«Сирано де Бержерак». Э. Ростан.
Театр «ОКОЛО дома Станиславского».
Режиссер и художник Александра Толстошева.
МХТ им. Чехова.
Режиссер Егор Перегудов, художник Владимир Арефьев.
Сразу два новых «Сирано де Бержерака» вышли за неделю в Москве — тихий и нежный спектакль Саши Толстошевой в театре «ОКОЛО дома Станиславского» и напористый, как рок-концерт, спектакль Егора Перегудова в МХТ им. Чехова.

Сцена из спектакля. Театр «ОКОЛО дома Станиславского».
Фото — Виктор Пушкин.
Декорации обоих спектаклей — лаконичны и мрачны. Черный куб сцены в ОКОЛО (сценография тоже Толстошевой) — камера обскура. Внутри него много чего происходит, но самые исповедальные сцены играются за его пределами, на авансцене, в полуметре от зрительного зала, точно герои хотят вырваться из заданной им матрицы — остаться заметкой на полях страницы, которая когда-нибудь будет важнее самого текста. В МХТ (художник Владимир Арефьев) сцена под углом, как ножом гильотины, перерезана стеной с прорезью: ржавая стена в обрывках каких-то афиш и объявлений (единственное сохранившееся изображение — портрет Роксаны) напоминает сразу обо всех преградах и запретах. А в сцене гибели Кристиан (Кузьма Котрелев) не просто погибает, а намеренно совершает самоубийство, высунувшись из-за стены.
Оба Сирано — Вахтанговской школы, но абсолютно разные. Максим Севриновский (актер Вахтанговского театра, но и в «ОКОЛО» давно не чужой) — нежный клошар в нахлобученной по самые глаза шляпе (впрочем, его сверкающий взгляд она не скрывает). Его Сирано — про любовь и только про нее. Про невозможность обладать любимой всецело, удержать ее рядом дольше, чем на миг. Про обреченность вечно быть на орбите своей звезды, в ее поле притяжения, но не ближе. Про вселенское одиночество. Плащи, и шпаги, и стихи, и подвиги, и любые безумства — лишь сублимация этой любви. В случае с Сирано Севриновского можно говорить — и театр, так как он режиссирует здесь еще какой-то свой спектакль, как режиссирует любовь Роксаны (Мария Погребничко) и Кристиана (Алексей Артемов). Он никогда не расскажет правду про себя и Кристиана, потому что понимает — уже невозможно быть ближе к Роксане, чем он есть сейчас. Невыносимо. Сгоришь, спалишь ее и себя. Можно только сочинять из своей жизни бесконечную поэму-спектакль, пока судьба-злодейка со своим подлым ударом безликих убийц из-за угла не подскажет, как подарить этой поэме эффектный финал.

Сцена из спектакля. Театр «ОКОЛО дома Станиславского».
Фото — Виктор Пушкин.
Юрий Чурсин — невольник чести, певец достоинства. Он играет гордость, переходящую в гордыню. Роксана — первая красавица Парижа — и потому он мечтает о ней. К слову, она вообще единственная женщина спектакля, центр притяжения всех мужчин, чужая среди своих, своя среди чужих — в театре ли с бархатными ложами или в театре военных действий. Рядом с ней нет даже дуэньи — Роксана сама прикидывается хромой старухой, когда надо решить любовный вопрос или сбежать от посторонних глаз. Но страх насмешки, обратная сторона гордости, не позволяют Сирано Чурсина признаться ей в любви. Как не позволяет гордость принять жертву Кристиана и воспользоваться его гибелью.
