«Возвращение». И. Васьковская. По мотивам повести И. Грековой «Вдовий пароход».
Театр на Литейном.
Режиссер Егор Чернышов, художник Николай Слободяник.

«Возвращение» — навсегда рассказ Андрея Платонова. Загадка — почему так назван спектакль Егора Чернышова по пьесе Ирины Васьковской, инсценировавшей «Вдовий пароход» И. Грековой (с самого начала ее публикаций в журналах, помню, все обсуждали, что И. Грекова — это Игрекова, явный псевдоним, но имени советского математика, автора учебников по теории вероятности Елены Сергеевны Вентцель, конечно, никто не знал). С этой загадкой названия ты и садишься в зал Театра на Литейном. Ну, то есть, в принципе понятно, что у Платонова — драма возвращения с войны Иванова, а у Грековой возвращается с войны Анфиса Громова. Да, тексты роднит исследование послевоенного синдрома, но это не повод на клетке с енотом писать «бобр»: «Возвращение» — навсегда рассказ Платонова…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Советские деревянные стулья в ряд. Зная книгу, понимаешь, что сейчас начнутся поминки по Анфисе, на которых соседки расскажут сыну-эгоисту Вадиму историю его матери, а заодно и свои истории, составившие жизнь большой послевоенной коммуналки. По сути, квартиры-ковчега, но только на этом ковчеге каждой твари не по паре, а как раз наоборот: он населен одинокими женщинами, потерявшими свои пары, переломанными жизнью и войной. Впрочем, в еще большей степени переломан войной и единственный мужчина, Федор — муж Анфисы; она для него большая драма и боль, чем факт новой жизни: вернувшись после войны, Федор обнаруживает в своей комнате ребенка. Пока он не писал Анфисе ни строчки всю войну, она, считая его погибшим, на фронте поддалась большой страсти и забеременела. Вернулась с «подарочком». Федор полюбит мальчика, но будет пить и умрет рано, а безоглядно посвятившая жизнь Вадику Анфиса воспитает эгоцентрика, ее разобьет инсульт и она умрет…

Повесть (датируется началом 1970-х, вышла в 1981-м) написана, с одной стороны, от лица Ольги Ивановны Флеровой, пианистки-инвалида, которую после гибели матери и дочери под бомбежкой поселили по ордеру в пустующую комнату этой квартиры. С другой — повествование незаметно переходит в объективированное письмо, теряя авторскую принадлежность, это двойная, смешанная оптика — Флерова-Грекова — похожа на оптический сдвиг в прекраснейшей книге А. Чудакова «Ложится мгла на старые ступени». Такая оптика трудна для драматической техники, и театры, обращающиеся к давней повести Грековой, предпочитают драматургически собирать действие поминками, как было в самой первой инсценировке И. Грековой и П. Лунгина, которую ставила в Театре Моссовета Генриетта Яновская в 1984 году.

На Литейном никаких вам поминок, темные женские фигуры, энергично прочерчивающие сцену из конца в конец, уносят за собой стулья… Для чего ставили? Чтобы унести?

А. Ширшина (Анфиса), М. Зауторов (Григорий 0,).
Фото — архив театра.

Вообще здесь очень много меряют ногами планшет, создавая внешнюю динамику, манипулируют тазами и швабрами… Погодите, что-то недавно виденное брезжит в этом хождении и бесконечном мытье пола…

Еще по сцене катают панели на колесиках с изображением советских барельефов: вот героическая стройка, вот «Оборона Севастополя» Дейнеки, выбитая в камне… Их движение создает композицию, отделяя эпизоды… Слушайте, опять брезжит.

Центром композиции становится кровать на колесиках, иногда ее стремительно раскручивают… Постойте, где же я недавно видела точь-в-точь такую же мизансценическую организацию пространства? Так же метались от арьера к авансцене, крутили кровать, только вместо панелей были школьные доски… Ну, конечно, недавно в Набережных Челнах Егор Чернышов поставил «Педагогическую поэму». Правда, основу там держала хорошо сконструированная, концептуальная пьеса Я. Пулинович, чего не скажешь об инсценировке Васьковской, действенный шампур которой погнут, мотивировки отсутствуют, все рассыпается, и — в результате — герои в режиссуре Е. Чернышова существуют в режиме динамичного литмонтажа. Они словно работают на стройке и, перевыполняя план, швыряют в зал слова — как щебенку с лопат. Сбегают к арьеру, наберут — и назад, сообщить что-то, броском кинуть текст в зал. В Челнах от арьерсцены к авансцене и обратно темпераментно шагали парни-колонисты, на Литейном — женщины, вот вам и режиссура. Фактически — дубль два. Только «Педагогическая поэма» в итоге хороший спектакль, а «Возвращение» — нет.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

…Однажды я была в такой квартире, на таком «вдовьем пароходе». В конце 1970-х нас отправили переписывать население. Мой сегмент был улица Рылеева. С чемоданчиком анкет я заходила в неряшливые коммуналки, а однажды попала в удивительно чистую, намытую квартиру, населенную пожилыми и старыми женщинами (вот она, правда жизни: недаром в повести Грековой Панька бесконечно моет пол, и вообще вопрос дежурства по квартире и мытья полов обсуждается постоянно). Седые, чистенькие женщины сидели передо мной с моими анкетами. В коротком разговоре выяснилось, что в эту квартиру их всех, потерявших жилье и близких, вселяли в блокаду. И вот живут тридцать пять лет… В этой квартире странным образом не чувствовалось зверской правды коммуналки, которая так изумительно была разработана в спектакле Яновской: там отношения по сути родных соседок периодически вспыхивали искрами бытовой войнушки, пароход качало на житейских волнах густого женского мира…

А. Ширшина (Анфиса).
Фото — архив театра.

