«Перевал». По мотивам романа К. Булычева «Поселок».
Няганский ТЮЗ. Показ в рамках XXII Всероссийского фестиваля театрального искусства для детей «Арлекин».
Режиссер Дмитрий Крестьянкин, художник Шура Мошура.

Что могло бы быть, если… ученик 6 «Б» класса Коля Наумов смог бы путешествовать во времени и пространстве? Девочка из будущего Алиса Селезнева подружилась бы с представителями новых планет и галактик? Землянин инопланетного происхождения Гарик Гагарин обладал бы даром внушения и владел левитацией?..

Сцена из спектакля.
Фото — архив фестиваля.

Фантастические миры Кира Булычева — «Прекрасное далеко» — многовековая мечта, которая наконец сбылась: мир, где во всех его обитателях разом уснуло все плохое и проснулось все хорошее; мир, где дети силами дружбы и любви спасают человечество и провозглашают безусловный закон «добро всегда побеждает». Мир, где все счастливы, мир, где мир.

Роман «Поселок», написанный в 1984 году, после всех повестей про гостью Алису и ее друзей, одно из самых «взрослых» произведений «детского» Булычева, попытка ответить на вопрос «что с нами происходит, что с нами будет?». Экспедиция по Вселенной окончилась катастрофой и зоной отчуждения за много километров от фонящего радиацией звездолета. Параллельная реальность обернулась жестокой действительностью, из которой едва ли возможно выбраться. Рефреном вспоминается вопрос Пьеро из другого спектакля Дмитрия Крестьянкина: «Какой это год?..»

В «Перевале» Крестьянкина аллегории Булычева звучат ясно, отчетливо, оглушающе-громко — это не инопланетное будущее и не литературное прошлое, это земное настоящее. Это наш корабль потерпел крушение, это мы дичаем вдали от цивилизации, это мы должны вернуть мир к жизни. «Преодолейте перевал!» — обращается погибающий поселок к выжившим детям. «Преодолейте перевал!» — обращается Крестьянкин к юным зрителям.

Покидая нашу Землю, обещали мы,
Что на Марсе будут яблони цвести!

Сцена опаляется разгорающейся вдалеке зарей. Звон тишины развивается в скользящую по склонам гор мягкую, аккуратную, но тревожную мелодию, напоминающую призывный гудок костяного охотничьего рожка Дика, и оглушает пространство. Посреди сцены стена из прямоугольных матовых окон — корпус разбившегося космического исследовательского корабля «Полюс». По нему, ощупывая поверхность, взбираются обессиленные человеческие ладони, от них вырастают ломающиеся от каждого отчаянного движения засвеченные силуэты, в их повторяющихся обрывистых репликах — судьба жителей поселка на безымянной планете: изоляция, деградация, забывание, смерть… Перед стеной — селенье неизвестной планеты: змеящиеся черные шланги, обугленные стулья, снег и пустота — безжизненная, негостеприимная местность, вспоротый, кишками наружу мир.

Сцена из спектакля.
Фото — архив фестиваля.

Пространство спектакля, созданное художником Шурой Мошурой, изменчиво: значения предметов не закреплены за ними, а постоянно метафорически преображаются. Шланги — это и гористый ландшафт дикой бесплодной планеты, и выбросы с корабля, и ночные твари, и пульсирующие корни сосен. По ним ходят, на них спят, ими укрываются, с ними борются, в них хоронят… За стеной — невидимая, повисшая среди тумана дорога к перевалу. По ней меж высохших трав, обожженные холодным бледным солнцем, идут силуэты четырех героев: Олега (Илья Чан), Дика (Данил Суворков), Томаса (Андрей Ушаков), Марьяны (Александра Казанцева). Дмитрий Крестьянкин монтирует сцены воспоминаний о поселке с историей похода к перевалу, действие спектакля развивается ассоциативными скачками во времени — между прошлым и настоящим.

Когда Олег вспоминает, образы Томаса, Дика и Марьяны децентрализуются, герои существуют от лица основателей поселка (Старого, Сергеева, матери Олега): они сидят спиной к залу, их речь сливается в монотонный сосредоточенный глухой гул, в однообразных жестах рук — отголоски былой силы. Но и в собственных персонажах актеры дистанцированы от происходящего: фронтальные мизансцены, выразительные позы, громкие голоса — существование актеров направлено от себя к зрителю, чтобы он, присоединяясь к действию, инициировал собственное восприятие сценической реальности. Актеры рассказывают историю, моментами включаясь в персонажей: обозрение жизни, воспроизведение, фрагментное ее проживание — спектакль организуется приемом остранения.

Люди, покорившие космос, забыли о том, что когда-то они могли совершенствовать мир, и превратились в статичных призраков жизни — приспособились к новым условиям. Их понимание жизни устойчиво и первобытно, оно находится между двумя крайностями: «Вы надежда нашего поселка и его будущее!» — «Не дойдете же! Хорошо еще, если целыми вернетесь!» Планета-фантом. Человек-фантом. Жизнь-фантом, от которой остались только проецируемые на стену пожелтевшие карточки с изображениями вещественных доказательств прошлого: обручальные кольца, книги, костер, ананас, машина… ядерный гриб («Мухомор, — поясняет Томас, — большой и ядовитый»). Волна жгуче-холодного синего света, словно радиоактивное облако, перелистывает, придавливает живые силуэты. Искривленные, разбитые тела детей выворачиваются в неестественных позах. Крестьянкин деконструирует историю Булычева, она обретает самостоятельное наполнение, не узнается как единожды заданная картина, а видится как самостоятельные подвижные смыслы.