В спектакле Саши Толстошевой три женских роли, и вторая равноценна Роксане. Благодаря ей в спектакле возникает что-то вроде любовного четырехугольника, который невозможно разбить на две счастливые пары. Героиня Екатерины Кирчак (из МТЮЗа) родилась, возможно, из буфетчицы — той, что в пьесе робко пыталась угостить гордеца Сирано, отдавшего все свои деньги за сорванный спектакль Монфлери. Восхищенной простушки — и настоящей Женщины: уж она-то точно не ошиблась бы насчет автора любовных писем. Ее роль в спектакле и жизни Сирано — предчувствовать плохое (и убеждаться в своей правоте); беззаветно любить Сирано, выслушивать его откровения, принимать его любого — раздавленного, обессиленного, никогда не смотрящего на нее; любить даже Роксану, свою соперницу, как отраженный свет Сирано; оплакивать его при жизни — с ее горьких слез, собственно, и начинается спектакль, сразу задавая ему какую-то чистую и безнадежную интонацию.

Сцена из спектакля. МХТ им. Чехова.
Фото — Александра Торгушникова.
В обеих постановках важное место занимает фехтование — не ради эффектной разбивки действия или реверанса перед эпохой плаща и шпаги. А как яркий и отточенный, лаконичный и афористичный язык тела, на котором можно сказать то, в чем бессильна речь даже поэтов. И там, и там Роксана и Сирано много и изощренно фехтуют, точно продолжая детскую игру и прячась за привычным занятием. В спектакле МХТ Сирано преподает урок фехтования товарищам по оружию — с каждым фехтует каким-то особым способом: одной рапирой, двумя, клинками, даже тростями. Урок фехтования переходит в урок поэзии: известная сцена «я попаду в конце посылки» переходит здесь в антологию поэтических размеров, эффектный литературоведческий ликбез. В спектакле «ОКОЛО» Сирано ставит сцену фехтования в своем бесконечном спектакле и оттачивает в ней гибель Кристиана, предвосхищая то, что случится в реальности.
В обоих спектаклях текст Ростана становится лишь фундаментом, на котором каждый театр создает свою сценическую версию. И там, и там спектакль гораздо менее населен, чем пьеса. В МХТ из этого факта даже сочиняют пролог, информируя почтеннейшую публику, что режиссер устранил второплановых персонажей, «но билеты от этого дешевле не стали». Зато зачем-то сделал заметную фигуру из д’Артаньяна (Николай Романов играет пародию на Михаила Боярского). «ОКОЛО» плетет свою постмодернистскую игру о метатеатре, вплетая в текст Ростана «Вишневый сад» и другие тексты на тему утраченных иллюзий.

Сцена из спектакля. МХТ им. Чехова.
Фото — Александра Торгушникова.
А в спектакле Перегудова Сирано точно начинает историю поэтов-диссидентов, продолжение которой тянется в наше время. «Сирано де Бержерак» становится своего рода поэтическим клубом, где никто не меряется талантом, ибо все равны перед Поэзией. И кулинар Рагно (Александр Усов). И Сирано со своими письмами (им придуман эквивалент из стихотворений разных авторов). И молодые гвардейцы — студенты Школы-студии (курс Игоря Золотовицкого, который и сам, «отец солдатам», играет здесь Графа де Гиша) — их стихи и баллады вшиты в ткань спектакля. И не сыгравший Сирано Евгений Евтушенко с его стихотворениями «Из воды выходила женщина» и «Мне снится старый друг, который стал врагом…» — оно звучит здесь даже дважды, вызвав бог знает сколько неявных ассоциаций с сегодняшним днем. И открывает счет поэтам, творцам, убитым подло, из-за угла, безликими убийцами, укравшими у них даже право на достойную смерть. Их список читает скороговоркой один из гвардейцев: Хармс, Введенский, Пильняк, Бабель, Мейерхольд, Михоэлс… Спектакль Перегудова сам уже давно забрел в новейший век (все ужасы двадцатого, как мы сейчас понимаем, перекочевали в день сегодняшний). Со своим народом остается овдовевшая Роксана — в мужском бесформенном костюме она работает на раздаче в столовой с алюминиевыми мисками. И ждет Сирано, свою «газету», самого верного посланца из прошлой своей жизни.
К которой больше невозможно вернуться.
