«Семь предикатов Саломеи/OYAGG».
Театральный проект MAAILMANLOPPU.
Драматург Алина Шклярская, режиссер Александра Абакшина.

«Зловещая долина» — конечно, достаточно литературная русская калька англоязычного термина. За uncanny valley скрывается описание эффекта, который производит (или, точнее, может производить) на людей столкновение с гуманоидным роботом. Наблюдатель одновременно испытывает симпатию (вроде бы знакомая форма, да и умные машинки нравятся, как аттракцион, фокус) и беспокойство, подспудно ждет опасности от этого не-совсем-человека. У попадания в «долину» есть одно условие: объект должен хотя бы немного отличаться от живого человека. Преувеличенно идеальный, с конвенционально красивой оболочкой, или «уродливый», демонстрирующий неожиданно свою механическую природу или обнажающий микросхемы.

Поход на «Семь предикатов Саломеи/OYAGG» оказывается хождением в uncanny valley от театра. Например, событие, придуманное драматургом Алиной Шклярской и режиссером Александрой Абакшиной, по описанию может показаться остромодным барным спектаклем. Центр города, но не очевидные Рубинштейна — Некрасова; путь и обстановка внутри неминуемо будут частью действия. Пока идешь, перебираешь варианты, что будет, почему именно бар. В итоге — темноватая подворотня Конюшенной, зато само место тихое, стильное и лаконичное.

И ни намека на использование локации. Здесь бар всего лишь бар, никакой концептуальной связи не поддерживается. Разве что слушать про способы использования дилдо после бокала вина может быть веселее. «Предикаты» как театр собраны просто и в каком-то смысле скудно: диджейский пульт, два высоких стула, на которых располагаются клонообразно похожие блондинка и блондин_ка. Кипенно-белые волосы, локоны или ровная поверхность, кричащий макияж, который больше напоминает маску или одно-на-всех-лицо (разумеется, с конвенциональной обложки), намеренно сексуализированная одежда, «продающая» миру обладательницу. Всего 30 минут, за которые исполнительни_цы читают с листа ту самую инструкцию по применению дилдо. Текст оказывается «Манифестом контрсексуальности» Поля Пресьядо. Перевод нарочито кустарный, повседневным языком. Мы же все не стесняемся?

Листки с манифестом иногда роняются раньше, не все слова выговариваются с первого раза, в самый неподходящий момент отключается шнур микрофона. Девушки не скрывают досады, когда что-то идет не так. За формальными несовершенствами и легким ступором от необходимости быть внутри кустарного спектакля, который никак не определяет себя относительно соседей по жанру, и наблюдения за такими похожими, но и явно нетождественными исполнительница_ми слишком просто не услышать содержание и не начать думать о нем.

Нарочито сбоящая оболочка — неловкость исполнения (привет «знающему, как надо» критику), неясность ролей (одна из блондинок точно «биологическая» женщина, вторая — то ли мужчина в роли, то ли транссексуальная персона; привет обывателю и непроговоренности множества гендеров, самоопределений и способов обдумывать и называть их) — будто тестирует зрителя. За «дилдо», самым привлекательным словом манифеста, слишком удобно пропустить, например, мысль о том, что человеческое тело бесконечно уподобляется машине. Особенно женское: перед зрителем не только чуть вульгарные пластиковые барышни, но и полноценные продукты производства патриархального общества. Локоны, осветлители, боевой раскрас и экипировка транслируются в качестве нормативного облика так часто, что многие могут и не осознавать, что этот образ полностью сконструирован под чьи-то потребности. А откровенная, нарочитая сексуальность — не неумение говорить в «приличном обществе», но доведение до логического конца требований раскрепоститься.

«Предикаты» обсуждают или по крайней мере стараются начать обсуждение минимум двух вещей, которых русскоязычный театр почти не касается. В первую очередь, это относится к материалу, который используется в такой социальной ситуации, где даже само слово «феминизм» все еще употребляется как ругательство и становится стигматом. А уж о том, чтобы кто-то вне узкого сообщества разбирался в течениях и различиях мысли о женщине и женском, остается только мечтать. Работа с относительно недавними текстами из научного поля, которого в нашей стране нет, может оказаться большой смелостью. Пресьядо — квир-исследователь и профессор дисциплины «политическая история тела», по-русски звучащей уже как оксюморон. Его «Манифест контрсексуальности», текст о тотальной деконструкции тела, разоблачение сексуальности и объявление ее продуктом социальных отношений, издан в 2000 году. Он располагается в мире, где уже давно обсуждены феминность и маскулинность, а предметом рефлексии стало не мужское или женское, а общечеловеческое тело (вне привязки к полу и гендеру) и его соотношение с относительно новым элементом реальности, человекоподобными механизмами. Само понятие «контрсексуальность» апеллирует к сексу как чистой форме, процессу, уже лишенному своей «натуральной» функции продуктивности. Это смещение совпадает с тем, как тело-объект работает в культуре: женщина как идеальный объект желания, связь с которым приносит только удовольствие. Требования общества здесь превращаются в инструкцию по настройке и эксплуатации идеального киборга, который не имеет права выламываться из сформулированных установок.

Риск обнаружить себя автоматом по обслуживанию коллективных желаний — тема, напрямую не вытекающая из «Манифеста» Пресьядо, но особенно ярко читаемая здесь и сейчас. Может, при изменении информационной повестки «Предикаты» начнут производить иные смыслы, но в конце марта 2018 года, среди очередных волн обсуждений, можно ли трогать кого-либо за гениталии (да и за любые части тела, в идеале) без эксплицитного согласия, трудно слушать о том, что все тело может быть репликой секс-игрушки, и не вспоминать реальные прочитанные истории. Вторая часть названия — аббревиатура OYAGG — недвусмысленно отсылает к узаконенному и буквально промышленному использованию женских тел, зашифрованной, чаще всего мужской реплике «да, ты хорошая девочка» (oh, you a good girl). В таком контексте «Предикаты» кажутся болезненным оксюмороном — разговор об очередном этапе освобождения тела и его присвоении/отчуждении, фоном которого становится молчаливое всеобщее согласие, что насилие это плохо, но обсуждаемо.

И даже название проекта ломается ровно в точке этого сочленения: пока есть «хорошая девочка», Саломея с отрубленной головой любовника (о, ты хороший мальчик?) будет продолжать отсекаться лезвием слэша.