В 2019 году исполняется 240 лет РГИСИ (дата, впрочем, сомнительная и недоказанная: нет связи между драматическим классом, который набрал Иван Афанасьевич Дмитревский в рамках «Танцовальной Ея Императорского Величества школы» — и Школой актерского мастерства (ШАМ) Леонида Вивьена, от слияния которой с КУРМАСЦЕПом Всеволода Мейерхольда в 1922 году получился Институт сценических искусств, ИСИ… Но вот что точно — в октябре этого года исполнится 80 лет театроведческому факультету. И тут без дураков. Самая старая театроведческая школа, идущая от 1912 года и графа Валентина Зубова, оформилась в факультет в 1939 году. Был набран первый курс студентов, и 1 октября начались занятия.

Эту школу олицетворяют многие ее создатели и продолжатели. Когда-то, начиная журнал, мы почти сразу организовали рубрику «Учителя». Частично из нее, частично из новых текстов пять лет назад была собрана и издана книга «Учителя» (составители Марина Дмитревская и Евгения Тропп), история факультета в лицах преподавателей и учеников (каждое эссе написано учеником об учителе). Герои книги — представители старших поколений педагогов нашего театроведческого (и портреты в ней расположены по хронологии их появления на факультете). Кому-то знаком этот том, кому-то — нет. И мы решили в течение предъюбилейных месяцев выводить в широкий читательский мир лица и творческие биографии знаковых педагогов театроведческого факультета. Вот так — серией, каждую неделю. Чтобы помнили.

О СВОБОДЕ И ДОВЕРИИ

Благодаря Павлу Викторовичу Романову я:

услышал Дэвида Боуи,
увидел запись балета Иржи Киллиана,
увидел запись спектакля Анатолия Васильева,
увидел фильм «Стена», фильм «Эммануэль», видеоарт Збигнева Рыбчински,
узнал про Антонена Арто, Самуэля Беккета, Жана-Люка Годара.

Продолжать список можно очень долго. Даже страшно подумать, сколько важного художественного «впервые увидел/услышал/узнал» произошло в моей жизни благодаря Павлу Викторовичу Романову. Добавлю только два пункта:

впервые самостоятельно пошел в театр,
поступил в Театральную академию, а не в Академию художеств.

П. В. Романов.

У Павла Викторовича я учился в старших классах школы. В институте я у него тоже учился, но только один семестр, а в школе — целых два года. Самое удивительное, что перемены в стиле ведения занятий при переходе из школы № 203 в Академию театрального искусства я не заметил. Со школьниками Павел Викторович говорил точно так же, как со студентами. Именно со школьниками, как со студентами, а не наоборот. Он обращался ко всем в школе на «вы». К сожалению, я не могу припомнить разговоров проректора Романова с каким-нибудь первоклассником, но уверен, что они были обоюдно на «вы». Только благодаря этике (эстетике?) общения Павла Викторовича я пошел в школу под покровительством академии, а как следствие — и в саму академию.

Весной 1995 года я подавал документы в 10 класс СХШ — школы при Академии художеств. Я с детства учился рисованию, и дальнейшее движение не вызывало у меня особых вопросов. Но однажды мои родители совершили вместе со мной семейный выход в гости к давним друзьям и сокурсникам. Их дочь, Наташа Лапина, рассказала между делом о волшебной школе, в которой она учится и о Театральной академии, куда она через год, вероятно, поступит (действительно поступила — а теперь еще и преподает). К театру я был равнодушен, но что-то в рассказах о школе меня зацепило, и я решил заглянуть на день открытых дверей — просто в гости к другу детства.

Когда при входе в класс незнакомый солидный (очень солидный!) мужчина поздоровался со мной, обратившись на «вы», моя судьба была решена. Тем, кто уже давно не заходил в среднестатистическую районную школу, сложно представить, до какой степени в школьной атмосфере ощущается дефицит свободы и взаимного уважения. Павел Викторович заряжал пространство вокруг себя уверенностью и предвкушением чего-то хорошего. И вот я уже на собеседовании с поступающими.

— Какую музыку слушаете?

Для подростка вопрос о музыке — это сигнал. «Че слушаешь?» — обязательная первая фраза во дворе при знакомстве. Во всяком случае, так было тогда. Я похолодел и выдавил:

— «Наутилус» и «Битлз».

Мои кассетные вкусы рядом с этим огромным, добрым и, очевидно, эрудированным человеком сразу показались мне банальными и пошлыми.

— Вячеслав Бутусов мой сосед. Мы с ним очень хорошо общаемся.

Мне заметно полегчало.

— Как вы считаете, почему «Битлз» стали всемирно популярны? Ведь было много других, не менее талантливых групп?

Мне снова стало не по себе. Я что-то бормотал о новых ритмах и гармониях.

— Это очень сложный вопрос. Мы с вами еще поговорим об этом, — вздохнул Романов.

