«Oraison», «Houvrari».
Компания Rasposo.
Режиссер Мари Мольян.

Компания Rasposo — из динозавров циркового мира. Почти 40 лет ее непрекращающейся активности — сперва усилиями Фанни и Жозефа Мольян, а с 2012 года благодаря творческому горению их дочери Мари — представляют собой редкий случай династийной преемственности в области цирка нуво и удивительной успешности. В послужном списке компании уже почти два десятка спектаклей, множество премий и признание публики — все билеты раскупаются мгновенно, а на показах маленькие шапито забиты до последнего места.

Сцена из спектакля.
Фото — Ryo Ichii.

В активном прокате у Rasposo два спектакля, и оба были показаны в этом году на Международном биеннале циркового искусства в Марселе. Их визуальный и содержательный текст — из разряда самых оригинальных, что сегодня присутствуют в режиссерских решениях нового цирка.

«Oraison» играли на территории Международного центра искусства движения в маленьком, предельно тесном шапито. Лил жуткий дождь, но начала мокнущие зрители терпеливо ждали снаружи. Концепт Rasposo в том, что каждый спектакль начинается в ту секунду, когда распахиваются двери шапито. Билеты проверяют заранее, и собравшаяся публика с первого мгновения спектакля в плену у режиссерского решения. Дождь несколько скомкал начало, но артисты компании — настоящие комедианты. Пока зрители в полумраке занимали узкие ярусы лавок, спектакль уже шел. Под бодрые ритмы Шакиры публике предлагалось похлопать, потопать, покричать, размять плечевой пояс — включиться, одним словом, в общее веселье. Даром что единственная декорация посреди маленького овального манежа — деревянная красная панель в гирляндах и с надписью «cyrk». Артисты в ярких красных толстовках с лейблом спектакля, леопардовые принты в одежде, блеск пайеток, короткие юбки, крепкие тела. В бешеном ритме вращались хула-хупы, и казалось, что спектакль так дальше и пойдет в духе плохого шейпинга на турецком пляже… Если бы не короткое замыкание. Что-то устрашающе шипит, искрит, горит самым настоящим огнем где-то в проводах и пультах, которые тоже в манеже. Холодок сомнения в безопасности происходящего с этого момента — стойкий рефрен спектакля.

Сцена из спектакля.
Фото — Ryo Ichii.

«Oraison» — это фантасмагорическая история перерождения, превращения, инициации. Режиссерская мысль движется по тончайшей грани перформанса и реального переживания страха за жизнь (свою, а потом и чужую). Кинжал гулко втыкается в надпись «cyrk», и он — этот плохой, мертвый цирк в жизни и на сцене — становится мишенью всего спектакля. Статная, красивая и изящная эквилибристка (сама Мари Мольян) оказывается в плену только что горевших кабелей, она и тащит их прочь, и пытается вырваться из пут, сделать по канату шаг, второй… И пока она там, наверху, под стоны скрипки ведет странную борьбу с щупальцами чудовища, внизу уже начинается перерождение. Из-под купола спадает тонкая полупрозрачная бязь — словно пелена перед глазами, она надолго скрывает точность контуров и красок происходящего в манеже. А там все чаще начинают мелькать выбеленные лица, белые клоунские колпаки, в костюмах все больше приглушенных цветов. Перерождение по версии Rasposo — это и боль, и насилие. Собственно цирковых трюков в «Oraison» немного, но все они — часть выразительной фантасмагории. Трости ручного эквилибра оказываются надстройкой светящегося прозрачного ящика с поп-корном — мучающийся на тростях артист соскальзывает в этот аквариум за едой и оказывается заварен внутри него сваркой стробоскопа. В пластике четырех артистов все больше кукольности, рапидности, и когда они, утомленные мучительной акробатикой, в изнеможении распластаны на полу, рядом с ними внезапно, тихо и бесшумно оказываются три русские борзые — неземные, нереальные существа, вдруг проявившие интерес и сочувствие.

Сцена из спектакля.
Фото — Ryo Ichii.

