«Последние дни». Композиция по поэме А. С. Пушкина «Медный всадник» и пьесам «Александр Пушкин» М. А. Булгакова и «Убить змееныша» Б. Акунина.
РАМТ.
Режиссер Алексей Бородин, художник Станислав Бенедиктов.

Алексей Бородин воспитывает своего зрителя — не скучно морализируя или пафосно проповедуя, а беседуя, вовлекая в диалог, утверждая ценность разговора. Он верит, что зритель — равноправный участник, и потому с ним не страшно общаться на сложные темы. Среди замечательных качеств этого режиссера есть одно, пожалуй, самое важное для руководителя театра — он умеет слушать: коллег, публику, время.

Драматургия его нового спектакля связала воедино три текста, разных по стилю и времени написания: в первом акте играют булгаковскую пьесу «Александр Пушкин», во втором — вышедшую в свет осенью прошлого года книгу Бориса Акунина «Убить змееныша»; при этом в обе части вкраплены фрагменты поэмы Пушкина «Медный всадник». Поэтические строфы работают как метроном, задают спектаклю общий ритм. Название — «Последние дни» — относится к сюжету обеих пьес: финал жизни Пушкина и финал царствования Софьи причудливо рифмуются. Здесь вообще много ситуаций-двойников, будто отражающих друг друга в кривом зеркале истории, иногда в виде до смешного исковерканных недоразумений, иногда — до оторопи изуродованных идей. Бородина волнует не то, почему те или иные некогда прекрасные принципы вырождаются в распутицу и неразбериху, а сама констатация этого факта: замечательные теории, если периодически не пытаться их пошатнуть или оспорить, осмеять или изменить, становятся отвратительными и опасными.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В руках актеров нет реквизита, они читают письма, водя пальцами по воздуху, пьют из невидимых бокалов. На сцене — только листы железа, несколько деревянных стульев, помост, служащий то шкафом, то столом. Необжитое, почти пустое пространство создает атмосферу чуждости, холода, как будто все исчезло, обездушилось, выветрилось — как пыль времени, как шум пустословных стихов третьесортных поэтов.

Из страстного желания юного Петра (Виктор Панченко) установить в России порядок и дисциплину выросло полицейское государство Николая Первого (Алексей Мясников). Идея молодого царя со временем растеряла содержание, оставив лишь остов: все должны подчиняться железной воле властителя. Нескладный, растрепанный, в вечно съехавшей куда-то вбок жилетке и рубашке с неаккуратно подвернутыми рукавами (художник по костюмам Валентина Комолова), Петр выходит из себя, когда один из преображенцев сбивается с марша, — здесь проявляется не только пылкая, страстная, неуравновешенная его натура, но и стиль управления, который затем, после, у людей куда менее талантливых и активных войдет в привычку. Пороть, ставить в угол любого, будь то дворовая девка или поэт Жуковский, — это равноправие по-русски.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Политическим оппонентом Петра выступает опытный военачальник и царедворец Василий Голицын (Илья Исаев), которому в мудрости и честности не откажешь — он тоже желает для России доброй славы и тоже готов вложить в реформы всю свою большую душу. Только методы у него иные, хрестоматийное пушкинское «на зло надменному соседу» не имеет значения, когда мечтается о всеобщем счастье и справедливости. Наращивание военной мощи для превращения потенциальных друзей в напуганных союзников не кажется ему целесообразным. Прекрасные фантазии Голицына сродни мировоззрению героев «Берега утопии», недаром в спектакле много мизансценических перекличек с трилогией Стоппарда. Повторы выглядят не как недостаток режиссуры, а как сознательное цитирование, апелляция к другому материалу, превращение спектакля в гипертекст. Илья Исаев играет не столько князя Голицына, сколько тот тип реформаторов, представителями которого были и его Герцен, и его Вилли Брандт.

Есть, впрочем, и одно важное отличие от стоппардовской трилогии: в «Береге утопии» даже в эпизодических персонажах угадываются необыкновенные личности; в «Последних днях» второстепенные герои нужны только затем, чтобы оттенить Идеи главных. Вкрапленные в булгаковский текст пушкинские строчки ярко контрастируют с мелочными изменами, доносами, сумасбродствами его современников, возвеличивая фигуру Поэта, но для афористичной и иллюстративной пьесы Акунина они губительны, потому что сразу выявляют все слабости драматургии.

М. Керин (Второй).
Фото — архив театра.

Высокий, худой, длинный как шест, мрачный как тень Максим Керин сокрушается над судьбой Евгения, бесконечный зимний ветер воет как зверь и плачет как дитя. Царь Петр победно вскидывает руки, Евгений сходит с ума, император Николай хохочет, гроб с телом поэта тащат по бездорожью и холоду…

Спектакль Алексея Бородина — настоящий политический театр, где тема взаимоотношений Поэта и Власти — лишь частный случай. Царь Николай — живой человек, которого искренне веселят остроумные эпиграммы, который влюбляется и ревнует. Но это — только мгновения, в остальное время он — жестокое, замуштрованное чудовище со злыми глазами, у которого нет воображения, которому недоступно милосердие. Потому Пушкин, явившийся на бал во фраке, а не в мундире, дописывает последнюю строчку в свой смертный приговор. Служить самому себе, а не России — постыдно, индивидуальность клеймится как государственная измена. Быть искренним перед собой и быть ответственным за себя — таких больше всего боятся те, кто у власти. Таких не обманешь, не удержишь, не уничтожишь — а значит, Пушкин, как Цой, жив.