А. Н. Островский «Лес»
Театр им. Ленсовета
Режиссер Кирилл Вытоптов, художник Нана Абдарашитова
Знаменитую формулу хрестоматийной комедии Островского — «Весь лес лицедействует» — молодой режиссер Кирилл Вытоптов, дебютировавший в Петербурге со спектаклем «Лес», трансформировал — у него весь лес танцует. Если точнее — вытанцовывает. Именно танец оказывается единственно возможным способом преодоления шаблонной, трафаретной жизни провинциального уезда (не случайно именно трафареты с силуэтами ветвей деревьев висят на штанкетах). Танец — как форма общения, и шире — существования. Каждый из персонажей спектакля рано или поздно вовлекается в общий «хоровод» из индивидуальных хореографических упражнений, сольных и дуэтных танцевальных сцен. Можно сказать, что именно в танце совершаются все важные повороты этого спектакля. И, судя по сломанному в глубине сцены танцевальному станку, занимаются и танцуют тут не щадя живота.
Помимо танцев, в насыщенную пластикой партитуру спектакля входит масса упражнений и игр с шестами разной длины — вот он, собственно, и лес. С ними много чего придумано — Аксюша и Петр, гуляя между тремя воткнутыми в пол шестами, на какую-то секунду останавливаются, словно заблудившись «в трех соснах»; перебрасывая друг другу на бегу шесты, в какой-то момент они впервые прикоснутся друг к другу, и т. д.
Сцена из спектакля.
Фото — Виктор Васильев
Лицедейством как таковым в усадьбе Пеньки никого уже не удивить. Все всеми притворяются, и это ни для кого не новость. Играет Карпа Улита (Ольга Муравицкая), или же наоборот — Карп Улиту. Играет Несчастливцев (Дмитрий Лысенков) Бодаева — крохотного щупленького человечка, и Счастливцев (Александр Новиков) — Милонова — страшилище в огромных толщинках. Играть чужую роль — норма существования в этом «Лесу».
Несчастливцев, пытаясь угадать в окружающих потенциального артиста, достойного партнера или партнершу для будущей труппы, метит едва ли не каждого — рисует пальцем слезу на щеке партнера. Естественно, каждый, кому достается «черная метка», неловко или смущенно ее стирает. Либо сам Несчастливцев, разуверившись в претенденте, смывает свою мету. Только в конце, после финального монолога, он находит трагическую актрису — ей становится Гурмыжская (Лариса Луппиан). Уходят в глубину сцены Несчастливцев, Счастливцев и Гурмыжская — вот и финал спектакля.
Сцена из спектакля.
Фото — Виктор Васильев
На данном этапе актеры существуют, я бы сказал, отдельно от этого замысла. То есть, спектакль движется сам собой, словно бы не учитывая и не раскрывая актерские индивидуальности и возможности. Пока в спектакле многовато обозначения реакций и событий. Порой сам текст заигранной пьесы Островского как бы мешает актерам реализовывать массу задач, сосредоточенных на активной и подробной пластике. Слова отвлекают от танцев, упражнений, множества перемещений в пространстве сцены, становятся ненужными, незначащими, обременительными.
Спектаклю предстоит вырасти, обрести, что называется, общий «тон», в котором актерские находки и словесные репризы рождаются от уверенности, а не от премьерного нерва. В конце концов, что в этой комедии (а, судя по указанию в программке, авторы спектакля настаивают именно на таком жанровом определении) комического — пока не вполне ясно. Судя по зрительским реакциям, позавчерашний «Лес» — стопроцентная драма.
И последнее. Что несколько противоречит уже написанному. Конечно, такой Несчастливцев — спокойный, уравновешенный, порой даже чуть флегматичный, — стоит особняком в ряду других актерских созданий Лысенкова: истеричного Гамлета, взнервленного Петруччо, озлобленного Кочкарева… И это движение — от суеты и нерва к спокойствию, от эмоциональных экстремумов к психической стабильности — открывает что-то новое в актерском даре Дмитрия Лысенкова.
А что думает о постановке Татьяна Мозгвина? Она ведь главная по товарищу Островскому, без нее не моги!
Интересно еще, что думает о постановке Нина Алексеевна Шалимова…
Много людей попортили себе глаза, сидючи в библиотеках, в попытке раскрыть все секреты драматургии Островского, особенности мышления его персонажей, да вот только ключи к постановке все равно приходится изобретать заново. Молодой режиссер Кирилл Вытоптов словно смотрит в подзорную трубу на такой далекий от современного сознания «Лес».
А в трубе той — разные стекла: абсурдисты, пластический театр, балет, Чехов, Чехов и еще раз Чехов.
И ты еще не веришь ушам своим, а Восьмибратов уже читает монолог Лопахина, столь органично вписанного в сцену продажи леса Гурмыжской, что он превращается в оправдание, в мотивацию его действий — отдать все деньги, что есть в кошельке!
И ты все еще не в силах поверить, а Аксюша Ниной читает свой монолог на берегу озера, переставляя все предлоги на конец строчки, изобретая то ли хармсовско-хлебниковский, то ли вырыпаевский язык, а Несчастливцев Тригориным наблюдает за ней.
