«Смерть Тарелкина». А. Сухово-Кобылин.
Коми-Пермяцкий национальный драматический театр (Кудымкар).
Режиссер Рустем Фесак, художник Ольга Васильева.

«Комедия-шутка». Именно так определен жанр «Смерти Тарелкина» Сухово-Кобылиным. Не фарс, не гротеск, нет, эти определения были не в ходу, когда писалась пьеса, опередившая свое время на несколько эпох. Этот текст долго ждал своего часа. Я сейчас даже не о цензурной вивисекции, не о смене названия на «Веселые расплюевские дни» на первом представлении пьесы, наконец-то допущенной до сцены в Суворинском театре. Последняя часть трилогии Сухово-Кобылина ждала не просто смены исторического контекста. Она ждала эпохи режиссерского театра. И с тех пор, как, наконец, это время пришло, режиссеры на все лады интерпретируют историю мнимой смерти Кандида Касторовича Тарелкина.

С. Кривощеков (Тарелкин).
Фото — архив театра.

История постановок имеет разные векторы. Либо это гротеск — традиция, идущая от спектакля Мейерхольда, который поставил последнюю часть трилогии именно под названием «Веселые расплюевские дни» и угодил, как только он это умел, в канун Октябрьской революции. Современные режиссеры в поисках театрального гротеска чаще всего обращаются к нечисти разного вида. (Тем более, есть на то указания самого автора.) Иногда, как это случилось в спектакле Олега Рыбкина (Красноярский театр драмы им. А. С. Пушкина), эти поиски дают блистательный результат. Но чаще уводят в сторону от предмета сатиры. Когда-то Товстоногов поставил мюзикл на музыку Колкера по этой самой мрачной пьесе русского театра. И это был настоящий театральный балаган про плута и авантюриста Тарелкина в виртуозном исполнении Валерия Ивченко. Есть и еще один путь — ставить эту странную «комедию-шутку» реалистично, с подробностями из жизни. Такой спектакль, напоминающий кому-то картину 90-х из «Улиц разбитых фонарей», кому-то «Джентльменов» Гая Ричи, был поставлен в Псковском драматическом театре Хуго Эриксеном. Еще один вектор — циркизация, соединенная с реализмом во второй части, — был опробован Семеном Серзиным в «Приюте комедианта». Так получилось, что все эти разные пути и распутья (все-таки уточню: без Мейерхольда) я видела в разные годы и, не побоюсь этого слова, в разные исторические эпохи. И это были совершенно как будто бы разные пьесы. Они, как мцырь Тарелкин, «оборачивались» то веселой плутовской комедией, то фантастическим мрачным гротеском, то унылым бытовым сериалом, то цирковым аттракционом.

Ставя «Смерть Тарелкина» в Кудымкаре, молодой режиссер Рустем Фесак вряд ли изучал историю вопроса, среди режиссеров это, кажется, не принято. Он посмотрел на пьесу как на современную, а это как раз у режиссеров принято. И текст откликнулся, распахнулся навстречу, что бывает далеко не всегда. Когда-то Станислав Рассадин в своем исследовании («Гений и злодейство, или Дело Сухово-Кобылина») очень точно подметил, что во второй части трилогии, в «Деле», Тарелкин вызывает даже некоторую тень сочувствия. Там он как бы «честный взяточник»: взятку берет, но дело все же делает, в отличие от совсем уж наглого Варравина. Но Рассадин же и заметил, что трилогия написана не по линейному принципу. Нет, в каждой части герои совершенно самостоятельны в развитии своей подлости. А уж в «Смерти Тарелкина» след от первых двух частей теряется вовсе, и Тарелкин здесь такой же негодяй, как Варравин, которого он собирается обыграть своей мнимой смертью, только вот помельче оказался. Как говорится, нашего времени случай!

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В спектакле Тарелкин (его играет Сергей Кривощеков) появляется где-то позади сцены. Система симметричных арок на заднем плане отделяет все происходящее от внешнего мира, а сама сцена разделена ровно на две половины ковровой дорожкой. На тарелкинской половине все завалено папками, на другой, копыловской, голо и пусто (художник Ольга Васильева). Фигура Тарелкина совсем уж клоунская — он в черном пальто, в канареечном сюртуке и парике цвета бешеной фуксии. (Не совсем понятно, почему он таков. Каюсь, мысль режиссера я не разгадала.) Это скорее театральный персонаж, нежели человек из жизни, хоть бы и такой мерзкой, как чиновничья. Он идет крадучись, за арками появляются два музыканта в белом исподнем (их исполняют музыканты театра, ставшие уже почти полноправными артистами: Василий Шипицын — он же потом Качала, и Алексей Мусатов — он потом Шатала). Но играть они не перестанут, даже переодевшись в полицейские шинели. Этот условный прием как будто «закавычивает» действие. Все происходит в театре, не в жизни.

