«Мать. Горькая пьеса». К. Богомолов, при участии А. Носовой.
Александринский театр.
Режиссер Константин Богомолов, художник Лариса Ломакина.

Предуведомление

В личности Константина Богомолова больше всего поражает атомарность сознания. Молекулярное строение его жизнетворчества таково, что одно в его биографии никак не соотнесено с другим, словно он живет в периоде полураспада. Лучшие люди России в первопрестольном проекте Парка Горького «Голоса страны» и кровавая мелодрама, представленная на сцене Александринки, не имеют ни единой точки соприкосновения. Разве что слово «горький». Но если парк к буревестнику революции содержательно прилегает, то «Мать. Горькая пьеса» не имеет никакого отношения к роману про Павла Власова. Это очередная богомоловская игровая подмена, кураж: «Мать» — не «Мать», а вообще должен бы быть «Отец»…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Главный герой мелодрамы, добрый и мягкий чиновник Асонов (задумчиво-углубленный, медлительный и обаятельный Петр Семак прекрасно имитирует как будто истинные психологические состояния героя), переживает удар: он внезапно обретает родного сына Никиту. Сына, при рождении обменянного его женой Катей в роддоме на более здорового ребенка и ставшего «бомбистом»: с компанией сообщников бомбанул мешками с навозом по залу то ли ГУМа, то ли ЦУМа (не запомнила). Сделав ДНК, Асонов вызволяет парня из СИЗО, снимает ему квартиру, но в финале Никиту убивают молотком по голове в подъезде дома, написав кровью на стене «Смерть предателю». Ясно, что сообщники…

Спустя время обаятельно-спокойный, вдумчивый друг-генерал с Лубянки (невозмутимый Андрей Матюков стал много играть людей просветленных и углубленно-духовных) находит заказчика: Никиту заказала биологическая мать, жена Асонова Катя, — холодная, злая гламурная стерва (Александра Большакова таких играет легко). В конце добрый и порядочный Асонов просит эмпатичного друга-генерала не арестовывать Катю, поскольку она больна раком в терминальной стадии.

Это буквально последние фразы в устной форме. В письменной следует титр: «Катя умерла такого-то числа 2022 года. Сомовой сейчас 45 лет». Сомова — биологическая мать Паши Асонова (за него отвечает Иван Ефремов), вырастившая Никиту. Паша испорчен нравами семьи Асоновых с их формальными отношениями: в финале он увольняет домработницу, беременную от него, и дает отступные 10 000 в неназванной валюте (тут как раз просвечивает Горький и его беременные от хозяев служанки, угорающие в бане).

«Уф! Насилу досказал!..» (Николай Гоголь о мелодраме).

П. Семак (Отец).
Фото — архив театра.

Поскольку сдержанная и достойная уборщица, а в прошлом проститутка Сомова остается жива (Анна Селедец умеет сдержанно и достойно играть покой и покорность, подразумевая трудную судьбу героини) и ее явно тянет к родному Паше, а у него в перспективе маячит ребенок, то вполне есть материал для «Матери-2» и «Матери-3» (шутка не моя, так шутят в самой Александринке).

Автор пьесы — сам Константин Богомолов (идея Анны Носовой), диалог разговорный, детективная линия полтора часа изобилует поворотами. Скажем, радостно-помолодевшего Асонова (а до того он депрессивно рассуждал: «А что, если они мертвые, звезды?») замечают с молодым человеком на Патриарших. Начинаются сплетни, а «сейчас не то время, чтобы с мальчиками на Патриарших гулять», тем более «ты же чиновник, а не артист» (тема все-таки волнует режиссера). Никиту (Владимир Минахин) принимают за его любовника. Перезвоны телефонных сплетников. Катя приходит к другу-генералу с фотографиями: она наняла частного детектива. Милейшему Петру Игоревичу (если не путаю отчество) приходится печально выбрать версию для жены и общества: незаконный сын или любовник? Что опаснее? Сам же он отмечает свое возрождение к жизни походами в косметическую клинику на чистку лица, что усугубляет версию про любовника. Наверное, у них там так принято: обретенное отцовство отмечать косметологическими манипуляциями. Автору «Содержанок» виднее.

Вот такие «голоса страны». Теперь скролим текст чуть вверх и читаем эпиграф — цитату из водевиля Федора Кони, чьи пьесы шли параллельно с мелодрамами, которыми были славны годы николаевской реакции: «Посмотрите, какое странное чудовище, под видом мелодрамы, забралось меж нас!» (Виссарион Белинский).

