Ушла Ирина Петровна Богачева.

Она была из категории царствующих особ. Она полвека царила на оперной сцене — легендарной Кировской-Мариинской. Ее героинь отличала царственность осанки, походки, подачи себя. И неважно, была это Любаша из «Царской невесты» Н. А. Римского-Корсакова, Кармен, Марфа из «Хованщины» М. П. Мусоргского — великие партии классических творений, или Комиссар из «Оптимистической трагедии» А. Н. Холминова и Катерина из «Петра Первого» А. П. Петрова — из самых современных для своего времени опусов. Они, естественно, совсем не походили друг на друга внешне, ибо характерностью Ирина Богачева владела виртуозно, но внутри каждую держал какой-то стальной стержень. Во всех ощущались сила духа, темперамент, иногда скрытый, иногда огнем прорывающийся наружу. Во всех — величественность и горделивость: в партии Амнерис, например, предельно откровенные, а в партии Марфы — тщательно замаскированные смирением и покорностью. Впрочем, слово «партия» применительно к сценическим образам Богачевой было бы не точным, из разряда дани традиции. У нее получались роли, а партии она оставляла концертным подмосткам, когда выступала с сольными вечерами. Правда и концерты ее исполнительски отличались истинным артистизмом. Она всегда оставалась человеком театра по сути своей, по природе — в быту, в педагогической деятельности, возглавляя не одно десятилетие кафедру вокала в Петербургской консерватории, в сольных вечерах на сценах Большого и Малого залов Филармонии. Камерность — не ее стихия.

Ее героини, вне зависимости от социального статуса — принцесса это или прачка, комиссар или маркиза, — казались женщинами высокого полета и крупного масштаба. Их нельзя было не заметить в любой массовке, толпе, людском море: они, и она сама, безусловно и неизбежно приковывали внимание. Меньше всего в случае Богачевой применимы определения типа «серость» и «блеклость» — подобные краски отсутствовали в ее человеческой и артистической палитре. И уж совсем их невозможно разыскать в актерских созданиях певицы. Она сама — олицетворение приподнятости и яркости. Театральности. И в искусстве, и в жизни. Таково было свойство личности, то, что не воспитывается, а органически присутствует. Как красота. Сценические персонажи певицы всегда оставались красивыми, какой бы грим ни пытался по условиям роли красоту эту скрыть. А скрывать ее она совсем не боялась — наверное, понимала, что все равно проступят красота черт, энергетика, сила. Может, поэтому в любых своих сценических созданиях всегда была смела. Не боялась выйти в роли Клариче из «Любви к трем апельсинам» этакой карикатурой примадонны — парик роковой дивы, мини-юбка спереди, кринолин сзади и наган в руке, плюс истерически дурацкое поведение. Тридцать лет прошло, а по-прежнему перед глазами стоит, будто вчера видела.

До самых последних месяцев Богачева могла украсить собой любую постановку «Пиковой дамы». Графиня на десятилетия закрепилась как ее коронная роль-партия, в которую вошли весь опыт, мастерство, высочайший профессионализм, человеческое содержание. В ее Графине звучала как обобщение судьба всякого уходящего поколения, поколения неважно какого века, — тоска, мудрость, ненависть, презрение, обязательно сила. За ней вставал весь шлейф воспоминаний бурно прожитой жизни, в которой она точно была женщиной неотразимой и роковой, и теперь скрывала многие тайны. Вот где преобладали величественность и царственность. И по-прежнему полнокровно и выразительно звучал голос. Великий голос — богатое обертонами меццо-сопрано индивидуального тембра, голос, сверкающий всеми мыслимыми красками, способный передать огромную амплитуду чувств, оттенки и нюансы психологических состояний женщины. И вновь — ее внутреннюю духовную силу.

Утрата невосполнима, как всегда бывает в искусстве…