофеоз беспредела: извращение и придурь расцениваются здесь как истинный талант. Поленька — А. Сыдорук влюблена в мужа, но не согласна жить не «для общества». Понятия нравственности, супружеского долга она научена связывать с подношениями от купцов. А любить даром, как душа велит, значит быть «просто дурочкой». Конечно, для нежного смятения чувств, какими когда-то наделила этот персонаж великая Бабанова, в спектакле Коняева места нет. Но когда в финале вслед мужу, уходящему из зала, из ее жизни, она кричит: «Я не хочу к маменьке, меня научили!» — появляется надежда на катарсис. Блестящей эскападой разрешается в спектакле появление юриста Досужева и его бурная пьяная исповедь-пляска. Актер Е.Иванов в коротком эпизоде сыграл и разгул, и надрыв, и насмешку противодействия. «Зачем нас учили?» Честная работа законника не ценится, но крючкотворство в цене у невежд. А чтобы прокормиться и взяток не брать да душу не заложить, бумагу выправить можно в купеческом вкусе. Хоть и не воровской, но тоже купеческий доход. Так и прогулять его достойнее в кабаке. Доход — ловушка для чести. В спектакле Коняева это показано в полном соответствии с пьесой Островского.