«Чиж и Ёж».
Театр МТЮЗ (Москва).
Режиссер Дмитрий Егоров, художник Игорь Каневский.

Во флигеле МТЮЗа Дмитрий Егоров выпустил спектакль «Чиж и Ёж» по детским стихотворениям, которые издавались в 1920–30-х годах в одноименных ленинградских журналах, где печатались, в частности, поэты-обэриуты. Коллаж из веселых стихов у него обернулся грустным прощанием с эпохой свободы.

Сцена из спектакля.
Фото — Елена Лапина.

Когда-то (кажется, что уже в прошлой жизни, хотя всего-то в 2010 году) Дмитрий Егоров ставил в Белой комнате МТЮЗа пьесу Александра Молчанова «Убийца» в рамках проекта по поддержке молодых режиссеров и художников. Это был московский дебют петербургского режиссера, который принес ему молодежную премию «Триумф». С тех пор из статуса «молодых» он давно вырос, но спустя 15 лет вернулся во МТЮЗ — теперь на сцену «Игры во флигеле» — с условно детским спектаклем по стихам из журналов «Чиж» и «Ёж».

Условно детским его можно назвать потому, что эта шкатулочка с двойным дном. На первом уровне действительно детские стихи, отпечатавшиеся с младых лет на подкорке: «Иван Иваныч Самовар», «44 веселых чижа», «Азбука». Актеры увлеченно играют в них и с ними — перекидываются строчками, как в пинг-понге, подкалывают друг друга остроумными фразами, смешно входят в роли пионеров и овощей на огороде. В общем, купаются в атмосфере свободной игры, состязательного азарта и хулиганства. И дети реагируют на это с радостным удовольствием, глядя, как дурачатся взрослые люди.

Но есть тут и второй план — и для его считывания нужно знать контекст происходящего, который в спектакле никак не объясняется и не проговаривается. Что речь идет о двух известных литературных изданиях «Ёж» (Ежедневный журнал) для школьников и «Чиж» (Чрезвычайно интересный журнал«) для дошкольников, где в конце 20-х — начале 30-х годов под номинальным руководством Самуила Маршака работали Николай Олейников, Евгений Шварц, поэты из объединения ОБЭРИУ — Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Заболоцкий, и многие другие блестящие перья эпохи. Летучки в редакции, находившейся в знаменитом Доме Зингера, превращались в остроумные словесные поединки, так что шум и хохот стояли до позднего вечера. Как вспоминал потом Корней Чуковский, «никогда в России, ни до, ни после, не было таких искренне веселых, истинно литературных, озорных детских журналов». Лишенные возможности печатать свои взрослые стихи, обэриуты и здесь экспериментировали с формой, занимались словотворчеством и развивали поэтику абсурда и бессмыслицы, которая в контексте детского журнала воспринималась как веселая игра вроде «Путаницы» Чуковского.

Сцена из спектакля.
Фото — Елена Лапина.

Но этот рассадник непозволительной творческой свободы и формализма, конечно, возмущал блюстителей цензуры, и журналы подвергались все большему идеологическому давлению. «Чепуши́нки» и «перевертыши» (рубрики «Ежа») объявили чуждыми пролетарским детям, а в «Комсомольской правде» вышла статья «Как „ЁЖ“ обучает детей хулиганству». В 1935 году журнал был закрыт, ну а дальнейшая трагическая судьба поэтов-обэриутов всем известна. Ничего из этого в постановке прямо не рассказано, но все читается между строк.

Спектакль начинается с того, что члены редакции — актеры Алексей Алексеев, Семен Боровиков, Максим Виноградов, Ольга Гапоненко, Наталья Златова и Антон Коршунов — постепенно собираются в комнате с круглым столом и конторкой под чтение «Самовара» Хармса. Вернее, стихотворение сочиняется в процессе, и каждого нового пришедшего автор назначает то бабушкой и дедушкой, то внучкой или лежебокой Сережей, и наблюдать за их реакциями и внутренними отношениями — отдельное удовольствие. Правда, вместо самовара у нищих литераторов железная кастрюлька с пустым кипятком, но зато море энергии и энтузиазма. Они рассаживаются за столом, и начинается поэтический тренинг — сочинение стихов для «Азбуки». И наряду со знакомыми строчками «Аист с нами прожил лето, А зимой гостил он где-то» звучат и другие, куда более абсурдные варианты. Кто-то так увлекается, что на букву «Б» придумывает целую историю про барабан, целиком построенную на аллитерации. Это стихотворение Юрия Владимирова из круга обэриутов, умершего в 23 года, от которого только и остались его стихи для детей. Но в спектакле конкретные имена не называются и не распределяются — все играют всех.

А. Алексеев (Сотрудник редакции).
Фото — Елена Лапина.