И ты еще не веришь глазам своим, а Гурмыжская танцует балет, превращаясь в актрису старого театра, а Аксюша живет по законам танц-театра (даже с едва уловимой цитатой из буто).
И ты уже следишь, как вся история музыки от народного напева приходит через оперного «Дона Жуана», через джаз к сегодняшнему дню.
Отношения разных типов театра, разных стилей актерского существования (актеры в этом просто купаются) — это еще не все. Прослеживаются еще внутритеатральные шутки: например, не иначе как в выменянном в Кишиневе костюме сыграл Несчастливцев — Лысенков своего Гамлета.
Но не только театр интересовал режиссера, иначе поставил бы он очередного Чехова. Его занимают отношения ниществующей и балагурящей культуры в лице Счастливцева и Несчастливцева и государства, представленного в первую очередь подлизой Улитой, грозящей пальцем в прологе спектакля, и Булановым, произносящего свой президентский монолог с интонацией идиотического официоза. Но галвная — все равно деспотичная помещица Гурмыжская. Она, с ее желанием постоянной игры, с желанием принести себя в жертву и сгореть на костре аки Жанна Д’Арк — оказывается лучшей актрисой. Именно ее Счастливцев и Несчастливцев берут с свою труппу. И это стоит дорого.
Это стоит Слезы Путина.
Так шутя и балагуря, Кирилл Вытоптов не только умудрился рассказать обо всем, что происходит с русским театром сегодня, но и смог размять закостенелую в штампах труппу. Несколько молодых режиссеров до него полегли в неравном бою на подмостках театра Ленсовета. Так что — приветствуем победителя.
Решение одной из лучших пьес Островского, что и говорить, нетрадиционное.
Форма, предложенная режиссером, не освоена актерами, играют они – действительно, кто в лес кто по дрова, каждый существует в своей стилистике, сам по себе, в результате чего целостного впечатления не возникает — одни обрывки.
Спектакль, заявленный, как комедия, невыносимо скучен. В зале гробовая тишина. Это уж точно не комедия. Тогда что – драма? Если говорить о драме, то конфликт между персонажами, милейшими, надо сказать, людьми, несколько мелковат – он сведен всего лишь к отсутствию нескольких тысяч рублей. На сегодняшний день – более чем актуально, но отклика у зрителей почему-то не вызывает. Зато герои, без особых проблем разрешившие к концу спектакля свои материальные трудности — довольны и счастливы.
Персонажи пьесы, в том числе загадочная Улита в мужском наряде и обросший рогами Несчастливцев, передвигающийся по сцене на ходулях, меркнут в сравнении с Гурмыжской. Лариса Луппиан, которой в спектакле отведена главная роль, играет что угодно – только не пьесу Островского. Если можно сказать «играет», поскольку она, на мой взгляд, демонстрирует полную беспомощность, как актриса. Безотносительно к Островскому, «подкорректированному» до неузнаваемости, поведение ее героини не мотивировано ничем. Бегать туда-сюда по сцене, махать руками под музыку и от визга переходить к трагическому шепоту – все это имеет мало отношения к созданию образа более-менее убедительного, и на сцене академического театра выглядит как-то дико. В финале ее партнеры прямо-таки вынуждены напомнить зрителям, что она все же актриса. Для тех, кто не понял.
Да и вообще – то, что написал Островский, авторов спектакля, похоже, не совсем устраивает. Возникает вопрос – зачем играть «Лес», если так и тянет сыграть «Вишневый сад»? И причем тут «Карлсон, который живет на крыше», о котором невольно вспоминаешь при виде ужимок Новикова?
Если говорить о спектакле в целом, он являет собой странное сочетание некоторой претензии на новые формы и самодеятельности. Это просматривается даже в сценографии. Прямоугольные куски фанеры с выпиленными в них отверстиями изготовлены как будто в школьном кружке «Умелые руки» годов так примерно шестидесятых.
Если по поводу игры актеров, действительно, возникают вопросы, то уж по поводу режиссерской концепции (о ней писала выше) и сценографического решения не могу согласиться. Деревянные панели с вырезанными в модерновом стиле листьями никак не напоминают о кружке шестидесятых годов.
Ожидания того, что спектакль приобретет законченную форму где-то к 20му спектаклю,были напрасными — Бутусов спектакль с репертуара снял, вчера его играли в последний раз.
Хочется возразить Наталье, писавший свой комментарий год назад: когда ж это отсутствие нескольких (а точнее, «всего лишь» двух) тысяч рублей в царской России, то есть более 100 лет назад, можно было считать «мелковатым конфликтом»?! Если для Гурмыжской тысяча рублей — не деньги, то это совсем не значит, что и для Аксюше это так, тут Островский точно угадал, как оно есть и будет в России — впору вспомнить поговорку про жемчуг и супчик, да и анекдоты про новых русских, про нашу хроническую разобщенность и непонимание (что Наталья и подтвердила своим комментарием).
А про спектакль скажу — что-то там так и не срослось. Скучно. И не поняла я: зачем была нужна увертюра из Моцартовского «Дон-Жуана»? Чтобы поиронизировать над трагической театральностью (или театральной трагичностью)? Только музыка Моцарта не очень для иронии пригодна, честно говоря.