Сцена из спектакля.
Фото — архив фестиваля.

Возрождение мира в руках детей: они не могут приспособиться к отступничеству от цивилизации, не могут смириться с поражением человечества, с иллюзией жизни. С наибольшей силой это проявляется в Олеге, он движим верой в то, что людям под силу изменить многолетний уклад жизни, достать мир из руин, предотвратить катастрофическое будущее, в котором господствуют дикари и охотники. Илья Чан сводит в своем герое два разнонаправленных полюса: вначале Олег — житель леса, реалист, немного «заячья душа»; но чем ближе к перевалу, тем отчетливее проступает в Олеге истинное — он житель корабля и сын механика, мечтатель и лидер, надежда поселка. Эти изменения происходят в герое маленькими, но уверенными безостановочными шагами: от робких, исподлобья взглядов на Марьяну — к решительным комплиментам, глядя прямо в глаза; от молчаливого шагания след в след за Диком — к полнозвучному протаптыванию собственных тропинок.

Путь к перевалу — хождение героев на месте, по парализующим ноги шлангам-корням; они без конца оступаются и падают, с каждым разом вставать и идти все тяжелее, не хватает сил, нет воздуха. Наконец беспросветное существование поселка сменяется звездным небом дороги. Радужные лучи света, с двух сторон текущие в центр сцены, к героям, рассеивают мрак, тени на стене от извилистых веток деревьев расступаются перед бескрайним сиянием величественного неба. Художник по свету Михаил Кожевников светотеневой живописью создает удивительные абстрактные пейзажи, ужасное — прекрасно, окрашено разнотональными оттенками — сшибка исчезания и обретения жизни.

Существование актеров обусловлено постоянным поиском нужного регистра. Они учатся говорить с миром, они учатся говорить друг с другом. Через прикосновения, жесты, создание ладонями в воздухе предметов. Практически. Тактильно. Актеры создают персонажей из кусочков различных природ, как коллажи. У дальнего ущелья Марьяна с Диком осторожны, медлительны. Накопленное в плотном тугом воздухе напряжение постепенно разряжается. В лицо Марьяне вонзились разлетевшиеся иглы перекати-поля — теплый мягкий оранжевый свет рассыпался от мощного удара контрового луча ослепляющего ярко-желтого цвета — Марьяну с Диком отбросило в стороны друг от друга. Плавность расслабленных тел сменилась жесткостью четких собранных фигур. Первозданная хрустальная мелодия всплесков от расходящихся кругов на поверхности галактических озер, шелест растущих вокруг них деревьев, звон колокольчиков на никнущих к воде ветках разбиваются о звериный вой — шакалы.

Сцена из спектакля.
Фото — архив фестиваля.

Неоновый фиолетовый свет заливает пространство, звучит энергичная музыка, словно удары тысячи рук по древним дарбукам. В такт музыкальному ритму резкие, мигающие, темно-синие вспышки перебивают свечение — светомузыкальная схватка природы с человеком. Параллельно движутся две картины одной сцены: за стеной — мигающие, пропадающие и всплывающие в зеркальном отображении тени сражающихся со зверями Марьяны и Дика; перед стеной — словно зацикленные, застопоренные фигуры в компьютерной игре, перекатывающиеся с ноги на ногу Олег и Томас. Таким же параллельным наложением решается гибель Томаса: за стеной — в конвульсивных припадочных судорогах бьется тело Олега, связанное и удерживаемое за концы веревок Диком и Марьяной, во вспышках желтого и синего света двигаются силуэты героев. Перед стеной — Томас в тени, его лекция о снежной блохе превращается в рассказ о случившемся: «И наверное, Томасу удалось бы оттащить Олега от обрыва наверх, к безопасности, если бы сам он мог удержаться на зыбком краю сознания».

«Они стояли в ряд. Три оборванных, изможденных дикаря, три микроскопические фигурки в громадном, пустом, безмолвном мире», — с тихим торжеством в голосе говорит Томас о пришедших к перевалу детях, он не дошел, чтобы дошли они. Прикосновения рук к воздуху перед стеной — и вот он, космический корабль; он превращается в реально существующий — из бесцветного, бесфактурного в нежно-голубой, осязаемый. Мгновение чуда. Освещается пространство за стеной — каюта семьи Олега, в ней витраж, на нем сказка: торжество мира, торжество солнца, торжество человека, раскинувшего в свободном полете руки-крылья. Звучит колыбельная Вселенной: сияющая, прозревшая, открытая музыка — как источник света.

Сцена из спектакля.
Фото — архив фестиваля.

Космическая притча Дмитрия Крестьянкина — про прекрасный мир светлого будущего, новый мир, который создадут Дик, Марьяна, Олег, стоящий в мундире отца у своей детской кроватки с «Войной и миром» в руках. Прошлое, настоящее, будущее — все слилось воедино, временная петля завязалась узелком. В темноте, как предзнаменование, светится карточка с изображением Земли, на которой восторжествовала жизнь.

Звезды встретятся с Землею расцветающей,
И на Марсе будут яблони цвести!