А. Большакова (Мать I), А. Матюков (Генерал).
Фото — архив театра.

Предуведомление-2

Идти или нет на премьеру Константина Богомолова, писать или не писать о ней — реальная дилемма для многих моих коллег. То, что «не писать», — «ПТЖ» решил некоторое время назад из санитарно-гигиенических соображений и даже отказал нескольким авторам в рецензировании. Боялись, что эстетически обольстительное окажется важнее этического (некоторые авторы склонны клевать исключительно зерна искусства — вне контекста). В это время другие авторы, которых мы просили написать о «Голосах страны» — проекте о прекрасных людях («потому что у нас каждый молод сейчас в нашей юной прекрасной стране»), — отказались сами: писать без социального контекста и личного пути КБ нельзя, а в контексте — тоже нельзя.

Недавно с Богомоловым случилось происшествие: он въехал из второй реальности в первую. Его «Новая оптимистическая» несколько лет назад была про назначение комиссара-режиссера в Театр Виктюка (худрука там даже косплеили). И теперь вот комиссар Богомолов стал натуральным руководителем этого театра. Излюбленная им игра с самим собой усложнилась еще на одно правило. Посмотрим, какими выйдут его «Три поросенка» (именно этот шедевр создавал театр под руководством Комиссара в спектакле МХТ).

Первая же реальность за последнее время настолько посшибала все флажки, что Богомолов уже даже не кажется чем-то из ряда вон, и если бы не его манифесты, то вообще был бы — совсем как все. Потому что тем или иным образом жизнь уравняла всех…

В. Минахин (Сын II), А. Большакова (Мать I).
Фото — архив театра.

То, что КБ плевал на мнение критиков (одна из его деклараций) — наименее интересующий меня тезис. Как говорится, не для него и пишем.

Короче, вопреки мнению части редакции «ПТЖ», я отметила 1 сентября просмотром спектакля «Мать. Горькая пьеса» в Александринском театре. Надо же чем-то ознаменовать День знаний. В результате спектакль посмотрела почти вся редакция, а я решила все-таки отразить его в буквах, тем самым тоже «уравнявшись» и посшибав собственные флажки))

«Мелодрама не умрет, покамест жив буржуа»

Так говорил Достоевский.

В западноевропейском варианте мелодрама могла гордиться социальной активностью, в российском (Н. Кукольник, Н. Полевой, П. Ободовский) не было и этого, осталась лишь ориентация на неразвитого зрителя. «Я пишу для тех, кто не умеет читать», — говорил отец мелодрамы Г. де Пиксерекур, и его слова русский театр мог повторять с разным основанием на разных исторических этапах. Последний мелодраматический всплеск происходил в окончательном застое начала 1980-х, но Богомолов, скорее, — это нынешний извод Кукольника и Полевого — столпов мрачных николаевских 1830–1840-х. В параллели не буду углубляться, хотя тянет сравнить проект Богомолова о положительно прекрасных людях России с серией пьес Кукольника — тоже о прекрасных россиянах: «Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский», «Иван Рябов, рыбак архангелогородский», «Князь Даниил Димитриевич Холмский», «Боярин Федор Васильевич Басенок».

П. Семак (Отец), А. Большакова (Мать I).
Фото — архив театра.

Расположившись в пятом ряду кресел александринского партера и глядя на открытую сцену, изображающую залу в богатом доме с двумя боковыми выходами, чувствуешь, как вишневые обои удачно вписаны Ларисой Ломакиной в пространство императорского театра. Откликается аффективная память на не виденное, но «свое», и вполне могла ходить в этом интерьере Мария Гавриловна в каком-нибудь «Чаде жизни». Кстати, вот вам еще один александринский призрак — автора этого «Чада» Болеслава Маркевича, о котором «Отечественные записки» 1883 года писали: «Ведь действительно, художественный талант, как простая техническая способность, нисколько не обусловливает и не гарантирует собою ни умственного, ни нравственного развития. Художник может прекрасно живописать и в тоже время очень плохо понимать; может быть очень тонким наблюдателем и весьма плохим мыслителем; может давать нам очень верные картины жизни и не разуметь значения этих картин — хуже того — фальшиво и ложно истолковывать их смысл. Это писатель, в глазах которого только джентльмены и денди — люди… светская жизнь — настоящая жизнь…». Там еще много — и прямо о Богомолове.

