«Москва — Петушки». В. Ерофеев.
Малый театр кукол.
Режиссеры Владислав Романов и Ольга Ведерникова.

Обращение к поэме Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» и его безнадежному романтику Веничке, мятущемуся по пригородной железнодорожной ветке, случается в жизни разных режиссеров. Кто же не грустил о «бездомном и тоскующем шатене» внутри себя, не искал на дне бутылки смыслы, не панковал и не отрекался от социальных лестниц? Архетипический сюжет о вечном возвращении в недоступный рай, где не отцветает жасмин, страшно популярен в театре из-за романтического флера 60-х, когда страна села в электрички и поехала искать лучшую жизнь. Юмор, меткие замечания, узнаваемые ситуации… к тому же, текст сценичен: много героев, драматические коллизии, прослеживаемая завязка, кульминация и развязка. Постмодернизм подарил многослойность и неисчерпаемость текста — широкое поле для интерпретации.

И вот поэма добралась до театра кукол.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Спектакли по поэме можно типологизировать по двум видам: на первый план выйдет или режиссерская концепция мира, или актерская индивидуальность исполнителя главной роли. Маятник обязательно качнется в одну из сторон. В Малом театре кукол — про индивидуальность. Об этом говорит хотя бы тот факт, что режиссером спектакля выступил исполнитель главной роли — Владислав Романов. Как известно, один раз — случайность, два — уже система. «Москва — Петушки» в Малом театре кукол — третий спектакль в Санкт-Петербурге, где история раскладывается на двух персонажей: Веничка и Ангелы (все остальные). Таким был спектакль Евгения Перевалова и Алёны Артёмовой в театре «Мастерская», такие и «Это вы, ангелы?» Владислава Комарова с Иваном Решетняком и Ниёле Мейлуте в ЦЕХЪ театре.

Зерно такой трактовки кроется в смещении фокуса на внутренний мир персонажа, переживание несправедливости общественного устройства и невозможности существовать в мире грязненьком и обшарпанном. Веничка — Романов — демиург этого мира. Он никуда не едет, даже станции по маршруту Москва — Петушки не называются. Все происходит в пространстве трансформируемых стен: из них складываются тамбур, неизвестный подъезд, колыбель, места в электричке. Веничка творит реальность, которую населяют куклы-бутылки. Они все олицетворены: вот в тельняшках соседи по комнате в Орехово-Зуево, вот в кителе Черноусый, пассажиры в коверкотовом пальто и в телогрейке. За каждого Веничка разыграет историю, изменяя голос и пластику собственного тела.

Поэма по объему небольшая, но по количеству сюжетных линий огромная. Ерофеев накрутил целый коктейль из гиперссылок, текста потока сознания. Десятки обрывочных сцен, десятки героев, наводняющих поэму. Есть подозрение, что для анализа спектакля фиксация литературного материала даст многое. Некоторые наблюдения. Владислав Романов сокращает самые расхожие на цитаты сцены. Не прозвучит история о Дарье, которой за Пушкина выбили четыре передних зуба, сокращен рассказ об индивидуальных графиках, за которые Веничку «поперли» с работы, даже контролера Семеныча урезали до минимума, необходимого для развития действия. Осталась история про четырех соседей в Орехово-Зуево, про русского мужика, который не может купить ни книг, ни говядины и вынужден покупать одну лишь водку, про Мусоргского и Римского-Корсакова, заставляющего дописывать «бессмертную оперу „Хованщина“».

