«Кровавая свадьба». Ф. Г. Лорка.
Государственный русский театр драмы им. Ф. А. Искандера (Сухум).
Режиссер Мария Романова, художник-постановщик Мария Филаретова.

13 мая стартовал ежегодный фестиваль «Балтийского дома» — «Встречи в России». Первым Петербург встретил Государственный русский театр драмы им. Ф. А. Искандера (Сухум, Абхазия).

Нельзя сказать, что русскоязычный театр отличает полноценное присвоение драматургии Федерико Гарсиа Лорки. Он совсем не наш, хотя на первый взгляд это не очевидно. Выбирая между сюрреалистическими драмами и деревенскими трагедиями, русские режиссеры почти всегда берут вторые, которые формально кажутся «более русскими», где действие происходит в деревне, отношения между поколениями сложные, любовь приравнивается к природе и к року, а нелюбовь разрушает жизни. В то же время деревенские трагедии насыщены поэзией и символами, которые требуют отказа от воспроизведения внешней межличностной истории в пользу метафизического погружения, проживания не столько судеб, сколько самого текста. Деревенские трагедии оттого и противоречивы: если игнорировать поэтическое и не задумываться о способе его передачи, то остается транслировать мелодраму.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Режиссер Мария Романова не пошла путем изучения быта и психологии героев «Кровавой свадьбы». Этому препятствует как минимум их архетипичность — Мать, Невеста, Жених (лишь один Леонардо, с которым сбежит Невеста, назван по имени). Также есть надсюжетные персонажи — Луна и Смерть. За холщовым занавесом актеры разыгрывают простенькие сцены теневого театра о своих персонажах, в их безыскусности — тонкое созвучие пьесе. Театр неживой материи очень попадает в эстетику драматурга. По духу в этих теневых сценах больше не испанского и не кавказского, а какого-то «украинского-гоголевского» визуального текста — и теплые ночи, и девушка с открытыми плечами, и цветы в рассыпчатых длинных кудрях. Но эти аллегорические зарисовки лишь часть масштабного полотна спектакля.

Основополагающей в подходе Марии Романовой стала форма. Во многом воплотить этот подход помогает Римма Саркисян (Театр им. Ленсовета), выступившая в постановке как режиссер по пластике. Вообще «Кровавую свадьбу» часто интерпретируют пластически. Например, великолепные «Виноградники» Марии Лычковской, созданные на стыке современной хореографии и пластики языка жестов (в проекте участвовали актеры Театра глухих). Движение эквивалентно поэтическому мышлению Лорки подчас более, чем произнесенное слово. В спектакле Романовой пластические этюды не дополняют, а скорее дублируют словесные сцены, которые также имеют сложный рисунок движения.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Проработав в Театре им. Ленсовета периода Ю. Бутусова не один год, Романова, очевидно, восприняла черты его стиля. По этой причине спектакль получился, несмотря на выразительность и страстность, лишенным индивидуальности режиссерского почерка. В нем всего очень много. Возможно, сложность в многослойности текста Лорки, в котором ничего не хотелось упустить. Главным же в спектакле, напротив, оказалось буйство театральности и чувственности, не всегда ведущее вглубь. Будто спектакль сделан в первую очередь из желания воплотить определенную эстетику, и только потом — вступить в диалог с автором.

Но чего у спектакля не отнять — это его сочных красных и холодных синих красок, экспрессивной сценографии, инфернальной энергии, насыщенности метафорами. Актеры работают увлеченно и азартно, по любви, отдавая спектаклю максимум сил.

Действие строится вокруг образа обольстительной Невесты — Мадлены Барциц, имеющей ведьмовскую природу. Маленькая девочка, одержимая страстью, бежит с собственной свадьбы, кажется, не потому, что ее что-то заставляет, а потому что она здесь самая сильная и может себе это позволить, — кто ее остановит? Ее танец на свадебном столе в красном свете — соло-шабаш, на который слетается вся нечистая сила. Музыкальной темой этого освобождения и предъявления себя миру становится песня американо-мексиканской певицы Лхасы де Села «Con toda palabra».

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Мне совсем не доставляло удовольствия ловить спектакль на постоянном присутствии тени Юрия Бутусова. Но нельзя было не вспомнить Лауру Пицхелаури в том же «Макбете. Кино». Как сложно не вспомнить и архетипическое бутусовское застолье в решении свадьбы — которое работает как механизм переключения: актеры отстраняются от своих персонажей и танцуют, погружая зрителя в обманчивое «все хорошо». Нас выключают из обстоятельств пьесы, чтобы катастрофическое «они бежали!» прозвучало в финале сцены как гром среди ясного неба. При помощи музыки режиссер «Кровавой свадьбы» полностью контролирует интонацию каждой сцены — и эта избыточность звукового ряда лишает свободы восприятия, как будто актерам немного не доверяют делать это собственными силами.

Линия Матери оказалась прорисована наименее отчетливо — сведена до роли просто матери. В игре Наталии Папаскири не видно столько жесткости и аскетичности, сколько есть в лоркианской героине. Эта женщина гораздо мягче и мало похожа на ту, к которой в финале Невеста могла бы прийти с просьбой убить ее. А она приходит. И продолжает улыбаться и побеждать.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Особая трикстерская роль отдана Нищенке и Смерти в исполнении Миланы Ломия и Луне Саида Лазбы. В варианте пантомимы они разыгрывают некоторые сцены, произносят выхваченные из пьесы стихотворные строки. В них олицетворяется рок, которого не удается избежать ни персонажам, ни самому поэту в финале. Но их потусторонность иного рода, чем у инфернальной Невесты, отчего возникают некоторый диссонанс и перегруженность «неизъяснимым».

Режиссер обратилась с действительно непростым материалом к незнакомой ей прежде труппе, рискнула поставить перед ней сложные задачи, предложить новую для нее эстетику. Во многом в спектакле чувствуется некоторая неопределенность в выборе постановочного метода, но это был неожиданный Лорка. Сайт театра подсказывает, что Мария Романова после «Кровавой свадьбы» выступила автором еще трех спектаклей в РУСДРАМе, что говорит об обоюдном интересе труппы и режиссера.