Выделяется разве что главный редактор (видимо, сам Маршак) в отличном исполнении Алексея Алексеева. Он держится с начальственной важностью и не позволяет себе таких глупостей, как остальные. Но дерзкая молодежь норовит его «сбросить с корабля современности»: в пародии на стихотворение Маршака «Знаки препинания» они изгоняют заносчивое многоточие, которое изображает редактор, как нечто отжившее. Мол, не место в нашей новой поэзии устаревшей многозначительности. Это шутливое вроде партсобрание точек и запятых — первый тревожный знак времени.

Минорные ноты в спектакле звучат почти с самого начала посреди веселой чепухи. Тех самых «Веселых чижей», открывавших первый номер журнала «Чиж», здесь поют на музыку алегретто из Седьмой симфонии Бетховена — любимую мелодию Хармса, на которую и было написано это стихотворение. И история о дружной птичьей коммуне (аллюзии на детский дом) превращается в печальную песню о сиротстве. А в стихотворении Чуковского о медведе, который мечтал полететь на Луну, сквозят идеи и русского космизма, и вообще всех несбыточных утопий человечества, рожденного в основном ползать, а не летать.

Художник Игорь Каневский активно применяет в оформлении спектакля кодоскоп, какие использовались в советских учебных заведениях. Аналоговый привет экранам главрежа МТЮЗа Петра Шерешевского. Таких, конечно, еще не было в Ленинграде в 20-е и 30-е годы, но для современной публики это в любом случае — далекое ламповое ретро, вроде диафильмов с дачного чердака. Артисты по очереди устраиваются на низенькой табуреточке у проектора и показывают на белой стене веселые картинки, в которые встраиваются другие актеры. И вот уже Топтыгин истошно машет крыльями, чтобы хоть на милю приблизиться к Луне — под «Лунную сонату», конечно, а водолаз подает сигналы бедствия с морского дня.

Сцена из спектакля.
Фото — Елена Лапина.

Прием этот здесь очень уместен, потому что в «Еже» и «Чиже» как раз развивался жанр первых советских комиксов и рисунков с подписями, как юмористического, так и агитационного характера. А над иллюстрациями работали лучшие ленинградские художники-графики — Владимир Конашевич, Николай Радлов, Евгений Чарушин, Юрий Васнецов… Но в спектакле нарочито наивные, детские картинки создаются и самыми простыми способами — с помощью спичек, например. Как и аналоговая шумовая озвучка — с помощью обычных бытовых предметов. Но местами изобразительный ряд становится более изощренным. Так скетч про Музей безобразий превращается в отдельный номер, где строгий экскурсовод показывает слайды с результатами преступной деятельности школьных вандалов — разбитые окна и лампочки, сломанные стулья, погнутые вилки, — стилизованные под картины Дали, Магритта, Репина и Верещагина. А хулиганы вместо угрызений совести явно испытывают свои пять минут славы.

Эти писатели вообще ведут себя несерьезно и инфантильно. Когда главный редактор после звонка сверху спешно уезжает в Москву, они устраивают веселую вольницу, как школьники, оставшись без учителя, — шалят, рисуют плакаты, пилят скворечники. И потом получают от начальника нагоняй за беспорядок под стихотворение Введенского «Кто?».

Дети не понимают, почему вдруг лица взрослых стали озабоченными, но зрители постарше догадываются, что редактора вызывали «на ковер», на «проработку» — откуда-то в сознании всплывают эти подзабытые слова из прошлого. И ничем хорошим это не кончится.

О. Гапоненко, Н. Златова (Сотрудники редакции).
Фото — Елена Лапина.

Постепенно все больше места в журнале занимает идеология: то пропаганда здорового образа жизни («Прогулка на лыжах» Заболоцкого), то призывы пионеров к уборке урожая от лица перезревших овощей («На огороды» Евгения Шварца). Поэты пытаются спрятаться от удушающих директив в своем выдуманном мире, путаница и абсурд становятся их оружием в творческом преображении унылой действительности. Они раскрашивают ее разными цветами, как в «Разноцветных страницах» Маршака, капая красками в воду, — а на экране расплываются зеленые, синие, красные кляксы. Но стихия карнавала, отрицающего законы реальности, постепенно сходит на нет — заканчивается его магическая сила. И все живое, талантливое, радостное, смелое раскатывается железным катком истории. Об этом последнее звучащее в спектакле стихотворение — «Новый город» Хармса, опубликованное в «Еже» в 1935 году, за два года до ареста девяти членов редакции:

Скажи, товарищ,
Неужели
Четыре года не пройдут,
Как этот лес
И холм зеленый,
И это поле —
Вдруг исчезнут?

Сцена из спектакля.
Фото — Елена Лапина.

Хотя номинально автор прославляет появление нового города, в этих непривычно элегических для него строчках безусловно звучит горькое, безнадежное прощание. Звучит оно и в финале спектакля Дмитрия Егорова, когда последний из поэтов просто выходит в окно флигеля. И нам, взрослым, очень понятно, о чем и о ком говорит с нами режиссер, — не только о закрытых детских журналах и судьбах его создателей. Это ощущение потери, разрушенного, растоптанного совсем недавно еще счастливого мира — то, что переживаем все мы, чижи и ежи.