«Горький аэропорт». П. Пряжко.
Малый драматический театр — Театр Европы.
Режиссер Дмитрий Волкострелов.

Помните, как играют в каком-нибудь Народном театре Островского? Как старательно приноравливаются к его тексту любители, пытаясь освоить непривычный язык? А интонация остается неестественной, картонной, напряженной, зажатой.

Вот так же играют, именно играют «Горький аэропорт» Павла Пряжко / Дмитрия Волкострелова актрисы Малого драматического на Камерной сцене театра. Но попасть в достоверную, трешевую, обыденную, бездейственную речевую струю им не удается. Выходит — как с непривычным, экзотическим Островским у старательных любителей.

Н. Акимова (Наталья).
Фото — Виктор Васильев.

А ничего другого, кроме речевого косплея в его низовой, диктофонно-бытовой достоверности, в этой пьесе Пряжко и нет. Пожилая Наталья (Наталья Акимова) ждет в аэропорту рейса, ждать долго, пять часов, и она коротает время в разговорах по разным мессенджерам с дочками Таней (Надежда Некрасова) и Катей (Екатерина Клеопина). У них смартфоны, у нее ноутбук; однажды показалось, что у Тани на дисплее реальная Акимова, в другой момент изображение явно висело, так что могу лишь предполагать реальную интернет-связь. Но разговаривают — точно — в режиме реального времени (часы висят на сцене, можно сверяться).

Это длинные семейные беседы ни о чем, вот совсем ни о чем: как поела внучка Маша и как Таня жарит рыбу. И что не надо, вот, Катя, смешивать оливковое масло со сливочным, и что груш очень много, а отцу на даче натушено ребрышек, но у него желудок болит — так надо овсянку ему сварить, когда поедете…

Элементарные бытовые разговоры, которые составляют тело жизни, ее ежедневный корпус, а часто полностью покрывают и исчерпывают мир чувств и мыслей современного человека (нашего соотечественника или не нашего, уже не важно), — давняя тема Волкострелова. Разговоры о незначащем как ежедневное бытие — тоже его сюжет, трагически звучавший когда-то в «Хорошо темперированных грамотах»: там бытовые мелочи складывались в непознаваемую Атлантиду — и кто такой был этот Григорий или Семен, писавший берестяную расписку о взятых у Степана или Еремея рыболовных крючках?.. Да, тема Волкострелова — заурядно интонированный будничный поток слов как поток собственно жизни. Тут ничего нового. Их с Пряжко медитационная лейт-тема теперь проникла в очень драматический — Малый драматический. То, от чего отталкивался Дмитрий Волкострелов, строя свою эстетику на тотальной оппозиции эстетике своего учителя Л. А. Додина, теперь на время стало материалом для творческой встречи.

Отношения у героини «Горького аэропорта» Натальи с дочками семейные, хорошие, близкие. Таня-Катя замужем, трое внуков, дача, муж, никакого драматизма… Но в верный тон актрисы не попадают (точнее других Е. Клеопина), на жизнь это все не похоже, детям другой школы и солдатам другой театральной выучки интонация не дается, особенно мучительно трудно Наталье Акимовой (есть ощущение, что она, задавленная лавиной слов, не содержащих ни мысли, ни чувства, ни действия, ни других привычных ей опор, — старательно читает текст с экрана ноутбука, находясь при этом в огромном напряжении и даже голосовом зажиме).

Н. Некрасова (Таня).
Фото — Виктор Васильев.

Когда-то Д. Волкострелов начинал с «натуральной школы», его «Запертая дверь» поразила на ON. TEATРе-2010 точностью гиперреалистического письма, программной горизонтальностью. Через 15 лет и множество спектаклей он вернулся к физиологическому очерку (таким мне представляется «Горький аэропорт»), но явно не случилось режиссерского слаживания с актерами, а актеров — с буквами.

Если говорить о каком-то бóльшем смысле, то, конечно, Волкострелова и здесь (как во многих других спектаклях) занимает Время (а он занимает этим наше время — вот такой каламбур). Диван, на котором сидит Наталья — Акимова, движется слева направо на невидимой для глаза скорости. Он — овеществленный синоним движения времени. И движения жизни, конечно, тоже.

В чем прошло полтора часа жизни героинь? Ни в чем. И одновременно — во внимании близких друг к другу, в ощущении семьи, в контактах на самых первичных уровнях. Так и человеческая жизнь.

В чем прошло полтора часа моей жизни? В прямом смысле «ни в чем» — буквально как у героинь пьесы. В перебирании пустой породы. Хотя ведь такая жизнь человека — уже тоже изученное общее место, и полтора часа я повторяла пройденное и подтверждала понятное («трудности перевода» пьесы Пряжко на язык актеров МДТ можно было предугадать, не глядя).

Вот разве что рецепт тушеных овощей надо попробовать, да грушевое пюре…

Е. Клеопина (Катя).
Фото — Виктор Васильев.

Премьера Дмитрия Волкострелова в МДТ — большое событие. Концептуально красивое: ученик Льва Додина ставит на Камерной сцене театра, которым руководит его мастер, спектакль по пьесе любимого драматурга — с артистами труппы.

