«Идиот». По мотивам одноименного романа Ф. М. Достоевского.
Латвийский Национальный театр (Рига).
Режиссер Владислав Наставшев.

Удивить петербургскую публику постановкой романа Ф. М. Достоевского «Идиот» — задача не из легких: одновременно в трех театрах — в «Мастерской», Молодежном и На Васильевском — идут совершенно разные сценические варианты бессмертного этого произведения. И тем не менее — вот еще один вариант: латвийский, фестивальный.

На Малой сцене пять черных телефонных будок. Без дверей. Вместо крыш — дыры. В каждой кабинке, не сложно догадаться, — по дисковому аппарату. К ним периодически подходят герои, лихорадочно крутят туда-сюда-обратно заветное колесико с циферками, что-то кричат (в основном, конечно, текст Достоевского), срывая связки, обрывая провода, кидая в истерическом (не эпилептическом!) припадке трубки.

Сцена из спектакля.
Фото — архив Латвийского национального театра.

Пергидрольная блондинка Настасья Филипповна, в огромных пластмассовых круглых серьгах, прокуренным голосом угрожает Тоцкому. Робкий Лев Николаевич — с Микки Маусом во всю грудь, — теребя походный рюкзак, пытается дозвониться генералу, чтобы представиться и, быть может, найти работу или попросить в долг. Хорошая девочка, спортсменка, комсомолка Аглая все никак не разрешит конфликт с матерью: разговор между барышнями не клеится, ибо то одна, не дослушав, повесит трубку, то другая. Вылизанный до противности, одетый в деловой костюм Ганя мечется от одной будки к другой, отвечая на сообщения Афанасия Ивановича, выслушивая приказы Епанчина. Директивы сверху, естественно, тоже поступают по телефону.

И между обремененными звонками героями ходит, точно жертву выслеживает, хищник Рогожин. До внезапно свалившегося наследства Парфен — первый на районе пацан: олимпийка плюс вытянутые на коленях треники; после — натуральный пахан, любитель пиджаков бордо, у которого всегда в кармане припрятан заточенный ножичек. Им-то он в финале Настасью Филипповну и прикончит.

Такие, брат, дела. Такие жмурки.

Старшее поколение вынесено за скобки, а младшее взято в тиски. Несчастливые у них дни. И им больно.

Забившись в черные эти деревянные гробы, герои переговариваются друг с другом через стенку. Иногда на нее — в смысле, на стенку — лезут и залезают. Каждый — на свою. В конфликтных ситуациях — на чужую. Подглядывая, преодолев страх, выбираются на крышу. Но, в общем, на одного персонажа — одна конура. Ждут дети понимания друг от друга или хотя бы звонка от родителей. На последнее недвусмысленно намекает песня из кинофильма Татьяны Лиозновой «Карнавал»: с периодичной регулярностью звучит знакомое «Позвони мне, позвони…». Звучит эта песня и в кульминационной сцене торгов за «раскрасавицу» госпожу Барашкову, когда неистовый Рогожин разносит все к чертям. Вместо стройного ряда ячеек теперь гора изломанных деревянных блоков. Включается цветомузыка. Красные-желтые-зеленые круги пляшут по сцене, и Жанна Рождественская просит «через время протянуть голос тихий и глубокий».

А дальше — акт второй, в котором герои продолжают звонить, но уже преодолевая неудобства и разрушения, учиненные Рогожиным: ползая по перевернутым будкам, вставляя обратно в аппарат оторванные ранее провода, подстраиваясь, подлаживаясь, ища любви, надеясь, как Аглая, на взаимность. Но тщетно: никто «издалека не дотянулся», «гром небесный телефонного звонка» так и не раздался.

Владислав Наставшев поставил «Идиота» характерным для себя способом. Те, кто видел другие его спектакли, знают, что этот режиссер — любитель акробатических приемов и всевозможных кульбитов. Достаточно вспомнить «Митину любовь», сделанную Наставшевым два года назад в «Гоголь-центре», где во все зеркало сцены была черная стена, из которой торчали разных размеров штыри. По ним, почти не останавливаясь, передвигались актеры — Он и Она. Ушибаясь и сшибаясь, калеча себя и раня другого, они познавали прелести первой любви. В финале, устав от невесомости, герои находили, наконец, опору. На земле. Но не было уже никакого чувства. Невозможен был полет.

В «Идиоте» ровно то же, но только вместо металлических штырей — деревянные будки; героев — больше, смысла — меньше. Там, где раньше были полет и очарование, теперь уныние и скука. И ни актерские старания, ни эклектика и китч 80-х, к сожалению, не в состоянии оживить общей картины.

Так что, «эту боль перетерпя, я дышать не перестану»…