«Мнимый больной». Ж.-Б. Мольер.
Небольшой драматический театр.
Режиссер Кирилл Сёмин, художник Алена Ромашкина.

Есть случаи в театральной жизни, которые совершенно обезоруживают, и лучше таких случаев, кажется, ничего нет.

Отказывают ключи, которые всегда страшно потерять, но еще невероятнее, если они вдруг не подходят. Или дети задают вопрос о том, что вроде давно известно, но ответить невозможно. В общем, дверь открыта, а вы ковыряетесь в замке — ответы есть, но они ничего не объясняют. Что-то такое случится с вами, если вы побываете на спектакле НДТ «Мнимый больной»: подумаете, давно я так не смеялся в театре, а потом на вас нахлынет почему-то даже пугающее чувство, мол, а что это было?

С. Уманов (Арган), Н. Малышева (Луизон).
Фото — архив театра.

Это был потрясающе наивный спектакль с нескончаемой «отсебятиной», зверским потоком актерских «штучек», идущий вроде «без правил» и на том отчаянном кураже, про который резонно заметить: а как еще, а что еще нам сегодня осталось?

Заявили пьесу Мольера в переводе Т. Щепкиной-Куперник, но об этом как-то даже неловко вспоминать. По канве этой пьесы сочинили мольеровский, старинный театр. Здесь открывают шелестящие занавесы цвета серебристого «металлика» или «бабушкиной портьеры»; какая-то светлая «дачная» занавесочка висит вместо задника, а на расставленных в глубине порталах виднеются синие «маркизы». Здесь высоченная Анжелика на каблуках и в корсете кажется несгибаемой барби, прекрасная Белина возлежит на атласном ложе, а вставая к утреннему кофе, вместо домашнего халатика набрасывает соскальзывающий с обнаженных плеч алый плащ роковой женщины. Здесь широченные «палаццо» Клеанта соседствуют с бриджиками и гольфиками Тома, сына Диафуаруса, а сам Диафуарус является в стеганом пальто-халате из номенклатуры хорошо знакомого дешевого «китайского» масс-маркета. И весь этот хаос пестрых цветов и несовместимых фактур прорастает в бытовой обиход, «одомашнивается», узаконивается, становится чуть ли не единственно возможным мольеровским абрисом школы жен, мужей, дочерей, сыновей, поколений… уроком истории.

Какой театр — такой урок, и просветительский пафос в НДТ усвоили по-своему, не стесняясь. Здесь мало места и жизнь небогатая, поэтому собрали, мол, как смогли — балаганисто, площадно, «народно». Зато понятно: поиздержались времена, хоть и корчится эпоха от аляповатых амбиций, выискивая стили и выворачиваясь наизнанку, «голь на выдумки хитра».

Н. Малышева (Луизон), Т. Рябоконь (Туанетта).
Фото — архив театра.

Такая комедиантская отвага включает недозволенное напряжение, и лампочка в доме мнимого больного Аргана, конечно, шипит и трещит. Лампочку под абажуром придумали и добавили, чтобы то и дело подкручивать, а то ведь перегорит. Формальность, конечно, но очень хотелось сделать вот этот бесхитростный — в лоб — трюк с лампочкой, про себя. Чтобы сказать: тут током ударит, ведь артисты — как дети, доиграются! Но как дети, они играют про взрослых, про жизнь — знакомую, невыносимо привычную и фантомную, фриковатую, как в бреду.

Для такого театра нет запрещенных тем. Он — пересмешник, старая сказка по Проппу, он не типичный — но архетипичный, не сюжетный — но сверхсюжетный, не исторический — но вечный. В школе Мольера — все актерски и на публику: даже Луизон, вдруг оказавшаяся больным, дэцэпэшным ребенком, даже традиционный влюбленный Клеант — знакомый и приставучий «мачо» с его неиссякаемой и запредельно откровенной сексуальностью. И болезнь, и секс — приметы неподражаемой узнаваемости, а за ними — странная мелодия бытия, которую сцена творит так трогательно и целомудренно, как это возможно, только если к каждому докопаться до души, достать до нерва и рассекретить всего на миг, на лету, почти не больно.