Пространство сцены ограничено рядом бутылок. Как железнодорожное кольцо, они огибают площадку. За границей — четыре поллитровки, светящиеся красным. Не иначе — Кремль. До него герою не добраться, потому что мир Венички определен. Трагедии не случится, пока бутылочная стена не падет. Внутри кольца герой переживает бесконечное рождение: в начале спектакля Веничка лежит под мобилем, состоящим из скляночек. Как ребенок, только что покинувший колыбель, — ходить он еще не может, только ползет по-пластунски за своим чемоданчиком. Ноги Веничку — Романова не держат, он ищет точку опоры в стенах, которые так и норовят укатиться. Ресторан-перрон-тамбур. Из-за тюля с ним разговаривает Ангел — Ольга Ведерникова, которая отделенное пространство не покинет, будет перемещаться только с одной стороны площадки на другую. Второе рождение в тамбуре: в пластическом актерском этюде под арию Отелло из оперы Верди Веничка — Романов мечется по сцене с рукой на горле, будто его самого что душит, сгибается, ломается, хватается руками за двери тамбура. Пока не восстанет после первой похмельной дозы, пока не скинет невидимый груз с плеч, который все не давал распрямиться. И после — кукольный мир оживет.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Выбив часть стены, чтобы получилось окно электрички, Веничка неспешно рассказывает свою историю, в которой были и сослуживцы-бутылки, и невидимый ребенок, знающий букву «ю». А еще была она — самая прелестная чаровница из Петушков. Из чемоданчика Веничка извлекает то, что пьянит больше любого розового крепкого за рупь тридцать семь, — пару кукольных ног в капроне и на каблуках. Под джазовую мелодию ноги закружат его в танце — в вожделении ведомый этими ногами, Веничка, заплетаясь, будет пытаться прильнуть к ним, обонять и ластиться. Только ангелы, продолжающие диалог, усомнятся в верности обольстительницы, на самом пике страсти остудят порывы. И переключат на другую ноту — нервную, кричащую: «Пусть неверна, пусть». Веничка спрячет ноги обратно в чемоданчик. Очередной акцент сценического действия снова вернет к теме невозможности вырваться за пределы мира, построенного из бутылок. Для Владислава Романова важна история отказа, который каждую пятницу получает герой: чаровница не поедет с ним в Лобню, эта пятница исключением не будет.

Не только череда рождений случается в спектакле у Венички. Еще, как провозвестник гибели, из кармана извлечется шило вместо сигареты. Электронный звук скрежета и красный заливший сцену свет — все подмеченные в поэме вестники смерти сложатся в одну картину. Ведь недаром они выхолощены из текста: тринадцать глотков, обернувшихся не в радость, тринадцатая пятница маршрута Москва — Петушки — Веничка начинает рушить бутылочную стену. Из некоторых склянок допивает остатки, другие расшвыривает по сторонам. Шило он найдет еще раз. Оно будет прикручено к пробке и вновь напугает.

После разыгранной сцены с бутылками-пассажирами Митричами и Черноусым, пьянея от упоения рассказами о культуре пития в России и мировой литературе, Веничка — Романов огласит «Контролеры» и достанет трехлитровку. Она — Семеныч, собирающий в себя все штрафы за безбилетный проезд. Эта-то тара и станет роковой: отхлебывая из нее, под яркие световые импульсы стробоскопа, в клубах дыма, заполняющего сцену и музыку «Long Road», Веничка выкрикивает, ускоряя темп, оставшийся текст. Слова обрывочны, забытье героя близко.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

После кульминации наступает тишина. Веничка — Романов тихонько поднимается на ноги. В буйстве быстрых движений он приземлился вплотную к границе бутылок. Но больше наделить их человеческими свойствами невозможно. Безжизненные тары не только больше не куклы, они все пусты, выпить ничего не осталось. Акт перехода из детскости, в которой мир познается через игру в куклы, свершен. Попытка вновь вытянуть вторую реальность через диалог с невидимым камердинером Петром не увенчается успехом — ангелов нет, камердинер не отвечает, тишина олицетворяется протяженным механическим гудением. Теперь Веничка один. Предательски светится Кремль — граница, отделяющая его, разрушена. Декорации составляются в коридор, торец которых весь из резиновых полозьев. В них Веничка запутывается, а они держат. Примитивный портрет Маркса с глазами, горящими красным светом, озвучиваемый мужским голосом, задает Вене три загадки сфинкса. Так в спектакле реализуется постмодернистская «смерть автора»: Веничка создал мир-текст, мир-историю, и этим же герой был растерзан. Сверху спускается плита, нависающая все действие, на которой аккурат четыре пиджака безымянных убийц, красный свет, и вновь в руке шило, которым Веничка — Романов тянется к собственному горлу.

Поэма «Москва — Петушки», как известно, кольцевая. В начале герой просыпается в неизвестном подъезде и в нем же встречает свою смерть в конце. История в спектакле Малого театра кукол завершается эпилогом, в котором Веничка заходит за тюль, становясь одним из ангелов господних. Больше не демиург — теперь наблюдатель.