«Шпаликов. Долгая счастливая жизнь». Л. Бессмертная.
Театр на Литейном.
Режиссер Дмитрий Егоров, художник Елена Левина.
Не ошибусь, если скажу, что в последние годы среди молодежи и среднего поколения прочно вошел в моду культ двух поэтов, живших одинаково свободно и рискованно и погибших так же — трагически и навзрыд. Геннадий Шпаликов и Борис Рыжий. Внезапно стало очень много книг, спектаклей, фильмов об этих двух поэтах, где в основе не столько произведения, но чаще — биография. «Пошел гулять лирический герой…», и, как следствие, жизнь поэта с ее сюжетными извивами, взлетами и падениями, любовями и одиночеством в тиши становится для публики интереснее, чем его творчество. Как горько написал Олег Дозморов в юбилей своего друга Бориса Рыжего: «Ты изданный, но непрочитанный поэт, известный, но неузнанный». Пожалуй, примерно то же можно сказать и о Геннадии Шпаликове. Мы все знаем наизусть строчки его дневников и писем, но чем ближе он нам как человек, тем бледнее и второстепеннее становятся его сценарии и стихи для публики.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Спектакль «Шпаликов» в Театре на Литейном, на мой взгляд, стал еще одной жертвой этого тотального невнимания к его творчеству и неразборчивости в средствах в желании прикоснуться к легенде. Удивляет в этом спектакле все — в первую очередь, в нем совершенно неузнаваем режиссерский взгляд Дмитрия Егорова (его просто нет). Он же буквально два года назад вместе с драматургом Маргаритой Кадацкой сочинил в Казанском ТЮЗе трагический, тонкий, пронзительный спектакль о Евгении Шварце, где жизнь и судьба художника все сильнее сжимаются в тисках режима, переплетаются с его произведениями, прорастают и отражаются одно в другом. И вот сейчас перед нами — растерянность режиссера перед Шпаликовым.
Проблемы начинаются с самой сценической композиции, где прямолинейность и примитивность драматургического приема обескураживают. По форме спектакль напоминает ревю: сцены из всеми любимых фильмов перемежаются с чтением стихов и отрывками из дневников и писем. Словно драматург Лара Бессмертная вместе с режиссером взяли сборник воспоминаний и сценариев «Сегодня вечером мы пришли к Шпаликову…», который собрал Андрей Хржановский, полистали, выбрали отрывки и сшили все это вместе вне каких-либо внятных, убедительных идеи и темы.
«Шпаликов» — это спектакль, где героя, самого автора, нет. Нам о нем рассказывают: выходят из-за кулис сбоку, читают с надрывом стихи или воспоминания, потом разыгрывают сценки из сценариев, выбирают лирические сцены знакомств девушек и юношей — подразумевается, вероятно, что лирический герой и есть сам автор. И тут начинаются вопросы. И их слишком много на минуту сценического времени.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Эпоха, время, воздух — сценарии Шпаликова будто бы очищены от примет советского режима. Биографии героев прочно заземлены обстоятельствами большой истории, но их реакции, короткое дыхание, чистота их надежд и смущение, очарование прелестью жизни, попытки нарушить будничность и установленный порядок, прорваться за видимую сторону жизни — это все не про кровавый режим, это про раны сердца и исцеление любовью, про жизнь, прорастающую в коммуналках и московских дворах, это про свободу. Но свобода и надежда не возникают из ниоткуда — за эту новую жизнь заплачено всей той историей и трагедией, которые стоят за спинами героев.
Что же происходит, когда из киносценариев Шпаликова выдирают сцены и эпизоды и помещают их в условные время и пространство в театре? Когда режиссер не задает себе вопроса, как работать с кинематографическим текстом на сцене, и относится к нему как к готовому драматургическому материалу? Получается «шляпа» — Шпаликов начинает казаться очень плохим драматургом, который писал плохие, «сериальные» диалоги. Которые еще и очень грубо, плохо сыграны (и это у Дмитрия Егорова, который всегда умеет работать с актерами, настраивая их на нужную волну?!).