С. Уманов (Арган), Т. Рябоконь (Туанетта).
Фото — архив театра.

Спектакль проносится по пьесе в какой-то нескончаемой «импровизации», которую, как известно, труднее всего найти и тем более сохранить. Режиссер Кирилл Сёмин — один из самых главных актеров НДТ, занятый во многих иных постановках. И, конечно, давно впитавший темы и повадки этого театра, он ведает о своей компании все, вдохновенно собирает театральный текст как инструмент для исполнения «фирменных» мелодий. Почти всем дан какой-то особый, отдельный выход, точно бенефис, и каждый из занятых в «Мнимом больном» с видимой легкостью берет свою высоту. На маленькой сцене композиции как бы сами собой центростремительны, и следующие друг за другом эпизоды преподносят зрителям сюрприз за сюрпризом — за занавесом, который выглядит предназначенным для эстрадных, а, может быть, цирковых номеров. Несколько лет назад, в связи с постановкой без сомнения эпохального и пророческого спектакля «Война и мир», Римас Туминас довольно строго заметил: «Это наша обязанность: цирк сознания, переворотов, изменения души, настроения, порывов». И не натяжкой оказывается вспомнить одного из самых тонких и пронзительных режиссеров века — «века» донельзя трагического, по-своему шиворот-навыворот пересобравшего и мир, и войну.

Сбоку пристроились клавиши, но дело даже не в том, кто и как сыграет домашнюю песенку на старинный лад, а в том, как не переставая сходятся и ломаются ритмы персонажей и артистов, создавая магию лицедейства, только с виду шутовского, а в глубине — невыразимо серьезного.

«Что ведет нас еще дальше, еще дольше,
Все не так, как раньше, лед все тоньше».

Оказывается, чего не коснись, все доступно этой школе Мольера — глядящей вокруг себя сквозь театр.

С. Уманов (Арган), А. Шельпякова (Анжелика).
Фото — архив театра.

Одно, пожалуй, оказалось не нужно в НДТ — отдельные балетные и прочие дивертисменты, составляющие большую долю пьесы в оригинале. Потому что здесь музыкальный дивертисмент вошел в плоть и кровь, сросся с каждым из персонажей. Живое актерское самочувствие зашифровало знаменитые синтезы жизни и сцены, и музыки, и рисунка, и стиха.

Клеант (Илья Тиунов), со слов своей юной пассии, в будущем станет великим актером, а нынче переходит в отрывки хрестоматийных ролей по поводу и без, нелепо и самозабвенно. Он «прогоняет» монологи Чацкого в момент оскорбленных чувств, когда его Анжелику, с которой он на виду всего зала «преступил» и «попрал» традиционные «скрепы», грозят выдать за тихого «психа» Тома. Клеант выступает наобум и попадает по действию, как по нотам.

Белина (Вера Тран) играет то ли на флейте, то ли на дудочке, потому что участвует в домашнем выступлении для гостей, сама не ведая, как весь этот Содом и Гоморра втянули ее в себя, и смотрит, не мигая, глуповато, без затей, не теряя характерного «сучизма», а все же безропотно и даже беззащитно.
Брат Аргана — Беральд (Даниил Шигапов) — оказывается слепым и запойным, но «всезнайкой». Его выход во втором акте с кулачными боями, слезами, падением за диван и появлением оттуда же, как кукла из-за ширмы, работает на усиление, чтобы вздернуть и довинтить до апогея всю эту невозможную феерию истинно мольеровского «разлива».

В. Тран (Белина).
Фото — архив театра.

Папаша Диафуарус (Константин Шелестун), рассевшись, словно Варламов в именитом «Маскараде», вдруг ни к селу, ни к городу читает стихи служанке Туанетте, да так, словно главная лирическая, пронзительная нота почему-то доверена именно ему, и роль короткая, прерывистая становится незаменимой. На этой ноте, будто случайной, повисает сюжет для тех, кто еще умеет слышать и видеть невооруженным глазом, — рентгеновский снимок тайных печалей, одиноких душ, скрытой сердечной боли. И правда, соединить медицинский анализ с поэзией и лирикой — главная «фишка» НДТ и его пра-родителя Эренбурга. Тут особая «ниша», в которой никого и ничего похожего нет. Разве что сила духа, сама собой собравшая опыт от Вахтангова до Гротовского, от Эфроса до Крымова, от Туминаса до последнего мига.

