О фестивале-лаборатории «Крыша» в Центре развития режиссуры Большого театра кукол, завершающем исследование «Божественной комедии» Данте «Раем»

Клер Бишоп определила наше рассеянное внимание как норму — когда скользишь взглядом от экрана телефона к перформансу, то лучше видишь связи и контекст, схватываешь суть. Возможно, сегодня легче рассмотреть перформанс, перекидываясь фразами с рядом стоящими людьми, чем погружаться в происходящее в темноте, тишине, индивидуально. Может быть, произведение, которое сложно целиком схватить сразу, как раз сделано с расчетом на периферийное зрение. Новые формы внимания предполагают нового коллективного зрителя, для которого социальная активность, создание контента в момент просмотра — норма.

Интермедия.
Фото — Сергей Рыбежский.

На фестивале «Крыша» наше рассеянное внимание было очень кстати. Перед нами — процесс, где все происходящее зависит от множества случайностей. Часто эти случайности задаем мы сами. Нас поделили на две группы, назвали «птичками» и предложили следовать за своей «стаей». При переходе из одного пространства в другое никто не требовал сосредоточиться. Мы вольны были выбирать не только место, но и способ восприятия. Нас не просили отключить телефоны, не контролировали съемку и выкладывание фото в соцсети. Наше рассеянное внимание позволяло ощутить себя внутри процесса создания театрального действия. Так проходил фестиваль «Крыша» — одновременно точная иллюстрация к книге Клер Бишоп «Рассеянное внимание», связанная с опытом зрительского восприятия в постоянном движении.

Первое, что мы слышим, зайдя в фойе театра, это переливы и трели. Узнаваемый роковый саунд БТК дополнился мелодиями постсоветского музыкального ландшафта. Лирично и нежно звучала «Мы ждем перемен…» Цоя, а «Волшебная страна» Агузаровой перекликалась с «Дорогой в рай» группы «Ковчег». Зарубежный рок тоже присутствовал, но был «подмят» русскоязычным. Песни на стыке советского и постсоветского, песни опыта и песни перемен, пропетые в перерывах наших блужданий, не были самодостаточными, но были той соединительной тканью, без которой целостность нарушилась бы, гармоничность рая подверглась бы сомнению, а движение стало бы невозможным. Любопытство, что вело нас по пути, касалось и этих песенных вставок. В финале песни были заменены на этюды о доверии, любви, принятии, сделанные студентами второго курса, нашими проводниками. Проводником Данте по Раю был богослов Бернард Клервоский, приведший его в итоге к божественному созерцанию. Мы тоже в финале придем к созерцанию света и будем создавать свою световую партитуру — зажигая фонари с пульта, хаотично расставленные в пустом зрительном зале. Но мы не Данте в этой истории, мы птицы с рассеянным вниманием.

Сцена из эскиза «Второе небо».
Фото — Сергей Рыбежский.

В огромных окнах фойе театра — небо с фресок Джотто. Голубое стекло и золотые звезды бросают блики на пол, на длинный стол с ветками и золотыми птицами, приглашая присесть за него. Общий стол объединяет нас — птичек в преддверии рая, куда, как известно, берут не всех, как и в светлое будущее. Этот мотив концептуалистов находит свое отражение и в эскизах. Вернее, нам каждый раз представляют персонажей условного прошлого, не всегда советского, но обязательно пыльного, как испачканные мелом пиджаки Альберта и Эйнштейна из эскиза «Второе небо» Алексея Егорова, где вопрос о том, кто достоин рая, как будто не стоит. Изобретатель, изменивший наше восприятие времени и пространства, конечно в раю. Великолепные клоунессы Виктория Войнич-Слуцкая и Александра Ионова в париках с залысинами то договариваются, то ссорятся и как-то проводят вечность. Это один персонаж (но играют его две актрисы), рай которого похож на одиночную камеру, где стены заклеены бумагой, чтобы гений мог сразу написать знаменитое E=mc2. «Логика приведет нас из пункта А в пункт Б, но только воображение приведет куда угодно», — говорит Эйнштейн. В бумажной стене откроется большой экран, и голубое небо с облаками осветит комнату, а тревожный финал после знаменитой фразы «не знаю, каким оружием будет вестись третья мировая, но четвертая — камнями и палками» будет сглажен строками Данте. Мир обречен, но есть в нем красота и доминирование фантазии в строгой логике научных построений, которая не требует доказательств, потому что без воображения не представить себе будущее.