Режиссер будто бы специально копает себе «могилу», когда параллельно проецирует на стену те же эпизоды из фильмов, которые разыгрывают перед нами актеры на сцене. И мы заглядываемся на «Заставу Ильича», на «Долгую счастливую жизнь», на «Я шагаю по Москве» — на лица тех актеров, на их тончайшее существование в кадре, которое и есть — жизнь, когда слова между — между этими паузами, вздохами, взглядами, прикосновениями, крупными планами. Потом переводишь взгляд на сцену, а там — плоско, сериально, грубо отыгрываются те же самые эпизоды.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Актеров лишают возможности прожить, прочувствовать историю их героев, простроить внутри себя роль, прорастить ее, режиссер не выстраивает мир этих героев, нет ни времени, ни эпохи — актерам дают пять минут сценического времени, когда они, надев условные платьица из 60-х (на самом деле — нет), должны сыграть крупными мазками молодость, влюбленность, внезапность, радость людей того времени (патока, советский ТЮЗ, раскрашивание реплик). Первый отрывок, второй, третий, между ними — воспоминания о веселом пьянстве Шпаликова (конечно, куда же без этого), о его появлении на киностудиях, его таланте сотворить из ничего — новую историю… Словом, условный мир Шпаликова 60-х в первом акте — это вот такое бесконечное нанизывание радости на железную трубу спортивного комплекса, торчащего в центре сцены.
Кажется, на сцене нет ничего, что могло бы обратить тебя в настроение 60-х, — решение художника Елены Левиной поместить в центр сцены спортивный комплекс, мягко говоря, озадачивает. Эта железная «дура» занимает практически все пространство на сцене в первом акте. Сваренная из железных синих труб спортивная конструкция, такие стояли раньше около школ. Возможно, напоминание о московских двориках, но нет — слишком огромная и несуразная, она как бельмо на глазу, ломает все лирические моменты, существует то ли как памятник железному занавесу, то ли как напоминание о свинцовых тяготах жизни.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
О свинцовом режиме напоминают и советские плакаты, которые транслируются на стены, и красный кумач, который выносят в первом акте. Костюмы и платья персонажей лишь отдаленно напоминают винтаж (и уж явно они не про стиль нарядов 60-х), на ногах у всех мужчин одинаково новые коричневые ботинки. Об этом невольно задумываешься, когда разыгрывают сцену из «Заставы Ильича», где трое друзей рассуждают о тяготах жизни (ну вы помните, да, в каких жизненных обстоятельствах существуют герои Шпаликова: один — молодой отец, второй — вернувшийся из армии парень без работы и перспектив, третий — рабочий). В сущности, в спектакле отсутствует то, что можно было бы назвать сценическим решением, нет поэтики, предметного, вещественного, символического ряда, который бы задавал правила игры (так до конца и не понимаешь, хотел режиссер стилизовать все под 60-е или, наоборот, вывести действие в условные время и пространство). И это тоже работает против замысла режиссера.
Если первый акт — «как бы» про радость и любовь, то второй — про 70-е — про гибель, распад семьи, угасание, алкоголь. Для этого зачем-то берется и разыгрывается практически целиком сценарий «Прыг-скок, обвалился потолок», где история маленькой девочки, у которой любимого, но пьющего отца мать посадила в тюрьму, дается параллельно с воспоминаниями дочери Шпаликова о пьющем, любимом, но пропащем отце. Почему в первом акте для невероятного сценария «Причал» отводится пара сцен, а под социальный сюжет, который явно не является вершиной творчества Шпаликова, отдан весь второй акт — еще один, очередной вопрос, на который я вряд ли получу ответ. Зачем актерам с таким надрывом читать о последних днях Шпаликова? И как, как можно всерьез ставить слезливый финал, где собраны, кажется, все приемы, которыми 20 лет назад любили заканчивать спектакли о надежде и любви: тут вам и прозрачный ручеек, в котором полощут руки все персонажи густонаселенного спектакля; и маленькая девочка в белом платьице, подбегающая к краю сцены с корабликом; и осколки зеркал, которые актеры держат в руках, пуская солнечных зайчиков; и песня, которую старательно выводят артисты, о том, как поэт Шпаликов прорастет к нам травою. И попробует дотянуться. Однажды утром.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Но, на самом деле, это нам надо тянуться. К Шпаликову. К его сценариям, к загадке его огромного дарования, к путешествию лирического героя, пониманию того, как сейчас могла бы звучать тема свободы и ворованного воздуха в тех исторических обстоятельствах, в которых мы оказались здесь и сейчас. А пока — пока только растерянность режиссера перед вынужденной немотой.
Комментарии (0)