Тянущиеся унылые звуки сопровождают Тарелкина. Оказавшись на сцене, он сдирает с себя сюртук, парик, вытаскивает зубы и как будто отдирает от себя, как коросту, свою прошлую жизнь. Его монолог звучит совершенно серьезно и вызывает даже сочувствие. «Решено!.. Не хочу жить… Нужда меня заела, кредиторы истерзали, начальство вогнало в гроб». Думаю, в этот момент многие зрители понимают его. Герой абсолютно серьезен. Наверное, клоунский облик, от которого он, наконец, избавился, угнетал его. Рассуждая о смерти, Тарелкин напоминает чуть ли не отчаявшегося умника русской литературы: «Что такое смерть? Конец всем страданиям, ну и моим страданиям конец… Что такое смерть? Конец всех счетов! И я кончил свои счета. Сольдировал долги, свободен от друзей!» Надевая сюртук Копылова, он видит свою руку в рукаве и с изумлением глядит на нее, как на незнакомую. Он горбится, кривит лицо, примеряя на себя чужую фигуру, чужую жизнь. Он с облегчением отказывается от своего прошлого, прощается с иудами-приятелями, еще не зная, что чужое прошлое догонит и обрушится на него в виде «колоссальной бабы» Брандахлыстовой. Кривощеков актер умный, тонкий, и он заставляет вслушиваться в монолог своего героя, как будто это монолог чеховского дяди Вани, которого он играет в другом спектакле. Ведь в первые минуты никто не догадывается, что задумал его герой.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Тарелкин начинает выстраивать стратегию будущей жизни, началом которой должна стать мнимая смерть, а залогом успеха — украденные у Варравина компрометирующие бумаги. Ну не мцырь ли? Не «вуйдалак»? Ведь он действительно «оборачивается» Силой Силычем Копыловым. Замечательно в пьесе двойственное значение этого слова. Можно «обернуться» кем-то. И тогда получится мцырь, упырь. Можно обернуться к стене от обрыдшей любовницы, и тогда получится… да, обида для нее получится. А можно обернуться в стену, да и помочиться. И выйдет облегчение для обернувшегося. И в спектакле слово действует в полную силу. Это настоящая театральная игра. «Оборачиваются» двое музыкантов: в Шаталу и Качалу. «Обернувшись», они не перестают играть: на балалайке, контрабасе, гармони, бубне, на нервах, наконец. «Оборачивается» Варравин (его играет Виталий Вычигин) — хромающим на костыле капитаном Полутатариновым. А уж какие метаморфозы происходят с Расплюевым (Андрей Минин)! Из простого, скажем так, силовика в черной кожанке он «оборачивается» в мундир совершенно другого уровня, превращается из «исправляющего должность квартального надзирателя» в фигуру из совсем другого силового ведомства. И начинает жить в том времени, когда расплюевская мыслительная девственность пришлась ко двору: «Всякого подозреваю… всякого подвергать аресту… всю Россию потребуем…»

А Тарелкин готовится к новой жизни. Ему бы убежать поскорее из этого дома, но как не понаблюдать собственные похороны? Об этом ведь мечтают все обиженные жизнью люди! Мнимая смерть действительно доставляет ему удовольствие: «Умру себе во сласть и удовольствие. Умру так, как никто не умирал!» Но проклятия начальника и толкнули Тарелкина на речь перед собственным гробом. И свой монолог он обращает к почтенной публике, поскольку у гроба только Варравин да Расплюев. Это издевательская речь умника, интеллектуала, но никак не заурядного лица. Знаменитые рассуждения о Тарелкине, который впереди прогресса, об эмансипации, об овдовевшей после его смерти гуманности… И увлекшись сарказмом, мнимый Сила Копылов чуть не выдает себя. Он, кажется, действительно «оборотился» в другого человека и освободился от привычного страха перед начальством. Может быть, это бывший статский советник Копылов произносит дерзкие каламбуры насчет «пустого гроба»? Или это сам автор решил поиграть, пошутить с публикой? В любом случае Тарелкин здесь публики точно не стесняется. Он доверяет ей свои мечты о будущем, о том, как станет тянуть деньги с Варравина сначала мелкими кушами, а потом побольше. Получается, что герой держит публику за «свою», за тех, кто понимает и сочувствует. И я впервые почувствовала это в спектакле Рустема Фесака. И почти оскорбилась, втянувшись в эту азартную игру. Артистическое обаяние Сергея Кривощекова имеет явно положительный характер. И ты вдруг замечаешь, что чуть ли не киваешь герою. Да нет же, нет. Он такой же вор и вымогатель, как Варравин. Но разница между ними в спектакле есть.

