«Враг народа». Г. Ибсен.
Старый Театр (Краков, Польша). Европейская театральная премия в Санкт-Петербурге.
Режиссер Ян Клята.

Театр как таковой, как все вокруг, давно уже в ловушке. Выход проблематичен. Прямое высказывание — реальный запрос времени. Но это и западня, раз ты все же театр, а не что-то другое. К тому же, если ты не философ, то едва ли не одна матерщина и остается. Если она тебе не надоела.

Выход, между тем, всегда есть, и Клята его знал. Сужу по своему давнему польскому впечатлению (2007 год). В его «Трансфере» («Пересадка») ярко театральным был резкий раздрай буффонного масочного трио (Рузвельт —Сталин — Черчилль) на отдельной высокой площадке, словно в петрушечном театре, — и реальных старых людей-неактеров, немцев и поляков, с документальными историями их жизни, искореженной интернированием. Так вот, очевидная социальная острота и выход во внесценическую фактуру действия были включены в драматическое целое, дело не исчерпывалось однозначным плакатом, тут еще был слой — да, может быть, и философский. Человек как таковой, по которому прошлась история, лихо управляемая марионетками, — вот решающий мотив того спектакля.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Шли годы, и почувствуйте разницу. «Трансфер» с его четкими оппозициями уже невозможен. Или иначе: во «Враге народа» другая стадия. Фирменный «раздрай» от Кляты стал тотальным. Сцена задействована еще и более в высоту, вглубь и в ширину. И представляет собой гору яркого хлама, абсурдистское место действия. И это значимо сопряжено, жутко связано, нравится нам это или нет, с феноменом пьесы Генрика Ибсена, где первая ремарка рисует «небогато, но уютно обставленную гостиную». Умная драматургическая мускулатура его драмы выдерживает деструктивный напор грохочущего, катастрофического, в сущности, обвала времени. Режиссер потому и взял Ибсена, что тот классик, то есть вмещает и новейшие эволюции содержания: «Доктор Стокман» — не только о глубине залегания труб в водолечебном курорте, норвежский городок с его «сплоченным большинством» — это в полном смысле «наш городок», где бы мы ни были. Поименное длительное перечисление на латыни жутких бактерий, тотально отравляющих воду, — это тот еще «список кораблей», звучит как отходная современному миру. Вообще среди грохота и лязга возникают каждый раз неожиданные зоны внятной тишины, порой со звучными рефренами литых ибсеновских реплик.

Мир разрушен, и среди замызганных кафельных стен пресловутой водолечебницы былая внятность, интеллектуальная стройность драмы предстает в качестве обломков после кораблекрушения. Каждый помнит из истории театра, как Станиславский —Томас Стокман был поражен страстной реакции зала на его реплику о том, что не стоит надевать лучшую пару, когда идешь отстаивать свои убеждения. Здесь Доктор — Юлиуш Хшонстовский в преддверии триумфа своей спасительной идеи появляется в некоем белоснежном костюме, так очевидно противостоящем черному фирменному кителю с золотыми пуговицами его брата, фогта Петера Стокмана. Триумф наивца Томаса, как известно, оборачивается крахом и мгновенным прилюдным опущением: недавнего «друга народа» шельмуют как его главного врага. Томас Стокман, буквально, остается стоять без своих белых брюк. Его не подпускают к микрофону, его не издают, ему не дают зала. Стоп! И это уже о самом театре, о самом режиссере Яне Кляте. О том, надо думать, как он перестал быть главным режиссером краковского Старого Театра.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Настает время, когда с залом начинает говорить сам театр — в лице актера Юлиуша Хшонстовского. «Песенка о конце света» Чеслава Милоша становится водоразделом. Артист в своем импровизированном монологе пытается окончательно сокрушить четвертую стену, показать зрителю, что отрава над всеми равно каплет… На дворе полночь, переводчик, подойдя из зала к сцене, аккуратно переводит за фразой фразу… зал вслушивается и потом аплодирует. Все? Нет, есть еще кода. Томас Стокман готов в одиночку ходить по улицам с барабаном. Это есть у Ибсена, и это сильное впечатление производит и на сцене. Звукопись трагична. Но в настоящем финале сцену покрывает синее полотно, это потоп, и нет челна у нового Ноя (этой ассоциации я обязана своей студентке Эвике Козловой).

Хрупкая вещь театр. Клята, в юности работавший с Яроцким, Гжегожевским, Люпой, ныне поставивший около полусотни спектаклей, представляющий вошедшее в силу следующее поколение польского театра, пытается в новейшей ситуации плетью обух перешибить. Все же, я думаю, Ибсен здесь не просто повод для аллюзий на современность, он вздыблен по существу. И вот: норвежский классик, поэт Чеслав Милош, надписи на кафельной стене — крупно «ВОН» и «Х… Й» (см. начало этого текста).