К началу гастролей Челябинского театра кукол им. В. Вольховского на сцене петербургского БТК

Неужели Челябинские куклы не были у нас 25 лет?..

И, наверное, теперь уже многие не знают, что это был за театр, что за легенда. Отчетливо помню первое ошеломление от спектаклей Валерия Вольховского и от самого, натопленного, творческого, уютного и лихого, театра в уральских снегах (была там суровой зимой, так в памяти и осталось).

Недавно я случайно наткнулась на собственный газетный текст 25-летней давности о тех гастролях, что были так давно. Этот антикварный текст мы публикуем как привет Челябинским куклам и как надежду на такие же впечатления.

Валерий Вольховский.
Фото — из архива редакции

СТИХОТВОРЕНИЯ В ПРОЗЕ

Стыдно признаться, но до последнего времени я не понимала, зачем существует театр кукол. Зачем заменять живое лицо — гуттаперчевой кукольной гримаской? Зачем прятать гибкое тело актера, выставляя взамен угловатого болванчика, неловко изображающего человека? Зачем жертвовать живой жизнью ради жизни неживой? Таков уж был мой печальный ленинградский зрительский опыт, что беспрестанно возникали эти скептические «зачем?»…

Прошлым летом Ленинграду подарил свои изысканные, ироничные и нежные спектакли тбилисский мастер Резо Габриадзе. Теперь — еще один дар. Театр Валерия Вольховского. Не стыдно признаться: искусство театра кукол, его тайны открылись мне год назад, в Челябинске, именно на спектаклях этого театра.

Просто надо сделать ударение на слове «искусство». Искусство сотворить руками куклу и руками же оживить ее. Искусство передать залу восторг «вдыхания» собственной жизни в мертвое тельце, в неживую материю. Как нигде, в театре кукол испытываешь восхищение перед рукотворностью театрального мира. Особенно, если кукол делает такой острый художник как Е. Луценко. Особенно, если играют с ними такие превосходные актеры как В. Ширяева, В. Голованов, В. и Т. Чернявские, А. и А. Бороки. Особенно, если руководит ими талантливая режиссерская фантазия В. Вольховского. Словом, когда видишь театр — настоящий. Такой, как Челябинский.

Эх, Русь, велика ты и необъятна. Где-то в Челябинске выпускники ленинградской кукольной школы ставят «Мертвые души», «Карьеру Артуро Уи» и получают Государственную премию… Отваживаются говорить с детьми не только стихами А. Барто и А. К. Толстого, но и строками Арс. Тарковского, музыкой Вивальди… Думают о мире, об одиночестве, о человеке, о художнике, о жизни…

Вот она, гоголевская Россия — со всеми мертвыми и живыми ее душами. Словно фантазия Автора воплотила ее целиком. На «этажах» декорации лепятся-ютятся крошечные погосты и избы, куры и церквушки, свиньи и усадебки, садики и сараюшки. Россия — со многими воротам и воротцами, за которыми живут трогательные маленькие человечки — смешные и подленькие, наивные и опасные. Они — дети лирического мира Автора, а правит ими… множество Гоголей. Странные длинноносые полумаски, диковинные одежды — то ли фраки, то ли жилеты. Эти Гоголи — слуги того лирического Автора-Гоголя, который ведет действие, в сознании которого живет, копошится, суетится игрушечный мир «Мертвых душ»…

«Я не могу постичь…» — стучит себе по деревянной головке мечтательный Манилов.

Тупо застывает, неподвижно уставившись в пространство, Собакевич.

Заходится в экстазе обезумевший, деятельный Плюшкин, в припадке агрессивной скупости выцветают до голубизны его лихорадочные черные глаза.

Шлепает губами лупоглазый Ноздрев, то и дело бодая крутым узким лбом милейшего Павла Ивановича.

Отбивает чашкой о блюдце нервную дробь перепуганная Коробочка, и тут же ходит по столу, торгуясь с Чичиковым, ее дородный белый петух.