А. Минин (Расплюев), А. Федосеев (Ох).
Фото — архив театра.

Тарелкин освободился (пусть и до поры до времени), ибо «смерть — это освобождение от того, что гнетет». И он, может быть, впервые, свободно дышит и думает. А Варравин удручен пропавшим компроматом и ведет свою злую корыстную интригу. Он весь поглощен ею. В исполнении Виталия Вычигина Варравин буквально клокочет от ярости: Тарелкин умер, ускользнул от него. И он не верит никому. Ни мошеннической роже выступавшего, ни Мавруше, ни Расплюеву. Его преображение в капитана Полутатаринова — это тоже оборотничество, и тоже своеобразный театр. «Обернувшись», он и раскалывает своим явным наветом мнимого Копылова.

К тому же и «колоссальная баба» Брандахлыстова в ярком исполнении Галины Кудымовой представила веские доказательства в виде двух детей вполне пристойного вида. Ее наряд в духе Аллы Пугачевой 90-х годов, ее уверенность в себе предполагают, что Сила Силыч все-таки не оставлял ее без приличного содержания, несмотря на то что «оборачивался в стену». Догнало-таки чужое прошлое освободившегося Тарелкина. Разоблачение и опознание его произошли внезапно. В нахлобученном красном парике, со вставной челюстью он вновь превратился в шута горохового, в клоуна. И трудно уже представить, что этот мгновенно сломавшийся человечек разглагольствовал о прогрессе и эмансипации.

Во втором действии главной фигурой становится Расплюев. Фигура эта, конечно, гораздо более сложная, чем в спектакле. Этот «низший чин», не гнушавшийся спросить об угощении на нищих похоронах, вдруг оказался в героях. Ему уже мерещатся кресты, награды, повышение по службе. Но, к сожалению, в исполнении Андрея Минина «возвышение» Расплюева происходит несколько однообразно. Это обидно, уж больно остроумен абсурдный доклад Расплюева, насыщенный бредовым жаром и нелепыми признаниями о том, как из двух умерших явился один, живой, засосавший тех двоих. Частный пристав Антиох Ох (Александр Федосеев) даже тушуется перед исполнительским ражем квартального надзирателя, который с каждой картиной должен преображаться, расти, незаметно превратившись уже в следователя по особо важному делу. Но пока это происходит очень внешне и очень монотонно. Конечно, текст все равно работает. Особенно в той части, где начальник советует подчиненному на допросах никому не верить и объясняет, что следователь «может всякого, кто он ни будь, взять и посадить в секрет». А наивный Расплюев склонен был верить всякому бреду. Он потрясен новыми возможностями.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

И вот уже измученный жаждой «мцырь» Тарелкин дает показания и на Варравина, и на целую партию оборотней, да и на обе столицы. Допрос Брандахлыстовой проходит быстро. Сообразительная дама сдала своего сожителя не задумавшись, под треньканье национальных инструментов. Тяжелее получилось с дворником Пахомовым. По простоте своей он, конечно, правду сказал, поскольку на него свет направляли. Стало быть, уличали в чем-то. Мол, да, оборачивался жилец на стену и справлял нужду. Но этого следователю было мало. Допрос стал настоящим аттракционом согласно тексту Сухово-Кобылина. Василий Макатерский — артист большого роста и недюжинной силы. Поэтому когда Качала бьет контрабасом по башке Шаталу, а тот по этому знаку должен бить уже Пахомова, могучий дворник по неловкости заваливает Расплюева, по нынешним временам он сел бы за сопротивление силам порядка. Но, слава богу, Сухово-Кобылин до этого не додумался, а Пахомова все равно взяли под арест, раз уж Расплюеву померещился всеобщий заговор. Досадно, что режиссер изъял допросы остальных свидетелей из разных сословий. Всеобщего заговора не вышло. А жаль! Масштабная была бы операция.

Финал этой пьесы меня всегда озадачивал. Как будто автор потерял интерес к самой истории и ее героям. Как будто насмешка какая-то таится в такой неправдоподобной «фините». Получив свое, Варравин проявил непонятное благородство. И документы вору отдал, и денег на дорогу. Да и Тарелкин попил водички и успокоился. Ну да, проиграл. Ну не вышло. А все дело в том, что, как говорит древняя латинская пословица, «ворон ворону глаз не выклюет». Тарелкин, может, и подлец. Но свой. Своего можно и простить. Сегодня это особенно понятно.