М. Зощенко. «Леля и Минька» РАМТа на фестивале «Арлекин».
Режиссер Рузанна Мовсесян, художник Мария Утробина
Даже не грусть, а легкая печаль. Даже не печаль, а сожаление. И не сожаление, а воспоминание о чужом детстве. Где мама и бабушка больше напоминают фарфоровых кукол в старинных платьях, чем реальных женщин, а папа — это только громовой голос, способный словом карать и поощрять.
Повествование сорокалетнего Миньки о своем детстве начинается перед бархатным занавесом. Он, взрослый, в плаще и шляпе, почему-то немного нелепый и какой-то сомневающийся, стоит рядом с уверенной и бойкой Лёлей. Вы никогда не ошибетесь, кто из них старший. Держатся за руки по старой детской привычке.
Сцена из спектакля.
Фото — из архива театра
В этом детстве, конечно, первое воспоминание — новогодняя елка. Борьба за вкусности, развешанные на ней, и ссора с приглашенными гостями, и неожиданность, когда мама встает на защиту своих, пусть и не самых послушных, детей. Но та елка детства давно выброшена. В воспоминании она стала связкой воздушных шаров, зависших над роялем. Трогательные белые шары стремятся улететь ввысь, но пока они не доиграли роль елки в первом рассказе, их не отпустят.
Слова Миньки все время дополняет Лёля, иногда повторяя только что произнесенную фразу, но с другой интонацией, и понятна вся буря чувств, охватившая девочку, которую почему-то не задаривают любящие родители. Тут и зависть, и досада, и злость. Но и любовь к брату и забота о нем.
Создавая мир детских воспоминаний, режиссер отбирает несколько историй, в которых дети совершают не самые благовидные поступки, но расплачиваться за них приходиться уже взрослому. То мороженное в горле создаст «какое-то сжатие и какую-то неловкость», то неожиданно поедешь к сестре в Симферополь и отдашь ей все деньги и портсигар для ее мужа, потому что тогда, в детстве, не понял и не успел полюбить и пожалеть. Все сюжеты о детских «грехах» и стыдных поступках, воспоминания о которых горячей волной окатывают тебя при одном упоминании, важны здесь для отношений между братом и сестрой. Взрослому Миньке потребуется полжизни, чтобы понять, почему Лёля соврала в детстве, что проглотила бильярдный шарик: надо чтобы тебя любили и жалели.
Все происходит в одной темной комнате с окном, дверью и черным роялем. Дмитрию Кривощапову и Анне Ковалевой приходиться быть взрослыми, которые знают эти истории и помнят свои детские ощущение и реакции. Вот только что Леля, отталкивала брата от елки, но сейчас, выйдя на авансцену и натянув плащ взрослого, поправляет на Миньке шляпу и дает ему яблоко. Лёля — старшая сестра, она слегка взбалмошная, но не злая девочка, и, конечно, зачинщица всех проказ. Но постепенно ее младший брат, скромно следовавший за Лёлей, обретает самостоятельность и сам признается отцу, что спрятал дневник с колом…
Вот дети, отправившись в кругосветный поход, уснут на рояле в обнимку. Кто это спит — тогдашние дети Лёля и Минька или все же взрослые, которые знают о глубоком чувстве привязанности друг к другу. Смешно, когда Минька пытается, как костер, раздуть электрическую лампочку. Он действительно дует на настольную лампу, а Леля, покачав головой и улыбнувшись, нажимает кнопку включения. Театральная условность создала мир, в котором «спящий» ребенок откликается в каждом взрослом.
Есть еще один актер, играющий «многих других…» — Денис Баландин, для которого ряд крохотных эпизодиков становятся галерей типов. Вот он старьевщик, определенно заигрывающий с девочкой. Или соседский парень Степка с копной растрепанных волос, самодовольный и властный. Или строгий учитель, только и умеющий что щелкать каблуками. Он тоже фантом воспоминаний Миньки, как и фарфоровые мама и бабушка. Дмитрию Кривощапову Минька доставляет много хлопот, сочувствуя своему персонажу, актеру постоянно приходится возвращаться во взрослое состояние, буквально горюя об очередном своем стыдном поступке. Персонаж Анны Ковалевой, кажется, лишен подобной рефлексии, она об этом не говорит, но иногда вторит брату — легким вздохом, сочувственным взглядом.
Не назидательность прельщает в спектакле, а точно уловленная грусть Зощенко. Воспоминание, которое легко прервать, закрыв сцену бархатным занавесом, в жизни настигает тебя в самый неподходящий момент, и тогда не спасет никакая кулиса. Режиссер работает с «категорией сожаления», когда можно отстраниться и увидеть собственный поступок со стороны, принять его и попытаться сказать другим, чтобы были умнее. Ностальгию как разновидность болезни невозможно вылечить, ее можно только переживать.
От фестиваля к фестивалю все больше прихожу к мнению, что настоящий детский театр случается только в пространстве малой формы. Под «настоящим» (о том, что это такое можно спорить до бесконечности) эгоистично подразумеваю тот театр, который сталкивает меня с моим внутренним ребенком, забытым, запрятанным далеко и надолго. Это такой волшебный спектакль, который разделяет тебя на взрослого и малыша, будто заставляет потеснится на бархатном театральном кресле, разделить его с тобой другим — маленьким, наивным, открытым, уязвимым.
В этом году на «Арлекине» «настоящими» оказались «Привет, Рэй!» Анатолия Праудина (театр «СамАрт») и «Леля и Минька» Рузанны Мовсесян. .