А лукавый проходимец Павел Иванович видит сны. В снах его разверзается земная твердь, из-под могильных крестов встают бородатые души купленных им мертвецов, и под бравую песню шагают они, куда надо…

Мчит по России Чичиков, летят колеса, ржут кони. Эх, кони, кони, что за кони! Не Селифан, а глупое вдохновение от быстрой езды правит ими. Един мир российской жизни: здесь лошадиные морды — словно человечьи лица, а лица чиновников — будто чьи-то морды. Здесь наблюдает за жизнью не только лирический Автор, но и Черный человек в цилиндре. А под цилиндром — рожки… И помимо авторской воли Черный вызволяет из тюрьмы Чичикова…

«Селифан!» — радостно вскрикивает вырвавшийся на свободу жулик, предающийся скорой езде. «Эх, тройка! Птица тройка, кто тебя выдумал?» — не в силах сдержать его, вскрикивает Автор. «Эх, тройка! Птица тройка!» — не слыша авторской скорби, бездумно вторит горестному открытию пионерский голосок…

Русь, почему и в нашем городе нет таких спектаклей? Дай ответ. Не дает ответа…

А Челябинский театр ищет важное для себя в русском фольклоре и в политическом памфлете Брехта, в разных эпохах и стилях, а потом, словно в минуту отдыха, отдает в руки двум авторам маленьких настольных кукол, чтобы сыграть чешскую пьесу «Аистенок и пугало». Он — в канотье и концертном галстуке-бантом, Она — в белой блузке и черной шляпе. Перед ними — изысканный белый столик, зеркало и зал.

Это путь обретения одиноким обаятельным Пугалом друга — раненного аистенка Айко.

Это путь лирического внушения маленьким зрителям высоких чувств сострадания и прощения.

Это путь воспитания чувств, на котором Он без слов внушает Ей — озорной, задиристой, независимой — вечную истину о том, как каждому нужен друг, ребенок, близкое маленькое существо. Звучит старинная музыка, текут стихи, струятся ткани — Осень, Зима, Весна — выросший аист Айко приносит родному Пугалу маленького «пугаленка», куклы и люди помогают друг другу понять смысл совместного пребывания на земле.

Но вот театр отказывается от кукол и надевает замысловатые восточные маски, чтобы сыграть спектакль «Соловей и император». Это — Андерсен, как может показаться, хотя есть в спектакле Соловей и целых два императора — Китайский и Японский. Но Соловей здесь — скрипач, а спектакль — притча о судьбе художника в могущественном государстве.

В «Карьере Артуро Уи» анатомия тоталитарного государства выстраивалась из разновеликих и разновысоких величин: человек — и кукла, лицо — и маска, малое — и большое, малое — и совсем маленькое, большое — и огромное. Словно город, где к небоскребу прилепили барак, а особнячок соседствует с бункером. Соседство позволяет увидеть неповторимость каждого и их сочетание.

И вот — Поднебесная империя в «Соловье». Все то же могучее государство, где Император дает художнику чин и одаривает его золотой цепью, от которой сгибается шея. А когда художник не в силах увеселить душу императора — его сажают в золотую клетку.

Понятная, но не лучшая из пьес В. Синакевича, не самый удачный спектакль театра. Роскошные костюмы, прихотливые эстетизированные формы… и отсутствие жизни. Если б слово драматурга было поэтически выверено! Если б оно давало ритмический импульс актеру! Если б под масками они не входили бы вдруг в законы ненужного здесь психологического театра! Если бы пластика исполнителей была сродни легким линиям традиционной китайской графики!.. Поиски театра в разных стилях по-своему захватывают, но мне опять стало непонятно, зачем заменять живое лицо — прекрасно сделанной маской, а гибкому телу давать однообразный рисунок поведения «китайского болванчика». Зачем жертвовать живой жизнь ради жизни неживой?

Человек вдыхает жизнь в куклу… Он — и живая кукла… он плюс еще жизнь…

Человек отгораживает свою жизнь от нас неподвижной маской… он минус жизнь… остается рукотворное, но неподвижное произведение, сотворенное виртуозным художником…

Они стремятся к завершенности, точности формы. И потому каждый спектакль Челябинского театра кукол напоминает стихотворение в прозе. Они не говорят стихами, но ритмический строй внушает тексту спектаклей внутреннюю опору. И если поиски нового «ритма» иногда дают сбой — это тоже важно в истинном поиске настоящего искусства, в поисках новых слов, из которых складывается театральная поэзия.

Полную афишу гастролей можно увидеть здесь.