«Мам_привет»
Молодежный театральный центр «Космос» (Тюмень)
Режиссер и художник Виктория Привалова, драматург Евгений Казачков

Спектакль, жанр которого создатели определяют как «экспириенс», собран из документального материала — детских воспоминаний, связанных с мамой. Актер исключен, вся ответственность за действие лежит на зрителе, перемещающемся от точки в точку, от наушников к наушникам. Он волен выбирать, что слушать сейчас, а что потом, что до конца, а что — нет. У каждого сложится свой спектакль, свой экспириенс. Для меня он стал довольно стрессовым опытом встречи с собой здесь и сейчас.

В черной-черной комнате живет память. Твоя и моя. Урывочные, едва уловимые воспоминания: случайно брошенные фразы, запахи, картинки. Я проваливаюсь в них, как в бездну. Хочется нащупать ногами дно, хотя бы кончиками пальцев, понять, что есть спасение, что ты не сгинешь бесследно и незаметно, словно тебя никогда не было. Океан боли. Просто барахтайся. Не дай себе утонуть.

Цветы в горшках и большой телевизор. Кажется, что сейчас здесь возникают фантомы чьих-то мам. Не моей. У нас никогда не было цветов.

— Ты еще вообще никто.
— Ты что, не можешь сидеть нормально?
— Зачем я тебя родила?
— Ты что, позвонить не мог?
— Звони мне хоть иногда.
— Я просто хочу знать, что у тебя все в порядке.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Где-то вдалеке слышны детские голоса, смех или плач — не разобрать. Фразы мелькают на экране одна за другой. За ними угадываются разные женщины, разные мамы. Что-то говорили мне, что-то стоящему возле меня парню, что-то я слышала на улице от уставших матерей, кричащих на своих детей, с глазами, полными животной злости. Что-то говорит вот эта женщина в очках своему уже повзрослевшему сыну.

Хватит. Иду дальше. Черная ширма. На узких боковых стенках — чьи-то мысли в рамке.

— Мама, я тебя люблю. Я любила бы тебя сильнее, если бы ты меня не била.

Перед ширмой красный ковер с узорами. У меня тоже такой был. Боксерская груша, заклеенная лейкопластырями. По центру — стена, те же пластыри и написанные мелом имена и возраст, от года до двадцати восьми. Я Саша. Мне двадцать восемь. Мне, в общем то, повезло. Меня не били.

Телевизор, по которому с «Ютуб-канала» транслируется мастер класс по рисованию портрета мамы. Тут же краски, кисточки, листы бумаги. Я не хочу рисовать маму. Я ухожу.

Плееры, наушники. Лобовые художественные образы меня не смущают, даже наоборот. Вот девушка рассказывает о том, как ей было три, она шла с пьяной мамой по зимней улице. Мама упала. На всю жизнь она запомнила запах: меховая шуба, снег и помада. Я стою в наушниках, вокруг меня — шубы. Передо мной телевизор, по которому идут советские мультфильмы. Я надеваю на себя чужие воспоминания, не идентифицируя себя с ними. Действительно, пахнет шубами. Моя мама ходила в дубленке.

Или вот, я сижу одна за столом, передо мной — бюст без лица. Просто овал. На нем — женский парик. Мужской голос рассказывает о своей маме. Мальчику — восемь. Папа спрашивает: «Ты хочешь поехать в больницу к маме или в парк аттракционов?» Мальчик выбирает парк. Мама умирает. И всю жизнь в голове пульсирует этот вопрос: «Почему я тогда выбрал парк?» Я слышу голос взрослого мужчины, вижу перед собой этот бюст, а представляю восьмилетнего ребенка, который не помнит маминого лица.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Все аудиомонологи посттравматичны: никаких счастливых воспоминаний, только те, в которых человек уязвим. Самые острые, болезненные. Определяющие. Почему я поступаю так, а не иначе? Почему я саботирую любые попытки избавиться от проблем?

Голоса в наушниках принадлежат людям примерно моего возраста. Токсичные родители — тема, актуальная для детей девяностых. Нас растили мужчины и женщины, воспитанные в СССР, пережившие перестройку, с маленькими детьми на руках пройдя через кризисы, голод, безденежье и безработицу. Нас воспитывали те, кому каждый день приходилось выживать. Многие ломались. Срывались. Многих из нас не хотели рожать. Мы выросли в #яжематерей и чайлдфри. Мы по-разному боремся с травмой.

Токсичность — это не только истории а-ля «Похороните меня за плинтусом», но и всем знакомые «Я мама, я знаю лучше», «Я мама, я имею право знать», «Что подумают люди» и т. д.

Вокруг мельтешат урывки мыслей на клочках бумаги — на зеркалах, на мебели. «Мама пахла сигаретами „Союз Аполлон“», «…Кислый запах пота врезался в память, как мамин запах…» — между флакончиков с духами. «Ей было тяжело, и она вымещала злость на мне», «Я никогда не буду курить при своих детях», «Я не хочу, чтоб мои дети воспринимали меня как человека, который почему-то решил, что имеет право учить их», «Я хочу быть честнее со своими детьми» и т. д.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Холодильник. Стикеры и маркеры. Простая инструкция: «1. Напиши то, что ты бы хотел написать своему ребенку. 2. Возьми с холодильника листочек со словами, которые ты бы хотел услышать от своей мамы». Пишу своей дочери: «Я люблю тебя». Начинаю читать все записки, оставленные на холодильнике другими зрителями. Что я действительно хотела бы услышать от своей мамы, если это представить возможным? Не сейчас, а тогда, в детстве, когда это было по настоящему важно. «Ты герой», «Я в тебя верю», «Я знаю, у тебя все получится», «Ты лучше всех». Я сажусь на корточки, чтобы просмотреть все записки, — я не хочу пропустить ни одной. Именно в этот момент я обнаруживаю в спектакле себя. Я сталкиваюсь с девочкой, которая смотрит на меня с детских фотографий. Я ничего о ней не знаю. Я ее боюсь. И мне ее страшно жаль. Мне было бы невыносимо больно, если бы на ее месте оказалась моя дочь. Меня душат рыдания. Я беру самую простую записку: «Я тебя люблю». И прикрепляю на ее место такую же. Этого достаточно. Это — всё.

Слушаю оставшиеся истории, сижу в темном шкафу наедине с кавером Земфиры от группы «Сестра Петра»: «Здравствуй, мама, плохие новости…» Так случилось, что финальной в моей версии спектакля стала история про девушку, которая смогла простить мать. Я не могу. Но я встаю с мата, лежа на котором нужно было слушать монолог, и возвращаюсь к холодильнику. Я пишу своей дочери еще одну записку: «Прости». Пусть ее возьмет тот, для кого это тоже важно. Для меня спектакль закончился. Для меня он состоялся.

Кстати, забавное наблюдение. Одна из историй связана с нарушением пищевого поведения. Ее нужно слушать, сидя в черной палатке, в полной темноте. Выходишь из нее — перед тобой стол, заваленный «Сникерсами». Ну, вы ж понимаете, еда для детей девяностых — это отдельное удовольствие. Ее все время не было. После спектакля тебя ждут стол с нарезанной пиццей и табличка «Спасибо, что были с нами». Смахивает на призыв заедать свои проблемы, хотя вряд ли у создателей имелся такой умысел.