И самой сильной натянутой струной, диву даешься, проходит по спектаклю главная роль мнимого больного Аргана. Артист Сергей Уманов держит узел изнутри, живет с изнанки, как будто вся какофония наших дней должна, наконец, пристыженно умолкнуть. Его Арган не знает, как отбиться от этой нескончаемой «мольеровщины». Дочки вряд ли порадуют, жена вряд ли поймет. Разве что немножко чокнутая Туанетта в исполнении Татьяны Рябоконь с ее сумасшедшей преданностью и необъяснимой любовью выручит в трудную минуту и снова сорвется в непредсказуемо лукавый и невозможно взбалмошный тон. Школа Мольера оборачивается сегодня для НДТ неразменным шекспировским шутовством и страшным изводом бывших людей, утонувших в собственном воображении, нашенских иллюзиях, маленьких домашних театриках для современных бедовых судеб.

И. Тиунов (Клеант), А. Шельпякова (Анжелика).
Фото — архив театра.

Арган в пижаме, с которой вроде и незачем расставаться весь спектакль, появляется, чтобы начать представление. Словно из цирка и ада сбежал, занавес приоткрыл, вышел и снова задернул, отбиваясь от невидимых «домочадцев» и закуривая воображаемую сигарету под звуки будто никому, кроме него, неслышной мелодии. Он мог бы быть дирижером, всеведущим конферансом, наконец, умным режиссером на празднике жизни. Он «мог бы» и «не может» по-чеховски — быть Чайльд-Гарольдом, Колумбом… Потому что он всего лишь мнимый больной в простенькой и потрепанной жизнью пьеске. У него Луизон — инвалид, и нужно терпеливо сносить ее диковатость; у него Анжелика — в переходном возрасте, и по дому раскиданы презервативы; у него брат — плут и обманщик вроде кота Базилио, от которого точно нет спасу. И все они — единственные, близкие, назначенные почему-то плыть в одной лодке, которую в любой момент снесет неведомая воля тотального бардака в полное отчаяние и чернуху. Поэтому Арган терпелив.
Уманов играет своего Аргана — не театрального, чужого на этом шумном пиру сценичных «аномалий». Он не очень умен, не приучен вертеться и давно устал, потому как всем и всеми вокруг подзадолблен. Он давно ничему не удивляется, принимает сердечные капли, похоже, имеющие действие плохих транквилизаторов, и ими же потчует кого ни попадя. Он бывает сентиментальным, когда достает из маленького сундучка детские вещи — реликвии, а бывает самодуром, когда решает спасти и выдать замуж, как положено, свою непутевую дочку.

Он знает, что служанка Туанетта никогда не оставит его, несмотря на его горячечно-бессмысленные лобзания с молодой женой.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

И вот оказывается, что Сергей Уманов под аккомпанемент Татьяны Рябоконь, а вернее — они оба, дают невероятно острый и современный дуэт.

«Нас все меньше, и хоть это тяжко,
Выживает сильнейший, но побеждает неваляшка».

И такая пронзительная получается пара, каждый в отдельности и оба вместе, что нет никаких сил откреститься от этой «некомедии», потому что мольеровская школа так театрально взяла за живое — за наши во всем виноватые и все еще по-детски глупые, будто невинные души.

В финале, как ружье, которое обязательно выстрелит, — лампа коротнет, и ударенный током Арган даст немую сцену эпилога. «Домочадцы» раздобыли ходунки, и его, разбитого параличом, забудут на сцене одного — почти как Фирса в спектакле НДТ «Вишневый сад», поставленном, кстати сказать, с каким-то шекспировским размахом. «Весь мир — театр», а наш, если сильно приглядеться, тем более. Конечно, немного вульгарно… но как есть.