С тех пор я время от времени задаю вопрос о популярности «Битлз» собеседникам и коллекционирую варианты ответов. А говорить с Павлом Викторовичем нам посчастливилось очень много — на еженедельных занятиях, куда он приходил в школу на целый день, на школьных вечерах, где он в качестве почетного эксперта непременно рассказывал открывающий или закрывающий анекдот, в полутемном кабинете проректора, где можно было втиснуться среди озабоченных студентов и посоветоваться, на какой спектакль пойти вечером. В театр мы попадали исключительно благодаря одной его подписи. У каждого из учеников искусствоведческих классов в рюкзаке лежал завернутый в полиэтиленовую тетрадную обложку листок формата А5, где было от руки написано, что такой-то является учеником школы № 203. Этот лапидарный текст сопровождала подпись П. В. Романова. Подпись каллиграфическая, недоступная подделке. В окошке дежурного администратора театра эта подпись производила гораздо более безусловный эффект, чем впоследствии «отношения» из академии. «Они все через мой кабинет проходили», — вздыхал Павел Викторович.

Тогда, по окончании 9 класса средней школы, я променял очевидный путь художника на смутное «искусствоведение» только ради атмосферы свободы и доверия, которую создавал Павел Викторович Романов. Никогда прежде я ничего подобного не ощущал. Я и думать не мог о холодных тихих коридорах с рядами гипсов и капителей.

То главное, что мог передать мне педагог Романов, он передал в школе. Кто-то повстречался с ним впервые на первом курсе академии, но это не имеет значения. Павел Викторович создал прецедент безвозмездного уважения к личности.

Когда я уже сидел в аудитории на Моховой и слушал Романова, в бескрайнем потоке баек, историй, интересных фактов я иногда начинал терять нить повествования. Как конспектировать? У меня не сохранилось конспектов введения в театроведение. Да и те записи лекций, что копились в моих тетрадях, назвать конспектами можно было с большой натяжкой. Лекции Павла Викторовича можно скорее назвать беседами с аудиторией, и, как я теперь понимаю, писать тогда надо было не в тетрадях, а в личных записных книжках — там, где собираешь свои впечатления о встречах с замечательными людьми вперемешку с собственными мыслями и заметками. Потому что встречи с замечательными людьми — это не методичка, это твой жизненный опыт. То же самое, как я сейчас понимаю, можно было сказать о Павле Викторовиче и его историях. Им было тесно в конспекте лекции. До сих пор «павловикторовичевские» истории являются оперативным запасом моего интеллектуального багажа. Избегая давать методики и схемы, Павел Викторович вводил нас в театроведение как в науку о единой культуре. Театроведу, особенно юному, очень легко увлечься концептуальным описанием сценических событий. Павел Викторович вписывал театр в контекст бытовой жизни эпохи, в контекст массовой культуры, в контекст, в конце концов, физической природы человека. Пульсация, мерцание, изменчивость реальности — театроведение становилось своего рода «популярной механикой» (конечно, с творчеством Сергея Курёхина нас познакомил тоже Романов). Настоящий ученый должен быть «всеяден» в смысле восприятия, но крайне разборчив в том, что он транслирует, — вот одно из методических открытий, совершенных на занятиях Павла Викторовича Романова. «Я не могу сказать, что мне это близко, — зачастую начинал он ответ на вопрос о каком-нибудь фильме, спектакле, музыкальном альбоме, — но, безусловно, там есть одна очень важная вещь…» И дальше следовал точный, глубокий и, что удивительно, искренне увлеченный ответ. Не диагноз — личное наблюдение. Павлу Викторовичу были интересны не только интересные вещи. Еще одна штука, которую он нам открыл, — не бывает недостойных внимания «скучных» или «низких» жанров, форм, отдельных художников или их произведений. Они все — тело культуры. Подобные мысли я подслушал на параллельных лекциях «Введение в театроведение», которые в этом же семестре читала, но уже театроведам-менеджерам Елена Александровна Левшина. Мы занимаемся наукой о живом, а живое может быть каким угодно, прятаться неизвестно где — вот что звучало за тезисами мастеров. Теория неделимости культуры неизменно подтверждалась практикой. В «Доме Книги» на полке стояла «Застольная история Государства Российского» П. В. Романова, а по пятому каналу он сам регулярно рассказывал о том, как цивилизация связана с кулинарией, что подавали в театральных буфетах и о каких огурчиках писал Гоголь.

В момент моей первой встречи с Павлом Викторовичем меня подкупил его интерес к анонимному подростку в потоке собеседования. Приятно, когда тобой интересуются. Но еще важнее — Павел Викторович умел заразить желанием уважать, слушать, задавать вопросы. Обращение на «вы» к собеседнику, который не может сказать тебе «ты», так и осталось для меня единицей измерения петербургской культуры.

2014 г.