Пьеса Павла Пряжко «Горький аэропорт» типична и для самого автора, и для его постоянного постановщика. Первой ремаркой задана рамка непроисходящего: место действия — «зал ожидания повышенного комфорта». В ожидании своего самолета Наталья (63 года) разговаривает по телефону с дочерями — младшей Таней, старшей Катей, — делает пару звонков «батьке» Ивану. Разговоры, как всегда у белорусского драматурга, — повседневный, бытовой, приземленный треп среднестатистических людей. В конкретном случае — обычных женщин, занятых домом, семьей, маленькими детьми. Темы — дачные хлопоты, картошка, помидоры, полендвица, обсуждение знакомых и мужей, здоровье детишек, планы на выходные, материнские и, наоборот, дочерние причитания. Так проходит около часа персонажного времени в зале ожидания, так проходит около часа сценического времени в зале МДТ. Спектакль завершает ироничная последняя ремарка пьесы: «Ждать самолет ей еще больше четырех часов».

И драматург Пряжко, и режиссер Волкострелов — как многократно отмечали критики — в своих текстовых и театральных конструкциях дают зрителю свободу самостоятельного наполнения рамки смыслами, широкое поле интерпретаций. Театровед Н. С. Скороход писала о персонаже в пьесах Пряжко так: «Автора интересует крупный план повседневного бытования человека. Его персонаж занят сиюминутным, ситуативным. Его персонаж — это маска на новый лад. Но за этим планом повседневного бытования неизменно угадывается множество иных: эмоций, мучений, фобий, размышлений его героев. Но они — эти планы — конструируются только в сознании зрителя». Эта формула справедлива и для героинь «Горького аэропорта»: в разговорах матери с дочерьми — как через запертую дверь — можно «услышать» многочисленные обиды, непроговоренности, лавину чувств, и нежных, и горьких, которые эти женщины могут выразить только заботливыми вопросами о вишне и сале. Можно в повседневный план вчитать и мистический — увидеть в аэропорте не аэропорт, а лиминальное пространство между мирами, воспринять бытовые разговоры близких — как последние, или и вовсе как спиритический сеанс. Можно попытаться уловить в диалогах мерцание пугающей действительности.

Сцена из спектакля.
Фото — Виктор Васильев.

Вопрос только — в дистанции и зазоре, которые выстроит режиссер. Три актрисы — Наталья Акимова (Наталья), Екатерина Клеопина (Катя), Надежда Некрасова (Таня) — обладают своим пространством: у дочерей — обычная современная комната с легким беспорядком (ввиду ребенка в квартире), у матери — только большой кожаный аэропортный диван. Большую часть времени актрисы статичны, сидят на стуле или диване, выполняя незамысловатые манипуляции с прической или вышиванием. В театре Волкострелова привычный способ актерского существования — ноль-позиция, стремление к минимальной актерской и режиссерской экспрессии. Кажется, и здесь режиссер поставил актрисам задачу уловить повседневное поведение человека — без лишних акцентов и оценок. Кажется, для актрис психологического театра Льва Додина такая задача органична. Но на премьерном показе соединение режиссуры Волкострелова и актерского искусства труппы Додина не создало чудо театра post на сцене МДТ. Лишь в редкие моменты в разговоре героинь вдруг возникало мерцание «другого» состояния — не беззаботной бытовой болтовни об огороде и детях, а напряжения и иррационального волнения, еле ощутимого дыхания уже случившейся или предстоящей катастрофы. Запинания и «сбои» внутри диалога (в самых, вроде бы, обычных местах — во время спора об авторынке или просмотре телевизора), накал эмоций в разреженном пространстве вдруг сообщали нечто противоречивое — самими героинями, возможно, и неосознаваемое, но прочувствованное.

Невыразимость чувств — самое обаятельное в этих героинях Пряжко. Думается, они и сами не до конца могут понять и выразить свои тревоги, страхи, опасения самим себе и тем более друг другу. Актрисы спектакля как будто понимают про своих персонажей больше, чем сами персонажи, и более подробно и глубоко играют их внутренние переживания, которые маске, может быть, и неведомы. Сокращая дистанцию между собой и героинями, актрисы немножко «забирают» ее у зрителя. Через узкий зазор внутри предельно бытовой истории сложно протиснуть актуальные переживания.

Н. Акимова (Наталья).
Фото — Виктор Васильев.

Около часа сценического времени платформа с «залом ожидания», местом обитания матери — Натальи Акимовой, движется вдоль зрительских рядов, устремляясь куда-то — в небытие ли, в пустоту… Тихое и протяженное исчезновение главной героини убеждает в мысли, что все эти разговоры — или последние до, или первые после. Тишина — навечно ли… или Наталья снова наберет на кнопочном мужа, чтобы попросить слезть с крыши? А в лэптопе снова возникнет навязчивый звонок скайпа. Навечно — это страшно или нет?
И про спектакль то же самое — вряд ли «навечно» в театре бывает. Интересно, как этот новый опыт будет существовать на Камерной сцене МДТ, меняться и жить.