«Богема». Д. Пуччини.
Михайловский театр.
Режиссер Владимир Кехман, художник Вячеслав Окунев, дирижер Михаил Татарников.

Худрук Михайловского театра продолжает свои труды по развлечению публики — очередной премьерой стала «Богема» Джакомо Пуччини. Одна из самых популярных в мире опер показалась ему слишком сложной для сегодняшнего зрителя — и музыкально, и сюжетно. «Богему» надо было упростить — но с этой задачей Владимир Кехман справился не вполне.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Как мы помним, сюжет оперы элементарен: где-то «под крышами Парижа» живут поэт, художник, музыкант и философ. Все молоды и все бедны. Поэт знакомится с соседкой-цветочницей и влюбляется в нее — но девушка больна туберкулезом, ей надо лечиться, и вместо того чтобы как-то позаботиться о заработке и о горном воздухе для своей возлюбленной, поэт торжественно отказывается от нее: пусть она найдет богатого покровителя и за его счет вылечится. Кончается все, разумеется, плохо: не сумев толком себя продать, героиня умирает, и все ее оплакивают. Когда эту историю ставят в исторических декорациях и костюмах, она вполне работает: ну да, антибиотики еще не изобретены. Как только режиссер решает сдвинуть историю во времени — начинаются проблемы.

Буквально с момента первого знакомства Рудольфа (Сергей Кузьмин) и Мими (Маргарита Шаповалова). В оригинале у девушки погасла в комнате свечка, спичек нет — и она стучится к соседям, чтобы попросить огонь от их свечи. Но какие свечи в 60-х годах ХХ века (а время в спектакле Кехмана именно таково)? В итоге девушка заходит, чтобы попросить прикурить — что, согласитесь, гораздо менее трогательно. Но самая главная сюжетная проблема связана все-таки именно с болезнью — от чего бедолага умирает, что с ней такое? Режиссер уверяет, что от наркомании (в начале спектакля публику предупреждают, что наркотики вредят здоровью) — но в актерской игре нет и намека на такое пристрастие героини. В финале ее засыпает падающий с колосников сыпучий дождь (завсегдатаи театра уверяли меня, что это центнер сахарного песка) — то есть Кехман рачительно использует идеи, однажды проданные его театру. В балете Начо Дуато «Белая тьма», поставленном в Михайловском в 2014 году, под таким сухим ливнем (тогда это была соль) гибла героиня-кокаинистка. И все же, кроме декларации в начале и «дождя» в конце — никаких примет наркомании. Поэтому полная невнятица с диагнозом мешает простодушным зрителям (а это целевая аудитория Михайловского) включиться в действие.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Если сравнивать с другими постановками Владимира Кехмана — прежде всего с «Травиатой» в том же самом Михайловском театре (где она стала «Дамой с камелиями») и с «Евгением Онегиным» в Новосибирске, — «Богема» пострадала наименьшим образом. Последовательность событий сохранена, вырезано все же не так много. Но зато есть добавления — по всей видимости, именно для того, чтобы приблизить оперу к потенциальному зрителю. Перед каждой картиной (а их четыре) в углу на авансцене усаживается небольшой вокально-инструментальный ансамбль, и воспроизводится один из хитов французского шансона. Открывает спектакль «La boheme» Шарля Азнавура; перед картиной, где ненадолго мирятся художник Марсель (Семен Антаков) и его ветреная подруга Мюзетта (Александра Сенникова), звучит «Je t’aime» Сержа Генсбура; затем, когда главный герой решает расстаться с Мими, возникает «La vie en rose», сочиненная Луи Гульельми, — и печальный финал предваряет «Ne me quitte pas» Жака Бреля. То есть — самое-самое известное, самое затрепанное и самое «символизирующее Париж», как брелоки с Эйфелевой башней, которые продают по всей французской столице антисоциальные элементы и которые тоннами скупают туристы из Урюпинска. Ну да, скупали — прошедшее время точнее. Но так на ностальгию этот спектакль и намеревается работать.

Декларации постановщиков — и хороших, и плохих — перед спектаклем лучше вообще не читать / не слушать, у них в 99 процентах случаев все равно получается не то, что они сообщают публике (не то чтобы хуже, может быть и лучше, просто другое). Но когда хочешь все-таки понять уже после спектакля, что же происходило на сцене, — как не заглянуть в объяснения театра? Разбираясь с этой «Богемой», можно выяснить, что, оказывается, четверка молодых людей, обитающих в мансарде, вовсе не натуральные нищие, они — золотая молодежь. Ого. Интересно. Ну, допустим, одеты они все действительно недешево (художник по костюмам Анна Ефремова). Но что ж они тогда мерзнут-то? Почему им нечем топить камин и в топку идет рукопись поэта? И — наконец — почему этот самый поэт все-таки не заплатит за лечение Мими, если он так убивается по поводу ее болезни? (А он убивается, Пуччини это обеспечил, и Сергей Кузьмин спел от души.)

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Перенос действия в 60-е создает еще одну проблему, которую режиссер в принципе не замечает. С самого начала Пятой республики (1958) в обществе идут жаркие дискуссии, Шарль де Голль с трудом выигрывает выборы 1965 года. 1965-1966-й — массовые забастовки. В 1968-м в сторону рабочих окраин всерьез смотрят студенты — и происходит известно что. Вот этим жили Париж и парижская богема — и очевидно, что поэт, художник, музыкант и философ грелись бы скорее у баррикад, чем у камина. И следа этих настроений нет в спектакле Владимира Кехмана. Он транслирует мелкобуржуазный миф о «вечном» Париже, а не его реальность 60-х.

С точки зрения музыки спектакль тоже вызывает вопросы. Артисты в нем работают вполне качественно (но не тогда, когда пытаются изобразить из себя французских шансонье, — консерватория им в этом не друг). А вот оркестр, ведомый Михаилом Татарниковым, вопит так, что регулярно этих артистов заглушает — и в такой манере нет ничего ни итальянского (простите, Пуччини!), ни французского. Но публика, вытряхнув из ушей особенно громоподобные аккорды, все же в финале устраивает овацию — и, отвечая этой беззаветной любви, только что изображавшие великую печаль артисты на поклонах хором выдают песенку Азнавура. «La boheme», усмиренная, прилично одетая, старающаяся никого не обидеть и никого не расстроить. И идет всего два часа с традиционно большим для этого театра антрактом. Очень удобно, не напрягает.