«Портрет». Н. В. Гоголь.
ЦЕХЪ театр.
Автор инсценировки и режиссер Виктор Бугаков, художник Антон Батанов.

Гоголевские черти — зло, рожденное внутри человека. Отрицательное значение мира, из которого вычеркнуты духовные идеалы, — вина людей, разрушивших держащие его связи. Художнику Чарткову — главному герою повести Н. В. Гоголя «Портрет» — в спасении отказано. Столкнувшись с дьяволом в лице неизвестного старика, он действует без посредников, все, что уничтожено, — уничтожено им самим.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Режиссер «Портрета» в театре ЦЕХЪ Виктор Бугаков более гуманен. Отношения Чарткова (Егор Медведев) с жизнью не прямые, а через реальных чертей — через зло, сотворенное миром. Художник виноват не столько в том, что свернул с пути истинного (нечистая его свернула), сколько в том, что вовремя не вернулся на него: трижды Чарткову представится возможность спастись, и трижды он от нее откажется.

Виктор Бугаков наполняет спектакль предельным количеством воздуха и закупоривает — игра на выживание началась. Невесомые ажурные полеты героев утяжеляет реальная жизнь Чарткова. Художник спектакля Антон Батанов создает масштабные, яркие картины-карикатуры, собирает их из частей пластмассовых манекенов. Это упадничество, закостенелость, захирелость, отжитость жизни. И все — мертвое царство, и кругом — призраки прошлого: замыленные, затуманенные, словно за мутными окнами каморки Чарткова.

Первая группа персонажей — высший свет — разноцветные сны: паточная лирика Lise (Юлия Иванова) и ее матери — знатной дамы (Маргарита Лоскутникова); фехтовальная экспрессия критика Макдональда Карловича (Илья Галыга); дикое буйство значительного лица — Варуха Кузьмича (Павел Платонов). Эти герои — псевдолюди: без осознания, без основания. Однотонные декорации модной жизни Чарткова. Сошедшие с его картин Психея, Аполлон, Марс.

Вторая группа персонажей — три черта: они так же запаяны в своих образах, но половинчатых, двухцветных. В них нет наивности знатных лиц, они — целенаправленное зло, играющее с Чартковым. Их притворное существование — на опережение, с оглядкой.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Чартков, Психея (Любовь Яковлева) и Учитель (Виктор Кривонос) — третья группа: если до них все — отблески жизни, то они — жизнь в колорите красок, в развитии, поиске, непостоянстве. Егор Медведев — актер очень «разговорчивый» в плане принятия и отправки импульсов: он реагирует на все, он в постоянном перетекании состояний. Его Чартков проходит путь от человека-ребенка, неспособного принести в мир зло, до обрюзгшего свина, убившего в себе гения, превратившего искусство в забаву почтенных лиц.

На месте зрительного зала — каморка художника, от нее, в центре пространства, до стены напротив — помост, он оканчивается шлагбаумом, за которым огромное полотно. Окутанные клубами зеленого дыма, по помосту между двумя половинами зрительного зала, вознося хвалу Петербургу как городу-раю, идут черти — главный (Михаил Каргопольцев) и его свита (Тарон Алексанян и Михаил Абрамов). Речи нечисти прерываются болезненным кашлем Чарткова — рай оборачивается адищем. «Деньги бы только были», — произносит художник; черти это исполнят, цена — душа человека.

Душа Чарткова олицетворена сошедшей с его картины Психеей. Художник снимает с холста ткань — и появляется Она. Чертовская муть рассеивается. Психея в красном платье — солнце жизни. Она садится на шлагбаум, за которым столбовая дорога мечты — первый Рим, и сменяет кадры в фильмоскопе: каморка Чарткова превращается в Италию — на стенах и потолке возникают и исчезают Колизей, Пизанская башня, мраморные колонны… «Жизнь души моей. Мой ангел. Мой гений», — провозглашает Психею художник. Он просветлел, ожил от ее прикосновений, в глазах его загорелась цель: его картины станут великим искусством. Любовный союз музы и гения заключен. Впереди счастливая жизнь.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Только ее нужно организовать: силой, упорством нужно превратить страдания в испытание воли. Но Чартков безволен. Он не готов идти с Психеей «по песку горячему, по земле сырой, по колючему терновнику» к звездам Италии. Мгновенная слава и обеспеченная жизнь среди чертоподобных завсегдатаев Невского проспекта прельщают его, и он, под тяжестью откормленного брюха, идет на дно. Свободный талант, при котором художник — гений, пророк, спаситель, он променивает на службу государственным мужам, чтобы они с новой ревностью продолжали свое поприще. Перед Чартковым два исхода жизни: добро чередуется со злом, благо с бедствием, свет с тьмой. Мрачные страницы «Невского проспекта», «Ревизора», «Вечеров на хуторе близ Диканьки», «Мертвых душ» — гоголевское разочарование в жизни, прощание с ней, произносимое чертовским высшим светом, — чередуются со светлыми «Римом», «Последним днем Помпеи», «Перепиской Гоголя с А. А. Ивановым» — их строками говорят Учитель и Психея, в этих текстах — нахождение Гоголем жизни, ориентир которой — высокое искусство. Все как на ладошке: выбирай, Андрюша!

