«Усадьба Ланиных». Б. Зайцев.
РАМТ.
Режиссер Алексей Бородин, художник Максим Обрезков.

Алексей Бородин извлек из забвения пьесу последнего писателя Серебряного века Бориса Зайцева.

Зачем Бородин, режиссер, тяготеющий к очевидной актуальности, взял к постановке пьесу, устаревшую уже во времена написания (молодой Борис Зайцев в 1911 году находился под сильным увлечением чеховской драматургией и не только ею)? «Усадьба Ланиных» написана так, будто герои «Вишневого сада», «Дяди Вани» и «Иванова» вместе с «Дачниками» Горького собрались в тургеневской усадьбе из «Месяца в деревне» и в довольно многословных диалогах пересказывают друг другу статьи из журналов «Мир искусства» и «Аполлон».

Репетиция спектакля.
Фото — Вера Зотова.

Сюжет кажется почти анекдотическим: некий богач и меценат собирает у себя в имении много непонятного происхождения молодежи обоего пола, и пока младая жизнь пред ним играет, более взрослые родственницы и друзья хозяина увлекаются романтической влюбленностью в чужих жен и чужих мужей. Ищут в инфантильной любви подлинных эмоций, которых им явно не хватает в обычной пресной жизни вне колдовского пруда подле статуи Венеры. Что тут могло привлечь Алексея Владимировича Бородина, сдержанного и интеллигентного художника с хорошим литературным вкусом?

Спектакль начинается с того, что некто Тураев, немолодой уже мужчина, произносит монолог, играя с воздушным змеем. Змей, как водится, по воле постановщика устремляется вверх, в колосники, а на сцене, окутанной туманом, легкой танцующей пробежкой проносятся люди в белом — то ли тени ушедшего, то ли призраки будущего. Но тут в окне огромного строения, по словам художника спектакля Максима Обрезкова, точно воспроизводящего первоначальный фасад здания, обладателем которого ныне является РАМТ, возникает фигура хозяина усадьбы, Ланина-старшего. И в беседе с Тураевым он сам о себе все рассказывает. Это герой в возрасте, он потерял любимую жену, перестал участвовать в профессиональной жизни и оживляется, любуясь молодыми своими гостями.

Репетиция спектакля.
Фото — Вера Зотова.

В пьесе, надо отметить, действие начинается весной, в апреле, «на обширной террасе Ланин и Тураев сидят у стола: перед ними вино». Но в спектакле Бородина нет ни «нежного апрельского неба», ни террасы — есть пепельно-серая зола памяти. В свете голубоватых софитов монументальное здание на сцене более всего напоминает надгробие, родовой склеп. Создается ощущение, что перед нами буквальная инсценировка известного стихотворения Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных…». В голову приходит мысль о том, что и пьесу Зайцева Бородин выбрал именно для того, чтобы составить своего рода завещание молодым артистам РАМТа: «Что бы ни происходило, живите, дети, страдайте, радуйтесь, а главное — играйте в театре, лучшего вы ничего не придумаете».

В конце концов, действительно, что может быть лучше иллюзорной реальности, созданной театральным освещением на фоне бутафорских колонн и арок. Театр жил этим две тысячи лет и еще протянет какое-то время, на наш век хватит. Костюмы, декорации, музыка, свет, диалоги, аплодисменты — все это не менее серьезно, чем влюбленность юной девы в своего отчима, в то время как ее мать теряет голову, слушая профессора, жена которого сводит с ума ее мужа. Пять пудов любви? Нет, скорее паутина, или даже патина любви, осевшая на привычных, как азбука, героях русской драмы, всех этих ценителях прекрасного, идеалистах и мечтателях.

После окончания спектакля в памяти остается странное послевкусие — как от старинной фотографии, на которой незнакомые люди застигнуты в какой-то хороший момент их оранжерейной жизни, для нас загадочной, но этим и привлекательной. У них нет иного прошлого, чем античные мотивы из гимназического курса, и нет будущего, потому что никто не знает, что через два-три года начнется Первая мировая война, навсегда перевернувшая старый уклад. Борис Зайцев уедет из России, напишет, что «мир вошел в сферу трагедии», и больше никогда не вернется на родину, хотя доживет до преклонных лет во Франции и умрет девяностолетним в 1972 году. И хотя потом Зайцева попробуют вновь ввести в русскую литературную традицию, издадут его собрание сочинений (среди которых целый том театральных пьес и рецензий), он так и останется писателем недооцененным, забытым.

Репетиция спектакля.
Фото — Вера Зотова.

Что-то не так с русской культурой времени ее серебряного расцвета, культурой, разделившейся в лучшую свою пору, треснувшей в самой середине своей основы. Борис Зайцев размышлял об этом — не в тридцать лет, когда писал пьесу, а позже, в двадцатые годы, когда стало понятно, что та часть русских, что уехали в эмиграцию, уже не вернутся обратно, а те, что остались в Советской России, делают нечто совсем иное и очень странное. Как бы пошло развитие культуры, если бы не эта болезненная операция, оставившая традицию в руках не слишком большого количества творцов без своей публики, а массовую публику воспитавшая в совсем иных правилах?

Алексей Бородин чувствует эту боль, и ставя пьесу молодого и полного иллюзий писателя, изменяет ее бодрый импрессионизм на минорную гамму, так что важная в те времена тема радости-страдания, их равенства и общего корня, явно качается в сторону страдания. Сегодня молодые и такие славные артисты РАМТа в белых изящных одеждах кажутся ряжеными, надевшими маски… И я вспоминаю спектакль Сюзанны Кеннеди «Три сестры», в котором герои были представлены в виде сгенерированных через 200-300 лет искусственным интеллектом безликих существ, произносящих лишенные смысла реплики — ибо безнадежно утерян исходный контекст. Никто больше не пьет чая. Не живет в усадьбах, построенных предками два века назад. Не влюбляется восторженно и взахлеб, а вступает в осознанные отношения. Или не вступает…

Репетиция спектакля.
Фото — Вера Зотова.

И поскольку в каждой рецензии сегодня должен быть совет получателям культурных услуг, то вот он: спектакль «Усадьба Ланиных» в РАМТе вряд ли вас развлечет или повеселит. Но вы его запомните. И если вам захочется подумать над тем, что происходит в России с традицией, то очень советую. Возможно, в компании с такими собеседниками вам придут в голову толковые собственные мысли.