О фестивале Theatertreffen и спектакле Кэти Митчелл «Анатомия самоубийства»

Важнейший театральный фестиваль немецкоязычного мира в этом году побил, кажется, все рекорды по упоминаемости в Рунете. Сначала, еще в докарантинные времена, небывалое оживление в нашем обычно равнодушном к иностранным новостям культурном сообществе вызвала новость о том, что при выборе участников финального раунда эксперты руководствовались не только эстетическими, но и гендерными принципами, так что в итоге из десяти спектаклей, которые должны были показать в мае в Берлине, шесть (то есть даже больше изначально заявленной организаторами половины) поставили женщины. А когда стало ясно, что «живые» показы отменяются, Theatertreffen снова попал во все дайджесты театральных новостей, так как первым из крупных мировых фестивалей организовал обширную онлайн-программу. В нее помимо собственно спектаклей и их дальнейших обсуждений вошли также дискуссии о бесконечных трансляциях (Stop streaming!), физическом теле в виртуальном пространстве, интернет-драматургии и сторителлинге в новых условиях, влиянии технологий на эстетику, а также о том, что ждет театр и весь культурный сектор в ближайшем будущем. Наконец, даже итоги фестиваля было решено подвести онлайн — в обычной зум-конференции со всеми членами жюри. И все это по-немецки четко, без каких бы то ни было технических накладок и опозданий, с возможностью смотреть спектакли в течение суток (если вдруг захотелось к ним вернуться или просто не успел/а ко времени начала) и вдумчивыми, уважительными по отношению к чужому мнению и друг другу разговорами. А самой трогательной деталью стали сооруженные всеми без исключения участниками онлайн-бесед красные прямоугольники, символизирующие логотип форума и размещенные у кого на стене, у кого на книжном шкафу, а у кого и вовсе на одежде.

Сцена из спектакля.
Фото — Stephen Cummiskey.

Между тем, программу самого фестиваля трогательной ни в коем случае не назовешь. В большинстве своем ее составили в меру жесткие, в меру радикальные, но в целом не самые выразительные театральные высказывания о проблемах современности, независимо от того, на каком материале они были основаны. В этом смысле несколько особняком в ней стояла постановка Кэти Митчелл по пьесе молодого английского драматурга Алисы Берч «Анатомия самоубийства» — наверное, самый ожидаемый зрителями спектакль фестиваля, его хедлайнер и потенциальный хит. Спектакль Гамбургского немецкого драматического театра во многом повторяет сделанную несколькими годами ранее постановку в лондонском театре «Роял Корт», но от этого не становится ни менее актуальным, ни менее интересным. В итоге лично для меня он так и остался самым сильным спектаклем всего фестиваля, хотя и был показан на самом старте, в один из первых дней онлайн-программы. Совершенный с точки зрения формы, он звучит особенно актуально, потому что поднимает важные не только для своих создательниц вопросы бытия женщины в современном мире: о ее социальных и семейных ролях, ее тревогах, физиологических и психологических особенностях, болезнях и депрессиях. Депрессия — как следует из названия пьесы Берч и спектакля Митчелл — становится главной темой их наблюдения и исследования, их рефлексии и сочувствия. Впрочем, сочувствие, пожалуй, не самое точное слово для описания того, что Митчелл чувствует по отношению к своим героиням: с одной стороны, это, скорее, желание зафиксировать, «запротоколировать» реальность, а с другой — отчаяние и тихая ярость.

Сцена из спектакля.
Фото — Stephen Cummiskey.

Сдержанный гнев Митчелл по отношению к вопиющей несправедливости, абсурдности общественного устройства, согласно которому женщина не имеет права распоряжаться своим телом, испытывать возникшие у нее эмоции и вынуждена постоянно подчиняться диктату мужчин, проявляется в том, как лаконично и даже скупо рассказана история трех поколений одной семьи. Рассказана, что особенно удивительно, не последовательно, в ретроспекции или обратной последовательности, а симультанно, то есть одновременно. Сначала с левой стороны сцены появляется Клара, затем в центре возникает ее дочь Анна, потом справа (если смотреть со стороны зрительного зала) мы видим Бонни. Слева действие развивается с начала 1970-х до начала 1990-х, в центре — в 1990–2000-е, а справа и вовсе в недалеком, но все же будущем — в 2030–40-е годы. Слева страдающая от нежелания жить молодая женщина вынуждена подчиниться воле мужа и его родственников и родить ребенка. В центре страдающая от наркозависимости молодая женщина внезапно для самой себя влюбляется и, забеременев, решает оставить ребенка. Справа страдающая от одиночества молодая женщина пытается лишить себя возможности иметь детей. В итоге первая кончает с собой примерно через двадцать лет после первой попытки самоубийства. Вторая кончает с собой, не выдержав послеродовой депрессии. А третья мечется между жизнью и смертью, желанием сделать стерилизацию и иметь детей. И хотя финал у Митчелл открытый, все равно есть ощущение, что судьба младшей, Бонни, предрешена: не потому, что существует некий ген, приводящий к самоубийству, а потому, что жизнь женщины даже в середине XXI столетия все еще достаточно невыносима.

Сцена из спектакля.
Фото — Stephen Cummiskey.

При этом на сцене мы не видим ни «сцен», ни «истерик», ни «страданий». Актрисы методично, профессионально и сосредоточенно делают свою работу, остальные актеры так же мастерски подыгрывают им и помогают переодеваться в соответствующие времени и месту наряды и обувь. Годы идут (обозначающие их цифры увеличиваются после каждой перестановки), антураж меняется, но мизансцена остается все той же: женщине плохо, она чувствует себя беспомощной и растерянной, но никто не может (или не хочет?) прийти ей на помощь, выслушать ее и посоветовать, что делать. Слева от нас быстро растет симпатичная маленькая девочка (а вместе с ней в геометрической прогрессии растет и тоска ее матери), прямо перед нами кричит новорожденная (а ее мама тем временем мучается, что родила девочку вместо мальчика), справа от нас ходит кругами от любовника к любовнице внешне благополучная доктор (которой еще только предстоит родить, а потом, по всей видимости, умереть) — все они несчастны и как будто не вольны над своей судьбой. Казалось бы, они интересны и хороши собой, они нравятся мужчинам (и женщинам), у них красивые вещи и модные прически, но объединяет их не все вышеперечисленное и даже не то, что они родственницы (мать, ее дочь и дочь ее дочери), а общее чувство неудовлетворенности и собственной неуместности. Они живут в одном доме, они любуются одним садом, они обнимают одних и тех же мужчин (ведь муж одной — отец другой, а муж второй — отец третьей) и им всем одинаково плохо. И говорят они об этом тоже одновременно, так что от их слов у нас гудит в ушах и сводит скулы.

Сцена из спектакля.
Фото — Stephen Cummiskey.

Митчелл поставила очень ровный, технически безупречный, предельно логичный и абсолютно бесчувственный спектакль о смерти, которая побеждает жизнь. О смерти, которая ни в коем случае не является завершением, точкой или финалом жизненного пути, но о смерти как переходе в новое состояние, о смерти, которой ее героини на самом деле желают с самого начала. Это не спектакль-плач или спектакль-отпевание, но спектакль-исследование и спектакль-самоизучение. И нужен он не столько для того, чтобы мы увидели истории вымышленных Клары, Анны и Бонни, сколько для того, чтобы мы честно вгляделись в себя и задумались о том, так ли сильно мы на самом деле боимся смерти, как привыкли думать. Кстати, чем не тема для размышлений долгими самоизоляционными ночами в ожидании очередного перешедшего в онлайн фестиваля?