Удивительно, конечно, как французская пьеса, показавшаяся легковесной однодневкой при первом появлении на русской сцене в конце XIX века, смогла прожить с нашей сценой весь двадцатый век и впитать трагический воздух отечественной истории, вобрать в себя смыслы, продиктованные новыми жестокими реалиями, и вновь зазвучать сегодня, откликаться на сегодняшние боли и печали. В тексте Ольги Фукс это отчетливо и вместе с тем тонко показано! Я не смотрела спектакль театра ОКОЛО (надеюсь, получится увидеть, уверена – он станет одной из драгоценностей в моей коллекции версий этой пьесы). А вот «Сирано» Егора Перегудова мне посчастливилось посмотреть на гастролях МХТ им. Чехова в Петербурге, в переполненном зале, в наэлектризованной атмосфере, которая всегда сама собой возникает вокруг нерядового театрального события. Спектакль показался мне очень свободным, раскованным, живым, но не наглым и не грубым: очень смело обращаясь с текстом, режиссер и команда артистов не переломала ему кости. Ростана вовлекли в игру – с временами и стилями, и супертеатральный автор откликнулся, отозвался. Игры ему по душе… Спектакль музыкален не только потому, что он пропитан живой музыкой, но и по сути – мотивы свободно возникают и сопрягаются в нём, звучат как аккорды, порой один мотив перебивает другой, и так рождается гармония. Удивительно живыми, без всякой искусственной оглядки на какую бы то ни было театральную традиционность получились Роксана у Паулины Андреевой и Кристиан у Кузьмы Котрелева. Это не персонажи, а люди с узнаваемыми, точными реакциями, с сильными чувствами и обаянием.
Сцена у балкона Роксаны поставлена остроумно и весело: и это очень точно угадано, ведь в основе драматичной для Сирано (да и для Роксаны с Кристианом) истории подмены лежит чуть ли не водевильная ситуация qui pro quo. Роксана – Андреева после фиаско Кристиана (поэтические строки ему не даются решительно) с горя хватается за будтылку. Одна из стен (художник А. Арефьев) превращается в подобие длинной барной стойки, на которой и лежит барышня, пьяная то ли от вина, то ли от своего разочарования. И вот из-под этой барной стойки, как из-под балкона, и начинает свою речь Сирано – Чурсин. Жанр свободно перетекает от веселья к острой, болезненной лирике, и это очень современно, с одной стороны, и не противоречит оригиналу, с другой.
Сирано Юрия Чурсина болезненно горд, это правда. И глубоко, безнадежно грустен. Ему нет счастья на земле, он поэт, которому так больно от всего, что происходит, что улыбка не касается его губ. Бледное нервное лицо Чурсина – Сирано – лицо поэта, обреченного на одиночество. Не бытовое одиночество (это само собой), а экзистенциальное. Ему наедине с вечностью и с самим собой приходится превращать в слова всю боль и ужас этого мира.
Сильнейшее впечатление произвело на зал стихотворение Евтушенко «Мне снится старый друг», которое Кузьма Котрелев читает так просто и так проникновенно. Сидя на краю сцены перед зрителями, уже не совсем Кристиан (он словил пулю, поняв, что не любим), а его мудрая и честная душа (до сей поры – почти немая), говорит с залом этими строками, говорит с обезоруживающей искренностью, с обнаженной правдой чувств. И вот таким образом – не прямо – поэзия побеждает. Будучи репрессированной, униженной, растерзанной в жизни, в обществе, все-таки побеждает – где-то на горнем просторе, где-то на незримых воздушных путях между залом и сценой, между человеком и человеком.
Женя, как же ты смешна, всю жизнь «изучаешь серебристого журавля»…
Клара, старушка, когда это мы успели выпить на брудершафт?..
А смешной быть не стыдно. Мой герой про это знал.
«Вот так острить могли б вы наобум,
Когда бы знания имели или ум.
Но нет y вас ума и так немного знаний,
Что вы не знаете еще, что вы дурак.
И, будучи умны, вы так бы не сказали, —
Лишь сам я над собой могу смеяться так!»