Эскиз Алены Волковой «Третье небо» сыгран в пространстве с колокольчиками, где звон каждого возвещает о появлении озарения. Актеры (Алексей Артемов, Мария Кудряшова и Андрей Бакун) тянут нити через сцену, создавая развилки, перепутья судьбы, клеят на маленький поворотный круг расходящиеся тропки. Каждый новый персонаж, преобразившись на наших глазах, выбирает пиджак или рубашку из предложенных на вешалке и оказывается тем или иным гением. Он случайно задевает нить с колокольцем — и тот отзывается, а гениальная строка фиксируется на стене напротив зрительских рядов. Совсем не сразу мы замечаем над нашими головами такие же нити и колокольчики. В финале каждый из нас может оказаться очередным создателем произведения в этом эскизе-размышлении о творческом озарении.

Сцена из эскиза «„Спектр А“ .
Фото — Сергей Рыбежский.

«Четвертое небо» проходит в гардеробе театра. Режиссер Олег Пинжов погружает своих персонажей в атмосферу суеты театрального фойе, где герой Александра Игнатьева — гардеробщик — серьезно заявляет, как он счастлив, ведь работает он в театре. Для него театр — место священное, и совершенно не важно, кем ты там работаешь. К тому же, из забытых зрителями вещей, оставленных на вешалке или принесенных уборщицей Ирины Кривенок, можно составить целую историю влюбленности, где главными героями будут Данте и Беатриче.

Анатолий Гущин в уже знакомом образе Данте с красным беретом на голове выстроил целый молитвенный уголок на лестнице при входе в Большой зал. Его эскиз назывался «„Спектр А“ — эффект пятого неба», и мы должны были бы ощутить жар и близость Марса. Персонаж Гущина дал нам почувствовать мелодику и своеобразие текста Данте. Переходя от предмета к предмету, от фигурки девы Марии к дверям за цветным занавесом, Гущин пытался в чем-то нас убедить, но смысл его речи ускользал в напевности, и мы погружались в созерцание чудного поэта, в финале распластанного на ступенях.

Нет, мы не выбираем, кто достоин рая, а кто нет, но в эскизе Марины Хомутовой нам предлагают понаблюдать, как ангелы в образах монахинь (Алена Волкова, Джамиля Билялова, Нина Федорук и Ангелина Борисова) складывают на весы камни человеческих заслуг или негативных поступков. Белое пространство вначале наполнено пением и светом, и мы не сразу замечаем весы перед нами. Каждый раз, зачитывая строки из книги деяний, монахини кладут камень на ту или другую сторону весов. Под речитатив и нежное бормотание из колонок (бормочет певец Бобби Макферрен) весы чаще склоняются не в пользу претендента. Очевидное причинение вреда сотням, тысячам людей, даже сглаженное поступками претендента по спасению этих же тысяч, не способствует попаданию в рай. Тираны, о которых Марина Хомутова делала эскизы в части «Ада», теперь проходят проверку, достойны ли они милости Божьей. Перебрав великих мира сего, монахини добираются до простого человека, но и он оказывается недостоин. Поступок, последствия которого неведомы человеку, может принести самые страшные катастрофы. «Проблема вагонетки» — известная этическая дилемма — маячит на горизонте и не имеет решения. «Милость превозносится над судом», — произносит голос в начале эскиза, и кажется, это единственный выход, только сострадание поможет человеку.

Сцена из эскиза «Седьмое небо».
Фото — Сергей Рыбежский.

