«Школа для дураков». С. Соколов.
МХТ им. А. П. Чехова.
Режиссер Денис Азаров, художник Алексей Трегубов.

Еще одна «Школа для дураков». Поставлена в МХТ на Малой сцене Денисом Азаровым. Знаменитый роман Саши Соколова, несмотря на очевидную сложность для постановки, очень часто привлекает режиссеров (буквально в эти же дни состоялась премьера другой его сценической версии в Петербурге, в «Мастерской» Григория Козлова). Сложно устроенная модернистская проза, ведущим приемом которой является нарушение привычного строя литературной речи, безусловно, является вызовом для театрального языка. Но мы с вами не будем уподобляться душнилам-филологам и требовать от театра правильного (или даже новаторского) прочтения литературного оригинала, а заранее договоримся, что роман — только повод, зацепка, что каждый спектакль — совершенно самостоятельное произведение, вовсе не обязанное следовать сюжету и даже духу романа. Единственное, чему спектакль обязан следовать, как известно со времен Пушкина, — это законам, которые его постановщик над собою поставил.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Так что я отказываюсь здесь анализировать роман «Школа для дураков», а сразу перейду к театральному тексту. Главную роль в этом спектакле играет Артем Быстров. Мне этот актер очень симпатичен, он естественный, обаятельный и, как выяснилось, очень ответственный: выполнять непростые задачи, поставленные режиссером, берется с готовностью и энтузиазмом. А для этого приходится и в нескольких надетых разом зимних пальто пропотеть до нитки, и раздеться до гола, и водой обливаться, и мелом пачкаться…

Но как бы ни был органичен и дисциплинирован Быстров, его природа неизменна, его типаж — человек физически и психически совершенно нормальный, крепкий, готовый к труду и обороне. И ничего с этим сделать не могут ни текст, ни режиссер. Поэтому спектакль МХТ сразу исключает тему воображения, волшебной возможности героя видеть мир своим особым, не традиционным, безумным — то есть, внерациональным — способом. Герой Быстрова рассказывает, может, и странноватую, но, в общем, понятную историю. Это взрослый человек, вспоминающий свое детство, проведенное летом на даче, у пруда, где почему-то (не важно) еще и школа находилась. И там ему довелось пережить обычные проблемы взросления: тяжелые отношения с тиранствующим отцом-прокурором, смерть учителя — человека высокого духа и роста, влюбленность в учительницу, дружбу с девочкой и ее собакой. Все это было давно, в памяти не все удержалось, и потому, наверное, некоторые детали выглядят диковато. Но в целом история понятная, вызывающая понимание и сочувствие.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

В романе Соколова доктор Заузе (все же не обойтись без некоторых сравнений) называл состояние героя, страдающего раздвоением личности, не болезнью, а чрезмерно развитым воображением. У Артема Быстрова герой абсолютно целен, а то, что он поначалу разговаривает двумя голосами, можно объяснить, например, театральным приемом апарт. Поскольку выходя в прологе из-за занавеса на сцену в синей школьной форме 70-х годов, уже взрослый герой вступает в диалог с коллективной нормой, общественным контролем своего рода, требующим соблюдения правил в процессе воспоминаний. Подвижные игры в исполнении взрослых людей выглядят несколько искусственно. Зато эротическое притяжение между героем и учительницей Ветой Акатовой очень убедительно и даже в некотором смысле вызывающе — впрочем, поскольку герой Быстрова мужчина в полном расцвете сил, то его воспоминания о давней детской влюбленности вполне могут быть выражены в полном мужского желания прикосновении к женской талии, в прошлом абсолютно недоступной.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Сценографию спектакля придумал Алексей Трегубов, художник изобретательный и активный, поэтому посмотреть в спектакле есть на что. Вот герой вспоминает, как они с мамой ходили на кладбище. Где на бабушкиной могилке сидит вполне живой «мраморный» Ангел и держит в руках фотографию Марины Цветаевой. Детство почти у каждого бывает полно драматизма, но воспоминания о детстве всегда окрашены ностальгической дымкой, которая меняет оптику. Поэтому учитель географии оказывается таким невероятно высоким, а линейка-треугольник учительницы математики такая большая. Табуретки и ведра представляются огромными, чтобы ученики особой Школы имени Лобачевского, плохо понимающие, о чем им рассказывают педагоги, казались маленькими. Главный символ спектакля и его важнейший образ — школьная доска — ее ученики покрывают длинными белыми формулами, смысл которых так и остается для всех тайной. А лучшая сцена — соревнование по киданию мокрыми тряпками: в ней есть динамика, обаяние и выразительность. В спектакле много счастливых моментов — дружба, любовь, зима с санками, мел и велосипед. И в сущности непонятно, отчего вдруг наступает трагическая развязка — не от того же, что детство кончилось, а только оно и обещало что-то?

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

«Школа для дураков» — не первый спектакль, который Азаров ставит в МХТ. Я видела его же «Стоиков» (а до того были «Дядя Ваня» и юбилейный «9 ряд. 10, 11 место»). У него есть вкус к метафорическому пространству, стильной сценографии, современной пьесе, но при всех этих достоинствах спектакли, им поставленные, вызывают у меня ощущение застывшего времени. В них как будто не хватает внутренней тяги. Вот и в «Школе для дураков» действие вроде развивается, происходят события, сменяются картины, но нет органического движения. Самой положительной рецензией для этого спектакля была бы фотогалерея, потому что сценически все разнообразно и эффектно. Но настоящий театр всегда прорастает изнутри, рождаясь из соблюдения собственных, выбранных именно для этого спектакля, условий театральной игры, и вот этот театр для меня возник только в тех сценах, где ученики кидают в доску мокрые тряпки, а главный герой выступает комментатором их соревнований. В этих простых этюдах появляются и динамика, и драйв, и, как ни странно, рождается самая яркая метафора, заставляющая вспомнить великий роман, ставший причиной для создания этого спектакля. Потому что Соколов написал историю про ценность бессмысленной свободы быть любым собой.