Борьба комедиантов идет не на жизнь, а на смерть. Существо с горящим факелом вглядывается в лица зрителей и близко, очень близко к тонкой бязи держит горящий факел. Внезапно загорается обтянутое бумагой зеркало хула-хупа, и настоящие горящие хлопья пепла неконтролируемо летят вверх и совсем чуть-чуть не долетают до купола шапито, чтобы устроить настоящий пожар. Эквилибристка танцует свой дикий танец на канате под раскаты барабана и истошные крики, из-под купола на нее летят камни. Мир разлетается на куски. Но подлинный ужас накрывает тогда, когда невысокая и немолодая женщина берет в руки метательные ножи. Инициация продолжается. Ножи летят поначалу в пол прямо у ее ног, но потом, потом ее мишенью становится «cyrk», перед которым распластан полуобнаженный парень в белом колпаке — дрожащий, обливающийся липким потом, но еще не переродившийся Пьеро перед лицом смерти. Дивиться уверенной руке артистки — ножи втыкаются очень-очень близко к человеческой плоти — приходится уже после этого в полной мере перехватывающего дух аттракциона. Цирк в его самом высоком понимании становится погибелью и пробуждением к новой жизни. В финале артисты замирают в погребальном молчании у блестящего мешка с молнией. Пьеро погиб, но не совсем. В белом саване артистических потуг, надежд, умений — белые костюмы-камзолы подлинных комедиантов, с пайетками, характерными панталонами, юбочками и рюшами. Распахивается стена шапито, и вдалеке, в сверкающих лучах софитов этих только что переродившихся артистов ждет настоящий белый клоун с таким же клоуном-мальчиком. И начинается новый путь. Под руку с Феллини, конечно.

Сцена из спектакля.
Фото — Ryo Ichii.

Как и в «Оraison», в основе свежей премьеры компании — спектакля «Hourvari» — лежит концепт, облеченный в фантасмагорическую и поэтическую форму. На входе Полишинель — перчаточная кукла — отчаянно и долго спорит, приглашая поучаствовать в споре и зрителей. Предмет спора — кто важнее, он или кукловод — не нов, но для цирка это тема нехарактерная, в особенности если она решена как кукольный бунт.

Места на входе отчаянно мало, зрители стоят плечом к плечу. Потом, в шапито зрителям тоже не просторно, а вот игровое пространство вдвое шире и выше, а артистов вдвое больше, чем в «Oraison». Спектакль никак не может начаться — то грима нет, то что-то падает, то секьюрити вмешиваются. Зрителей рассаживают на два расположенных друг против друга амфитеатра из лавок. В центре овального сценического пространства — высокий, под купол, портал театральной сцены с висящими кулисами, ламбрекеном, светящимися гирляндами.

Конфликтные отношения живого и неживого начинаются с первых минут. Казалось бы, благополучная семья — бабушка, мама, папа и двое мальчиков — оказывается в центре борьбы с взбунтовавшимися игрушками, и сцену накрывает электронный гул. Дети испуганы, бабушка пытается быть ласковой со всеми, у родителей терпение на пределе. Мари Мольян вновь использует полупрозрачный занавес — на этот раз красный — и прячет за ним отдельные сцены. Клишнические способности артистов как нельзя к месту для исполнителей ролей кукол. Укрощение бунтарей сродни пыткам: куклам то поджаривают ноги на живом огне, то их подковывают точно лошадей (и голова одной из кукол превращается в голову лошади), то впихивают им в горло трубки от гигантского кислородного баллона. Но неодушевленное сопротивляется и нередко оказывается сильнее — подвешенная на трос кукла вдруг яростно срывает обрамляющую сцену гирлянду. Куклу жестоко избивают, подбрасывают, швыряют — акробатические кульбиты поражают амплитудой прыжков.

Сцена из спектакля.
Фото — Ryo Ichii.

Внести равновесие в протяженную фантасмагорию пытается мама в исполнении Мари Мольян: ее элегантный танец на канате — полная противоположность экспрессивному течению спектакля. Путь к гармонии лежит по этому тонкому тросу — и она поднимает на него маленького, по виду 4-5-летнего мальчика, своего сына, и ведет его по канату, пока публика сидит и не шевелится от страха за ребенка. Но Полишинель не готов сдаваться, поет свою боевую песню и довершает начатое куклами на свой лад. Сцена погони двух амбалоподобных секьюрити за юрким, прыгучим хулиганом выстроена на подкидной доске и представляет собой хитроумную композицию из прыжков, пощечин, тычков, падений и взлетов. И пока Полишинель прыгает, он срывает раз за разом гирлянды, кулисы, ламбрекен, разрушая все, что так хотелось представить как сцену. Куклам сцена не нужна, и играть они не станут по чужим правилам. В финале Полишинель зависает на тросе в воздухе, одна из бесноватых кукол встает на подкидную доску и бросается в объятия к спасителю. У режиссера явно нет ответа, что лучше, поработители или бунтари, но есть убежденность, что борьба будет вечной.