Театр «Зазеркалье», в ожидании окончания ремонта долгих три года скитавшийся по чужим сценам, наконец-то вселился в свой дом на улице Рубинштейна. И немедленно предъявил городу премьеру, составленную из двух одноактных опер на гоголевские сюжеты. Первая — «Шинель» — написана 35-летним Ильей Кузнецовым, учеником Тищенко. Вторая — «Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» — маститым Геннадием Банщиковым. Оперы разделяют почти сорок лет, однако они встали рядышком как влитые, удачно оттенив друг друга.

Спектакль, придуманный режиссером Александром Петровым и оформленный молодым художником Александром Храмцовым, называется «От Петербурга до Миргорода». Со скоростью света перелетая из завьюженного Петербурга в сочное, солнечно-подсолнуховое лето Малороссии, авторы спектакля нечаянно пробудили острую тоску по теплу и природной естественности жизни, неспешно текущей в усадьбах старосветских помещиков. Тем острее контраст выморочного, давящего, «умышленного» города-призрака, в котором завывает ветер в подворотнях и валит белый дым из углов, и яркого многоцветья второй части спектакля: желтые подсолнухи в вазонах, красный клавесин притулился в углу, на бельевой веревке развешены для просушки кафтаны, рубахи и прочая одежда. Так же полярно разнятся герои двух опер: робкий, согбенный, завернутый вовнутрь себя Акакий Акакиевич (его партию отлично спел и сыграл Андрей Матвеев) и громогласный, корпулентный Иван Никифорович (Александр Подмешальский) да интеллигентствующий Иван Иванович (Сергей Ермолаев).

Двухчастный спектакль на контрасте позволяет острее ощутить уникальный топос Петербурга, его мистическое очарование. Постановку сделали подчеркнуто камерной: зрителей усадили на сцене, дабы усилить эффект вовлечения в происходящее, подать героев «крупным планом»: каждую гримаску страдания, каждую морщинку на лице Башмачкина, загнанного нуждой до смерти. Присутствующие вблизи созерцали смешные «моржовые» усы, свисающие с пухлой физиономии Ивана Никифоровича, во всех деталях могли рассмотреть щегольскую бекешу и даже изящную кисточку на ермолке Ивана Ивановича.

Подобный прием — максимального приближения действия к зрителю — вошел в моду с начала 80-х. В принципе, прием работает исправно, но здесь особой нужды в нем не было. Зрители вполне могли оценить происходящее во всех деталях, сидя, скажем, в первых трех рядах партера. А при предложенной конфигурации стулья и амфитеатр водрузили прямо над оркестровой ямой, оркестр пришлось усадить на сцене и скрыть его за ширмой. К слову, несмотря на то, что солисты, не видя дирижера впрямую, ориентировались только на жесты, отражаемые на мониторе, спектакль протекал исключительно гладко: ни сбоев, ни смазанных соло, ни расхождений. За пультом стоял Анатолий Рыбалко, он вел спектакль уверенно, спокойно, с некоторой дозированной лихостью. В общем, музыкальное впечатление от премьеры вышло отменное: воодушевления, драйва и эдакой гротескной подковырки, слышавшейся в смачных соло и гарцующих галопах, вполне хватило, чтобы не скучать ни минуты.

Илья Кузнецов, уже отметившийся на оперном поприще детской оперой «Джинн из бутылки, или Невероятные приключения Кости Оладьина», сумел сообщить музыке резвость, живость и демократическую открытость выражения. Несмотря на то, что язык его, по большому счету, несамостоятелен — влияния Шостаковича не просто ощутимы, они доминируют, — тем не менее вихри танцевальных ритмов и романсовые аллюзии довольно часто врываются в аффектированную речевую интонацию персонажей, создавая оазисы напевной мелодичности. Характеры выписаны резким, точным пером: и сам Акакий Акакиевич, и его коллеги-чиновники, и «Значительное лицо», начальственным рыком сотрясающее до основания душу затюканного невзгодами письмоводителя. Возникают в спектакле и немые персонажи. Петров персонифицирует «портновскую требуху» пошитой шинели: алую Подкладку из шелка, Пуговицы и Сукно изображают три танцора.

Сослуживцы поют новой шинели «Многая лета!» А горький пьяница, портной Петрович (Юрий Давиденко), возникает из люка в нимбе, осиянный светом на манер Бога Саваофа. Генерал осуществляет «обратную связь» с подчиненными, сбрасывая вниз, с балкона, длинную, как штора, манишку. Ровно так же, в финале, явится перепуганному генералу мстительный призрак усопшего Башмачкина и будет полоскать призрачные одеяния, свесившиеся с колосников до сцены, покуда генерал не падет замертво. Отлично провела все три разнохарактерные роли — Петровны, Дамы, Хозяйки — Елена Попель. Ее молитва над телом Башмачкина возвышается до настоящего реквиема по всем «маленьким людям», обиженным жизнью.

Действие «Шинели» развивается не столько вширь, сколько в высоту. От «низового» уровня к верхнему, где обитает «Значительное лицо» в компании чиновников — симулякров из фанеры, ведет железная лестница — символ социальной лестницы, по которой несчастному письмоводителю вовек не взобраться. Пронзительно жалостное повествование о горестной судьбе и злой кончине несчастного Акакия Акакиевича выдержано в лучших традициях петербургской композиторской школы. Либретто автор писал сам: оно получилось емким, лаконическим и в меру плакатным — написано краткими, формульными фразами.

Режиссерски «Шинель» показалась более проработанной, нежели опера Банщикова. Зато в опере «Как поссорились…» автор мастерски, с большой интонационной изобретательностью выстроил диалоги комических персонажей, доведя мирную беседу соседей до пароксизма обиды, скандала и смертельной ссоры. Банщиков посвятил свое сочинение Рихарду Штраусу, и понятно почему: в своих комических операх тот достигал вершин интонационной достоверности, заостряя перепалки до карикатурности. Банщиков фактически выстраивает в своей короткой опере одну длинную эмоциональную волну, нарастающую от недоумения — к обиде, от обиды — к прямому оскорблению. И на роковой фразе: «А вы, Иван Иванович, настоящий гусак!» — разговор срывается в потрясенную паузу: Иван Иванович ранен в самое сердце. Вазоны раздвигаются, зоны обитания разделяются границей, а глупая Баба (все та же Елена Попель), на горе всем вывесившая вместе с пожитками проветриваться злополучное ружье, из-за которого и вышла ссора, все никак не может собрать тряпье, висящее на веревке.

Путешествие из Петербурга в Миргород совершилось быстро, плавно и беспрепятственно. Оба спектакля, разные по стилистике, образности, сценическому ландшафту, в чем-то глубинном оказались родственными: их объединил гений Гоголя.