Спектакль Праудина уже видела и уже писала о нем. Но на питерской сцене вдруг заметила удивительную вещь. Мы же постоянно ведем эти дурацкие дискуссии о том, что можно говорить детям, а что нет, что их травмирует, пугает, расстраивает… Вчера после «Рэя» выходили из зала совершенно счастливые, веселые дети, и сильно «травмированные», заплаканные взрослые. И дело даже не в том, что возникающая в спектакле тема смерти волнует взрослого больше, чем ребенка (хотя и это тоже верно), дело еще в том, что и «Рэй», и «Леля и Минька» дают возможность увидеть и почувствовать со всей полнотой детского восприятия, открыть для себя словно в первый раз смерть, одиночество, любовь и нелюбовь, стыд, вину, раскаяние. И, кажется, у взрослого для такого повторения, не хватает душевного ресурса, у ребенка его еще ого-го сколько.
О спектакле Рузанны Мовсесян по рассказам Михаила Зощенко (его я видела впервые) хочется еще думать, а, вернее, хочется еще слышать, ощущать его запах, а закрыв глаза, можно, кажется, и досмотреть. «Досмотрю» — напишу в молодежном номере ПТЖ.
И еще. Заметно, что за несколько лет участия в фестивале «Арлекин» у молодых актеров РАМТа появился свой преданный юный зритель, который знает, что Анна Ковалева, это Женщина в спектакле «Кот, который гулял, где ему вздумается» и «очень классная» Белка из спектакля «Почти взаправду», а Денис Баландин Мертвый колдун из «Бесстрашного барина». Этот зритель приходит на спектакле с цветами, подарками, записками для актеров и на подушках перед креслами чувствует себя особой компанией, к которой хочется присоединиться, и обсудить, как Белка Анны Ковалевой кричала «Я скучаю по тебе муравей!», или рассказать, что Дмитрий Кривощапов еще играет Исаака Липмана во «взрослом» спектакле «Ничья длится мгновенье»… В общем, редко встретишь в театре аудиторию, с которой есть о чем поговорить.
Оксана, я, к сожалению, ни «Лелю и Миньку», ни «Рэя» не видела, но твой первый абзац «многократно плюсую» (как принято выражаться на просторах инета)))
Вообще, честно говоря, все эти споры и вопли по поводу того,можно ли с детьми говорить о смерти и скорби, мне кажутся изрядно надуманными. У любого из нас детство начиналось с рыдающих над раз разбитым яйцом бабки с дедкой и безжалостно проглоченного Колобка. И так далее, дальше-больше… «Три поросенка» и «Красная шапочка», как минимум)))
По-моему, вся псевдоэтическая шумиха затевается с целью отвлечь от непосредственно художественных достоинств того или иного спекакля (или прикрыть их отсутствие). ИМХО)))
ИМХО? А я всё же попробую. Вот смотрел замечательный — по-хорошему условный, игровой, фантазийный — спектакль Гранатова «Кораблекрушение» по пьесе Драгунской и думал: «А всё ли в порядке с головой у режиссёра и драматурга?». Можно ли весь свой (немалый!) литературный и театральный талант тратить на рассказывание детям истории, где все без исключения родственники главных героинь (девочек-подростков) — как на подбор сволочи, а таскающий их по лесу во имя невнятной миссии незнакомый дядька — уж такой хороший, что практически светится?
А в связи с «Лёлькой и Минькой» напомню: у нас эти рассказы Зощенко тоже поставлены — в театре «Суббота» — под названием «Мама, папа, сестрёнка и я» (абсолютно безоценочно — просто в списке петербургских спектаклей это почему-то не отражено).
И касательно субботовского спектакля… Безоценочно: что вас удивляет? Погуглите, и постарайтесь обнаружить хотя бы один театральнокритический материал на тему (анонсы на рекламных порталах, разумеется не в счет).
Если не обнаружите — то сделайте выводы, и… м. быть напишете сами?
Впрочем, вполне вероятно, что в каком-либо профессиональном освещении своих премьер этот театр не слишком заинтересован. А в задачи нашего отдела прессы, разумеется, не входит насильственное продвижение петербургских премьер даже самых любимых театров))))
Алексей, тратить талант, разумеется необходимо на столь актуальную историю.
Может быть, вам как-то исключительно повезло в жизни. А я, как мать и педагог, могу свидетельствовать, что с чужими детьми куда как проще быть хорошим и светиться, чем заставить собственного ребенка хотя бы ежедневно прибрать постель — и не стать при этом в его глазах «занудой» (как минимум).
А если чуть шире, то для многих из нас позитивная общность с самыми близкими людьми — задача, с которой справиться намного труднее, чем сделать карьеру, например. Дети в этом случае особенно уязвимы, потому что еще лишены свободы выбора и полностью зависимы. В том, что мы способны цинично перетерпеть или гордо отвергнуть, для детей (тем более, подростков) — часто трагедия. Они родителей (замученных домашней рутиной и зарабатыванием, не замечающих того, как мрачнеет и рушится мир собственного ребенка) не выбирают, и «чужой дядька» с фантазиями и необусловленным бытовыми причинами доброжелательным отношением становится истинным героем и «духовным лидером».
Далеко не каждому из родителей есть что противопоставить такому персонажу… Так что — есть о чем задуматься)))
Это опять ИМХО, и опять на общекультурные темы.