Чартков выбрал: он снимает с мольберта незавершенную Психею и ставит на ее место мутящийся ядовитым зеленым цветом портрет неизвестного старика. Эта точка — переходная в Чарткове. Теперь в нем все происходит по воле чертей: он — кукла в их руках, которую в красивом наряде ведут на эшафот. Создание Чартковым портретиков на заказ — акт страшный, противоестественный: черт кладет руки художника на трость, обездвиживает его; рисует не Чартков — всем его телом рисуют черти. От первого портрета до последнего — путь разложения художника. Когда Чартков пишет хорошенькую Lise, его посещает Психея в белом — чистая красота, незапятнанное свободное искусство. Танец музы и гения — акт создания картины, рождения шедевра. Они дети — у них одна душа на двоих, им кажется, что даже модные картинки на заказ они превратят в искусство, ведь молодость и жизнь сильнее закостенелости и смерти. Только бы Чартков остался верен себе, музе, искусству… Но Чартков предает все. Он создает шедевр, а в руки заказчикам попадает салонный портретик Психеи-Lise.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

«Душа и характер. Округлить все углы» — торжество ужаса, обязательное пожелание для последующих портретов: изобразить заказчиков не такими, каковы они есть, а какими хотят себя видеть. Штрих — визг чертей, беззвучный крик Чарткова, — так рождается картинка. С каждым портретом кошмар все сильнее, запрос примитивнее, братство художника с клиентом крепче. Черти радуются успехам своего ученика и уже не сомневаются в его способностях: «Все!» — констатирует главарь. Муза, закиданная одеждой Чарткова, мертва. Он сидит, утихомирив беспокойные руки, подбирая капающие с вывалившегося языка слюни, гордо выпятив брюхо — символ его достатка. За ним галерея его картин — символ атрофии таланта. Чартков — ни на что не способное ничтожество. Утопленник, висельник, омертвевший человек, да и человек ли?

Психея в траурном черном из последних сил ползет к Чарткову. Ее сказочное лепетание дивных сказок сменилось громовым нечеловеческим криком, ее поломанное тело сотрясается, как на расшатанных шарнирах. Черти кидают мученицу на стол — под ножи и вилки мадам и месье. Чартков в третий раз отрекается от былой человеческой жизни — круг замкнулся. Стук приборов отзывается погребальным колокольным звоном. А обед гостей в звериных шлемах — тризной, страшным сном Тани Лариной: «за столом сидят чудовища кругом…».

Омытая, вновь в белом Психея срывает со стоящей на столбовой дороге картины покрывало, и сотни зеркальных осколков ослепляют сидящих за столом чудищ, они, визжа, уползают. Психея снимает с Чарткова голову свина: смотри, Андрюша, за этим потрескавшимся от бесконечных снегов и дождей шлагбаумом — сказочная солнечная Италия и мировые шедевры… Полуживой Чартков заползает в свою каморку, надевает старую одежду, задыхаясь, просит Психею: «Не уходи! Труды мои будут откровенны! Я все совершу!..» Он берет кисть, пробует рисовать, но не может, кисть выпадает — руки художника сломаны после всего, что было сделано ими. Из манекенных шедевров Чарткова выползают огромные щупальца. В отверстиях для лиц на его автопортрете — черти. Использованный художник умирает в объятиях своих творений.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Все от начала до конца — жуткая фантасмагория, в которой тает и растворяется жизнь. Человек вынесен за скобки чудовищного, извращенного мира, его существование не имеет ни смысла, ни ценности, он лишь средство для достижения страшной, никому не ведомой цели.