«Сердечна маета»

В общем, в декорации всех времен александринской сцены богомоловская мелодрама стоит как влитая, в затылок с коцебятиной, ненавистью к людям, загубленным Полевым, удачливым Нестором и Маркевичем, презиравшим все демократическое. Правда, те заливали зал слезами (кстати, Эрик Бентли писал, что как комедия провоцирует смех, удлиняющий жизнь, так мелодрама восстанавливает в правах слезы). А мы смотрим спектакль Богомолова насухо. Даже опознание сына Никиты по родинке, как у отца (ну чисто индийское кино, «Зита и Гита»), не заставляет нас пролить хоть одну слезинку на больную головушку богомоловского «чада жизни».

А. Горшкова (Подруга).
Фото — архив театра.

На всю эту лживую галиматью, как и положено мелодраме с найденными и потерянными детьми, женами-злодейками, страдающими «баронами Мейнау» и стервами «Ольгами Ранцевыми», Богомолов накидывает паутину беспафосного правдоподобия. Он давно знает такое петушиное слово, по которому актеры начинают доверчиво очеловечивать любую неправдоподобную ахинею, правдиво, жизнеподобно и обаятельно имитируя психологизм (хорошо помним стихотворную «Славу» о лучших людях СССР, и многие даже получали от нее противоестественное удовольствие). Мелодраматические страсти у него не «метут», все аккуратно убрано щеточкой до полной прибранности помещения, по которому бесстрастно бродят персонажи. Стилистика выверена в «Содержанках» и способна завораживать, как плаванье рыб в аквариуме. Иногда даже кажется, что и правда статичная Сомова—Селедец таит за скупой безжизненной интонацией драму (Катя—Большакова не таит, потому что злодейке и не положено). И что большой чиновник Асонов — просто невинный мишка Тэдди, выросший размером с Семака. Уж играли бы мелодраму в полный рост, она не терпит психологизма, она же обязана врать про жизнь, но Богомолов имитирует жизнь, соблазняя зрителя милотой интонации. И зритель будет на «Мать» ходить и посылать к этой «Матери» знакомых. Актеры-то хорошие, играют хорошо, смотреть не скучно, сидишь, отдыхаешь, даже подобие социальной критики некоторых членов семей высокопоставленных тэдди-чиновников имеет место…

Чтобы «Мать. Горькая пьеса» не казалась уж совсем сериальной пошлятиной, Богомолов привычным движением мизинца сдабривает ее классическими реминисценциями, вернее одной. Встреча Никиты с биологическим папой сопровождается сценой «Сна Асонова»: прихода Мышкина к генералу Епанчину (у Никиты в детстве была эпилепсия, а у кого она была еще? Правильно, садитесь, пять). Но сцена эта, транслирующаяся на экран, как и положено в приличных домах с вишневыми обоями, накидывая за счет Достоевского весу, абсолютно диссонирует с общим литературным массивом лингвистически. Она выглядит совершеннейшей заплатой на буржуазных обоях, и не говорите мне ничего о бульварности Достоевского. Бульварность ФМД и бульварность КБ серьезно различаются. Думаю также, что ФМД, прошедший каторгу, не согласился бы с КБ, изрекающим устами Никиты необходимую нам сегодня сентенцию: «И в тюрьмах можно огромную жизнь пройти» (призывать призрак Шаламова было бы дурным вкусом).

П. Семак (Отец), А. Большакова (Мать I).
Фото — архив театра.

В плане художественности еще есть чудовищные графоманские стихи, которые читает-пропевает Сомова—Селедец с трагическим надрывом, опять-таки недвижно сидя за кухонным столом. Это, несомненно, стихи самого Богомолова, в них соседствуют строчки «Когда приходит темна ночь», «Гореть и никаких гвоздей» и «Сердечна маета». Если кто забыл, Константин Юрьевич стихотворец, когда-то много сочинений публиковал, кажется, в ЖЖ.

…И все-таки, думаю, текст этот я начала с неверного тезиса. Есть, есть общее у документальных «Голосов истории» и нынешней премьеры Александринки. И то и другое выдает осознанную ложь за жизненную и социальную правду. Таков очевидный манифест жизни и творчества Богомолова. Он, конечно, скажет, что правды нет и выше. Но зачем же тем не менее множить лживые сущности, приделывая им длинные ноги?..