«Эймунтас Някрошюс: раздвигая горизонты».
Режиссер Аудронис Люга.

Спектакли Эймунтаса Някрошюса, ставшие некой константой фестиваля «Балтийский дом», неизменно вызывают у зрителей сначала интерес и даже некоторое оживление. Но после просмотра — скорбный шепот фестивальной публики: «Что-то не то стало с мастером… Как-то все не очень…» И еще тише публики возмущаются и вздыхают критики. Большею частью — кулуарно. Писать плохо об авторе легендарных шекспировских и чеховских постановок неприлично.

Но даже сегодняшние работы Э. Някрошюса — это всегда спектакли-метафоры, в которых мало конкретного, но бездны — интуитивно-чувственного, абстрактного.

Фильм Аудрониса Люга «Эймунтас Някрошюс: раздвигая горизонты» тоже получился высказыванием нелинейным, лишенным очевидной однозначности. Собственно, уже само название переведено не совсем верно, как признался его автор, представляя ленту. Точнее было бы сказать «…отодвигая горизонт», а еще лучше — «отдаляя», имея в виду горизонт смерти: черту, за которой бытие переходит в небытие.

Однозначно в фильме лишь то, что человек, проработавший с мастером более двадцати лет, хочет запечатлеть его для потомков. Запомнить, как и что говорит. Увидеть и понять, как работает. За это — отдельная благодарность. Нижайший поклон.

Композиционно картина проста: сначала — фрагмент монолога режиссера, затем — отрывок репетиции (репетируют недавно представленный на фестивале спектакль «Борис Годунов»). Кадры сменяют друг друга: вот Някрошюс в теории, а вот — на практике; вот он творит, а вот — живет. Творит тяжело, живет — с осознанием смерти.

Иногда — то ли в режиме фотовспышки, то ли в форме воспоминания — даются вкрапления старых спектаклей: «Три сестры», «Маленькие трагедии», «Отелло», «Гамлет»… И в крохотных этих эпизодах — пульсирующая, блуждающая, льющаяся через край энергия. Островки жизни, оставшиеся тоже где-то далеко — за горизонтом. А здесь, в поле зрения, теперь только вера, чувство долга и ремесло.

Там, где Някрошюс говорит, он сидит среди мраморных изваяний, во дворе Олимпико — театра, спроектированного архитектором Андреа Палладио на исходе Возрождения. Среди итальянских скульптур XV–XVI веков — сильных, мощных — литовский титан смотрится органично: та же стать. Перед нами патриарх — не иначе. Однако патриарх не вещающий, не учащий жить, ни в коем случае не занимающийся морализаторством, а, скорее, пытающийся облечь накопленный — жизненный и творческий — опыт в слова. Озвученные фразы сродни тезисам, своеобразный персональный, никого ни к чему не обязывающий, личный кодекс режиссера:

«Предпочтительнее иметь позицию, собственное мнение, чем не иметь ничего. У меня всегда была вера в Бога, душу и тело». «Надо жить с поднятой головой. И как можно честнее. Это — трудно». «Сколько можешь — моргай, сколько можешь — дыши». «Голова человека над облаками, а ноги на траве». «С годами кругозор расширяется, а горизонт приближается: очевиднее становится финал». «Остается тупость — мудрость уходит». «Наступает мелководье в мыслях».

Среди сказанного Э. Някрошюсом есть и такое: «когда еще только начинаешь спектакль, так хочется работать. Но приходишь на первую репетицию, вторую… и все опадает. Нет фантазии. Спасают долг и труд. Отмычки готовы. Инструментарий — вот он. Все верно, правильно, точно. Только без полета. Ноги прочно стоят на траве, но вот обращен ли взгляд к небесам — вопрос».

Аудронис Люга снял пронзительное кино. Его Някрошюс — титанически велик. И в то же время — подчеркнуто человечен. Значит, как и толстовский Каин, — смертен. И наплывающий этот горизонт, который не в силах отодвинуть работа, явлен решительно во всем: в словах мастера, в его позе (неизменно статичном положении), в пустых, бездонных темных глазах. Фрагмент репетиции «Годунова»: разговор Дмитрия Самозванца и Марины Мнишек. Перед нами режиссер, понимающий: сцена нуждается в решении. Режиссер страдающий, мучающийся, ищущий. И, вместе с тем, осознающий: изобретаемые здесь и сейчас формы — при всей их живости — очевидно не те.

Эймунтас Някрошюс предлагает очередной (далеко не первый) вариант — подчеркнуто телесный, далекий от его прежней эстетики. Предлагает, понимая: не верно. Зато есть, что играть: появляются событие, поступок. Внешне задача выполнена. Остроумно. Точно. Не подкопаешься. Но — выполнена грубо, даже вульгарно, в чем тут же сам и признается. Задумывается. Закуривает. Молчит. Пауза. Перерыв.

В финале уже нет Олимпико. Вместо театра — венецианское кладбище Сан-Микеле, которое, впрочем, как и знаменитый дворец искусств, остается далеко позади, за горизонтом. А впереди — столь любимая Някрошюсом неизвестность. Часы раздумий и долгие периоды репетиций, бесконечные попытки возродить, вновь обрести некогда утраченное.