«Первая любовь». Пьеса А. Гейжан по мотивам одноименной повести И. С. Тургенева.
ТЮЗ им. А. А. Брянцева.
Режиссер Галина Зальцман, сценограф и художник по костюмам Дмитрий Разумов, композитор Василий Тонковидов.

«Первая любовь» Галины Зальцман словно вырастает из тургеневских «Записок охотника»: компания мужичков с ружьями наперевес достает из болотных зарослей неудачливого самоубийцу (Глеб Борисов). Кто-то обмолвился: третьего человека за это лето с ветки снимают. От любви, конечно. Узнав в юноше себя, один из спасителей (Денис Гильманов) начинает рассказывать историю своей первой любви — с этой незамысловатой мизансцены «Охотников на привале» и начинается погружение в зыбкую ирреальность воспоминаний.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В пространстве прошлого все условно, обрывочно и перевернуто с ног на голову: сумрачная зала старого заброшенного дома (сценограф Дмитрий Разумов) пропитана болотными испарениями любви, сквозь пол и стены прорастает трава, поступки героев лишены мотивировок, а два уже известных нам лица меняются ролями — Богдан Коршунов оказывается рассказчиком, угловатым 16-летним Володей, а Денис Гильманов — его отцом, сдержанно-жестким и немногословным.

В спектакле ТЮЗа нет привычной тургеневской акварели. Это скорее густой, маслянистый набросок, где под слоем яркого плотного цвета скрывается вязкая, душная атмосфера, затягивающая не хуже трясины. И вот в этом антураже разворачивается история первой любви Володи. Кажется, что между прошлым и сном стоит знак равенства. Душный морок летнего дня. Пластика окружающих Володю людей гипертрофирована хореографом Максимом Пахомовым: заторможенные, сомнамбулические домочадцы — нервически заведенная повторять одну и ту же фразу мать, лишенный внутреннего развития отец, классически согбенный старичок-гувернер, который учит мальчика французскому, языку любви; слуги в доме, наоборот, сведены к четкой механистичности — будто клоны, вылепленные из одной глины, они стремительно рассекают комнату, переставляя предметы мебели с графической четкостью движений. И только Володя, как герой собственных комиксов, порывистый и наполненный амплитудой движений, выражает в ломаном танце свои внутренние противоречия, прыжком летит под одеяло — одним словом, совершает все действия, выкидывая акробатические фортели. Его внешние ритмы замедляются только в присутствии молоденькой княжны Зинаиды.

Б. Коршунов (Володя), И. Волкова (Зинаида).
Фото — архив театра.

Сама Зинаида в авторском тексте сравнивает себя с юной Клеопатрой, потерявшей голову от Антония (отца Володи, который старше ее на 20 лет). Зальцман же проводит параллель между Зиночкой и вороной (аналогия чайки-Заречной), которую подстреливает из ружья Володя. Правда, ворон будет много — они будут страшно каркать и расплываться видеопроекциями по стенам, сыпаться бутафорскими тушками с неба, — как много будет и охотников. С ружьем по сцене успеют пройтись все основные персонажи — любовь в этом мире так устроена, что один из влюбленных обязательно становится жертвой другого. В повести Тургенева вороны осторожные, хищные и лукавые — такой же создает Зинаиду Ирина Волкова. По-злому томная и пошло-обольстительная девочка в воспоминаниях Владимира окружена флером инфернальности, мрачной и вместе с тем желанной загадочностью. Каждое появление Зинаиды сопровождается зеленым мистическим светом. Она меняет не только свои костюмы, но и ипостаси вне логики психологии — коварная ворожея, страстная наездница, невинная лесная нимфа. Вокруг нее — рой озабоченных дерганых поклонников. Любовь этих людей ограничена физиологией, и потому режиссер долго на них не задерживается, оставляя всех докторов-графов-гусар шаржированными по шаблонам общего места.

Другое дело — отношения между Зиночкой и Володей: каждая их встреча решается через новый визуальный образ. Здесь и сцена у качелей, и встреча в сказочном лесу, и связывание судеб красной пряжей (вообще что-то из области темных ритуалов). Зинаида имеет власть над мужскими душами, не иначе. Но что за демон сидит в ней? Почему она такая? В чем природа ее роковой притягательности? Режиссер решает не углубляться в психологию тургеневских героев, оставляя наше понимание на уровне впечатлений самого Володи, который (в силу своего возраста?) много наблюдает и размышляет, но совершенно не рефлексирует.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Отношения Зинаиды и Володи лишены романтики и робкой нежности юношеского чувства. Это скорее болезненная одержимость, наваждение. Вся тонкость чувств, вся игра полутонов остается в монологах Володи, в его внутренних переживаниях. А на сцене — разрозненные факты, прошедшие через сито памяти. Так и сама влюбленность Володи в Зинаиду в спектакле Зальцман — не ретроспективно разворачивающийся процесс, а свершившийся факт, и в этом главный парадокс спектакля, центральный конфликт которого не выходит за рамки любовно-юношеских чувств. Мы видим не зарождение и развитие чувства, которому посвящены два тягучих часа сценического времени, а его последствия, отголоски в памяти. Из-за этого кажется, что воспроизведение сцен прошлого оказывается лишенным внутренней динамики.

Для героев тургеневских произведений любовь — это испытание, проверка на прочность. Как писал сам же Тургенев в другой своей повести, «первая любовь — та же революция: однообразно правильный строй сложившейся жизни разбит и разрушен в одно мгновенье, молодость стоит на баррикаде, высоко вьется ее яркое знамя, и что бы там впереди ее ни ждало — смерть или новая жизнь, — всему она шлет свой восторженный привет». Однако в случае треугольника Володя — Зинаида — отец Володи поражение терпят все. Сам Володя — персонаж безвольный, больше наблюдатель, чем участник. Сцена бокса с отцом — вот, наверное, единственный момент, где Володя проявляет свою волю.

Кажется, что весь ярко раскрашенный сюжет лирической повести нужен был режиссеру для того, чтобы создать в Театре юного зрителя историю взросления человека. Это попытка зафиксировать момент, в который мальчик становится мужчиной, тот момент, когда он сменяет детскую курточку на взрослый пиджак, наивное безволие и непонимание — на осознанную решительность и сдержанность. По прошествии лет Володя превращается в своего отца, поступки которого не принимал и которого создатели спектакля обделили тонкой душевной организацией (хотя и для него чувство к Зинаиде оказалось ни много ни мало первой настоящей любовью). В финале повзрослевший Володя, которому теперь столько же лет, сколько было отцу в то самое «проклятое лето», совершает символическое убийство, стреляя из ружья.

Я. Бушина (Мать Володи), Д. Гильманов (Отец Володи).
Фото — архив театра.

Но кого он убивает на самом деле? Отца? Того, прошлого себя? Свою первую любовь, оставившую в душе пожизненную рану? Может быть, это попытка убить само время, пока оно не убило тебя. Тут уж кто первым успеет выстрелить.