Эскиз Дарьи Левингер «Седьмое небо» разительно отличался от предыдущих, пастельно-умиротворенных или ярко-фантазийных. Находясь в арьере Большой сцены, мы слышим два голоса, которые мечтательно повторяют фразу, приписываемую Юрию Гагарину: «Какая она все-таки красивая…» При этом один голос рассуждает о планетах, другой — о женщинах. Но вот пространство преображается в комнату то ли агитпропаганды, то ли красного уголка в очередной шарашке. В почти монохромном красном пространстве два заключенных ученых, постоянно салютуя портрету Сталина, рассуждают о возможности построения рая в отдельно взятом государстве. Они задаются вопросами, возможна ли узкоколейка, ведущая в рай, или бывает ли светлое будущее по горизонтали, и утверждают, что только божественная вертикаль ведет к свету. Размахивая плоскими фанерными молотом и кайлом, Максим Морозов и Сергей Беспалов ведут спор идеалиста и прагматика в условиях трудового лагеря тюремного типа. Периодически их посещает вечно женственная комсомолка в красной косынке (Наталья Сизова). Данте очень удивился бы желанию строить рай на плоскости Земли. Но есть те, кто в сложных для выживания условиях стремится по вертикали в небо.

Режиссер задается вопросом: если цена полета в космос — рабский труд, то остается ли эта вертикаль тем, к чему надо стремиться? Герои «пробалтывают» множество тем, цитируют идеи Николая Федорова, беспокоятся о перенаселении, говорят о Луне строками разных поэтов — и все это обрывается резким окриком: «Бери кайло и лопату, работать надо!» В финале на видео взлетает космическая ракета под песню «Гагарин, я вас любила…». Эскиз Левингер включает нас в полемику о цене достижения отдельного коммунистического рая, но окончательного ответа — доедем ли мы на узкоколейке в светлое будущее — нет.

В финальном эскизе — «Облака» — мы увидим гроб, вокруг которого два ангела с золотыми лицами (Мария Кудряшова и Джамиля Билялова) будут танцевать, пытаясь достать очередного райского жителя. Им окажется мертвый солдат в исполнении Ильдара Юсупова. Его голова и руки замотаны грязными бинтами, а пальцы превратились в факелы. Он совсем не герой прошедших войн, он сам себе ад и горит настоящим огнем. Солдат сопротивляется, а когда все-таки его поднимают из гроба, то задается вопросом: «Когда-нибудь спросят: а что вы, собственно, можете предъявить? И никакие связи не помогут сделать ножку маленькой, душу — большой и сердце — справедливым». Рефреном всего эскиза звучит эта фраза из киносценария Евгения Шварца «Золушка», а размышления солдата прерываются песней «Баллада о соловьях» Анатолия Поперечного — о мирной тишине, памяти, войне. Что человек, прошедший все круги ада, может предъявить на высшем суде, что будет для него справедливостью, а в чем будет милосердие? В итоге режиссер Дмитрий Скрябин отправляет своего солдата в открытые двери с золотым свечением, ангелы проявляют достаточно настойчивости и физической силы, чтобы сопроводить рефлексирующего, сомневающегося героя ближе к раю. Но у нас в голове продолжает звучать: «А что вы, собственно, можете предъявить?» И даже завершающая световая инсталляция в Большом зале театра, где мы зачитывали по очереди строфы последней кантики, не смогла перебить звучащий в голове вопрос.

Сцена из эскиза «Облака».
Фото — Сергей Рыбежский.

Идея путешествия по мирам Данте из «Божественной комедии» в финальной части трилогии БТК — «Крыша» — воплотилась в полном объеме. Мы действительно пять с половиной часов переходили из одного пространства в другое, или, как сказали бы создатели фестиваля, прыгали с одного облака на другое — мы же в раю. Замирали на полчаса или сорок минут, наблюдая за персонажами очередного эскиза, и двигались дальше. Если «Фундамент» по «Чистилищу» был достаточно хаотичным и разнонаправленным, а «Стены» по «Аду» трещали из-за фриковатости персонажей, то «Рай» выглядел очень гармоничным, хотя и был населен не менее чудаковатыми персонажами. Тем не менее, «Рай» предоставил нам больше свободы. Свободы в передвижении, восприятии и самовыражении.