«Чайка». А. Чехов.
Театр Barbican (Лондон).
Режиссер Томас Остермайер, художник Магда Уилли.

«Чайку» Томаса Остермайера в принципе можно было бы описать сверхкратко, мемом из «Кавказской пленницы»: «Птичку жалко». И на этом остановиться.

Нет у меня добрых слов в ее адрес.

Режиссер предельно постарался, чтобы от чайки-пьесы остались выщипанные перья. Провал Кейт Бланшетт, большой актрисы и звезды первой величины, как и остальных артистов — исключительно дело рук режиссера.

Тут ему славу разделить не с кем.

К. Бланшетт (Аркадина).
Фото — архив театра.

Знающие люди говорят, что у него хорошая репутация. Возможно. Была.

На сцене топорщатся кусты то ли ивы, то ли камыша («шумел камыш, деревья гнулись…», наверное, ему напел какой-нибудь эксперт по русской культуре?). Доктор Дорн выходит оттуда с Полиной, демонстративно застегивая ширинку, Тригорин падает туда картинно спиной, там же, в камышах, после трех часов мыканья стреляется наконец-то Константин (Коди Смит-Макфи)… Вот примерно в этот же засохший камыш плюхнулась режиссерская репутация Остермайера.

Я все понимаю, бывают просчеты в чертежах, ошибочная энергия, оглушительные провалы.

Но трехчасовую зеленую тоску на сцене даже не назовешь провалом, скорее унылым недоразумением. Скучная история.

Остермайер ставил «Чайку» неоднократно — в Берлине, Амстердаме, Лозанне, теперь Лондон. Интересно, что его в ней так волновало? Что он посчитал недосказанным, чтобы опять к ней вернуться?

Не знаю, как раньше, но в лондонской версии он не задал пьесе ни одного вопроса.

Вообще непонятно, о чем он говорил с актерами на репетициях? Такое ощущение, что пьеса им показалась скучной, и они спасали ее, валяя дурака. Играют «с прискоком», пытаясь взбодриться и взбодрить.

Но я точно знаю, что и «валять дурака» можно острометно и со смыслом. Высекая искры. Талантливо.

Здесь не тот случай.

Сцена из спектакля.
Фото — Marc Brenner.

Поскольку чеховский текст очевидно уже набил оскомину у режиссера, он переписал его в соавторстве с Дунканом Макмилланом.

Они приписали к репликам героев бесконечные «fuck!», такие вводные слова к любой фразе, а Бориса Тригорина зачем-то назвали Александром.

Александр, тебя нельзя читать без восторга!..

Видимо, им казалось, такая адаптация оправдает их гонорарные сметы, заполнит графу «автор».

На сцене мухи дохнут (даром что пять пудов любви и двойной повторный суицид), притом что режиссер пытается комиковать и организовать движуху.

Медведенко шумно катается на квадроцикле и надрывно голосит что-то под гитару. Ломает четвертую сцену и кричит публике: «Как вы? Хорошо? Выпиваете? Чехова хотите?..»

Публика выпивает, в лондонских театрах разрешается выпивать во время действия, чего ж не выпить?

Но Чехов не при делах, Тригорин (Том Берк) ходит всю дорогу в пляжных труселях, оголяя некрасивые белые ляжки. Невозможно слушать его душные камлания о писательском труде, хочется уже, чтоб ничего не писал и скорее покинул сцену.

Сцена из спектакля.
Фото — Marc Brenner.

Вообще это было мое постоянное зрительское желание: чтобы каждый персонаж уже оказал милость и покинул сцену.

Никого не жалко, кроме чайки. Вот птичку жалко, только ее и жалко: Треплев бросает к ногам Нины чуть ли не настоящую мертвую птицу, будто здесь натуралистический театр.

Художник по костюмам оказался фанатом секонд-хенда, я тоже его фанат, там случаются жемчужины. В 90-е годы чудесные в Театре «На Литейном» Клим однажды нарядил героев Конгрива с развалов барахолки, это было фантастично — они все сияли на сцене, как истинные леди и джентльмены. Наши нищие артисты в наши нищие, но нервно-паралитически-веселые годы.

Здесь, видимо, бессмысленный и беспощадный секонд-хенд призван создать иллюзию русского дачного бытия.

Аркадина щеголяет в люрексовых, отливающих серебром брюках, но на них сверху натянуты кроваво-красные бикини. Она бьет чечетку и делает шпагат, не догонит, так хоть согреется.

Нину (Эмма Коррин, хорошая, кстати, актриса, но не здесь, не здесь…), наряженную, как гостья из будущего — андрогинным космонавтом на шарнирах, поднимают на канатах в воздух (будто она дух воздуха Ариэль), она висит там без божества, без вдохновенья, выкрикивая «люди, львы, орлы и куропатки!..», чтобы потом последовать с купцами прямиком в третий класс. В майке-алкоголичке и спортивных штанах с полосками типа adidas. Ну конечно, она же сирота, сироты только так и одеваются.

Старик Сорин тоже иногда бродит неприкаянно по сцене в труселях — обвислые трусы (dacha есть dachа), видимо, товарный знак, брэнд этой несчастной «Чайки», униформа. В руках у Сорина бумажный пакет, в который он то и дело блюет (видимо, от происходящего?).

Остальные герои не знают, куда им податься, что им играть и какую линию гнуть, как им пить чай и носить пиджаки, покуда рушатся их жизни… Они просто периодически застывают намертво в мизансценическом столбняке (это блестящее выражение моего учителя Евгения Соломоновича Калмановского беру взаймы, мне точнее не придумать).

Сцена из спектакля.
Фото — Marc Brenner.

Аркадина-Бланшетт, напротив, словно бодрая, слегка накокаиненная цыпочка на красной дорожке «Оскара», скачет по сцене, падает, встает… опять скачет… кричит в микрофон…

В страшном сне не могу представить, чтобы в Харькове студенты устраивали ей овацию и носили на руках. Три корзины, два венка… И что возбужденные ужимки и прыжки — сценическая доля большой актрисы у Остермайера.

Когда в спектакле участвуют звезды первой величины, это кажется гарантией не то чтобы высоты, театр непредсказуем, но точно уровня не ниже плинтуса, где спектакль, к сожалению, примерно и оказался.

Потому что жива в ладони бабочка или мертва — все-таки зависит сегодня в первую очередь от человека, чья профессия — режиссер.

А иначе, как ни крути — неглиже с отвагой.