Впрочем, о чем бишь я? Никакого отношения все это не имеет к механическому воспроизведению текста со сцены Театра на Литейном. Более того, сразу после удивления перед «клеткой енота, в которой сидит бобр», наступает другое удивление — распределение ролей. Актриса Ася Ширшина назначена играть Анфису — существо «робкое, угодливое», как написано в тексте. Вот чего точно не может, не умеет играть актриса Ася Ширшина, так это тихую вину, сжигающую Анфису, боль стыда. Ширшина в роли Анфисы — энергичная кавалерист-девица, никакого внутреннего смертельного греха не чувствующая. А повесть Грековой вообще-то — как раз про это, про убийственность русской жертвенности, если хотите — про аморализм самоотречения. Анфиса, самоуничижающаяся в своей вине перед Федором, — глубоко нравственное, староукладное создание. Ей все время хочется уменьшиться под тяжестью греха — и этим она губит мужа Федора, для которого ее кроткая виноватость непереносима, не нужна, она лишает жизни. Так бывает. Одновременно высокая нравственность соседки-инвалида Ольги Ивановны, не позволяющей ни себе, ни Федору даже мысленно переступить черту (Федор ходит к Ольге Ивановне чинить радио и разговаривать разговоры, но по квартире ползут слухи), и приводит к гибели Федора: между двумя высоконравственными самоотверженными женщинами ему некуда жить, как говорил Андрей Платонов (раз уж «Возвращение» — процитируем его автора).

Жертвенность Анфисы делает из Вадима чудовищного эгоиста, но и эта тема в спектакле не раскрыта. Здешний белокурый Вадим (Георгий Ефанов) лицо сусально-бездейственное. Почему он отсутствовал семь лет, не навещая больную мать, что он вообще такое? Миленький Иванушка, почти «интернешнл», вроде как рассказчик, внимающий повествованию героинь. Юноша чист душой и светел лицом, он не переживает на наших глазах ни единого чувства, лишь на словах любит всех и остается жить в квартире наследником, преемником всего прекрасного и человеческого. В финале он смотрит в окно квартиры и сообщает, что пароход плывет дальше, уже без вдов. И без вины, написанной у Грековой для Вадика… Все конфликтное, драматическое в теме «мать и сын» исчезло, как исчезла и драматическая конкретика смерти Федора (Сергей Мосьпан). Здесь даже непонятно, почему на кладбище Вадим удивлен датами на могиле отца («Значит, он пришел с войны?» — удивляется блондин. А как же! Федор и игрушки сыну мастерил, и любил его, как родного…). Часто отмечаешь неправду психофизических деталей (с какой стати Флёрова — Светлана Шаврова с поломанным позвоночником ходит на каблуках, хотя и с палкой? Это ее как-то метафорически возвышает над бытом, что ли?).

А. Ширшина (Капа), С. Мосьпан (Федор).
Фото — архив театра.

Обычно режиссеры обижаются, когда в отклике на их неудавшиеся спектакли «нет разбора». А что тут разбирать? Сбита фабула, отсутствует тема, механистические постановочные приемы не работают, конфликта нет, актрисы (Татьяна Тузова, Полина Воронова, Елена Ложкина, Любовь Ельцова) держатся привычных сценических штампов, партнерство отменено. Остается разбирать манипуляции с тазами, которые Ширшина переставляет туда-сюда с таким вниманием, будто сервирует стол.

В спектакле нет и образа той самой коммуналки — важного, ключевого для повести пространственного единства. Не настаиваю на метафорическом, поэтическом гиперреализме, плазма которого составляла суть «Вдовьего парохода» Яновской с его (ее?) доскональной памятью на послевоенный коммунальный быт, на типажи и характеры, на очень специальное взаимоощущение людей, живущих бок о бок. У них, по сути, нет собственного пространства. Насильственно созданная, жесткая, как наждачная бумага, советская общность. Но при этом — человеческая, драматическая жизнь. Она — при подробном разборе — может возникнуть и вне быта. И такая попытка была замечена не так давно в Нижневартовском театре, где на сцене с пятью кроватями, в пределах постановочно скромного пространства Владимир Литвинов создал спектакль с подробным психологическим, драматическим действием. И спустя год я не забыла ту Анфису, того Федора, ту Паньку (соответственно, Ольга Горбатова, Сергей Лесков, Елизавета Шаханина)…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

«Возвращение» Егора Чернышова не отличается ни разбором, ни концепцией. Движение «Вдовьего парохода» постоянно стопорится, мотор постоянно глохнет, приводя в итоге к однозначному выводу: он утонул…