«Цветные сны белой ночи».
Мюзик-Холл.
Режиссер Виктор Крамер.
Балетмейстеры-постановщики Мария Большакова, Наталья Каспарова, Валерий Архипов.
Художник по костюмам Мария Лукка, художник по декорациям Вадим Васильев
С приходом белых ночей возобновляются представления «Цветных снов…». Тут далеко не просто туристическая наживка. Думаю, что и мы, «местные», получили замечательный шанс увидеть свой многажды воспетый город в новом художественном ключе.
Виктор Крамер и в Мюзикхолле — Крамер. Творческая воля подчиняет себе махину мюзикхольных «парадов», и нельзя не узнать в этом «шоу-спектакле» «легкое дыхание» давних дивных «Фарсов». Хореография, вокал, акробатика, изобразительное решение обнаруживают особенную пластичность.
Новое то, что Крамер перевоплотился на этот раз в театрального абстракциониста. Калейдоскоп образов выходит за пределы сцены, занимая порталы и часть зала. Дух захватывает от креативной свободы, вольной игры воображения и мастерских преображений сцены.
Петербург здесь трактуется не как плоская «тема», а как могучий художественный импульс к театральному воображению. Надо ли говорить, что режиссер тем самым подсоединяется к великому культурному пласту, счастливо избегая избитых троп. Мы не найдем здесь (почти! И об этом скажем) дани сувенирным ракурсам петербургской темы.
Здесь не ученические цитаты из петербургской мифологии, а ее прихотливые претворения в сознании современного художника. Скажем, «век Екатерины» и знаменитый памятник перед Александринским театром — фантазийный, поражающий воображение этюд мастера, заставляющий вспомнить всё те же опусы легендарных уже крамеровских «Фарсов». При всем великолепии сценических возможностей, которые дает техническое сопровождение постановки, в основе здесь индивидуальные мысль и чувство, которые будят творческое восприятие и в зале.
Эпизоды перетекают один в другой по прихотливой логике калейдоскопа снов. Они динамично сменяют друг друга, и соединяются в единый напор творческой фантазии, которую вдохновляет художественная потенция петербургского мифа. И лишь в финале каждого из отделений этого действа эпизоды более длительны. Их эстетика безупречна, но в итоге длительные эволюции кордебалета в обоих случаях (первый раз — фольклорная массовка, второй раз — белый финал, благодаря множеству «пушкинских» перьев в костюмах) оказываются не в законе этого спектакля, творчески непредсказуемого. Попросту говоря, они более ожидаемы.
Молодые люди на скамейке в парке грезят, такова окантовка действия. Дай бог каждому такой сон! Дай бог городу таких молодых людей.
О, да! Эти петербургские скамейки. Кто их замечает? А у Крамера они (засветившиеся ярким неоновым светом и вставшие на дыбы) — не только место действия, но и яркий, не имеющий аналога визуальный образ в копилке Петербурга. Как и голые лампочки петербургских подъездов, ставшие вдруг символом (заткните уши, пуритане!) особой городской романтики. Как и… но тут уже можно перечислять бесконечно — музеи, фонари, стихи, музыка, зонтики, памятники… Уже было сказано, что любой связанный с Петербургом образ подаётся режиссёром не в первозданном, а в сугубо личном, авторском разрезе. Взять тот же памятник Екатерине (с карабкающимися по её кринолину фаворитами) — образ яркий, запоминающийся, но достаточно очевидный. А вот другой — исходящая колоратурами оперная певица и мечущиеся вокруг белые клоуны с приделанными к спинам длиннющими фаллическими подобиями водосточных труб. Чем не озорной театральный этюд на ту же самую тему? Даже то, чего нет в реальности Петербурга, конструируется Крамером так, что поневоле веришь — оно там есть. Я говорю о той самой группке странных белых персонажей — полуклоунов-полумимов, полудомовых-полупризраков — встреченных главными героями в самом начале их чудесного сна. Прошлое и настоящее Петербурга смотрятся друг в друга как в зеркало (точнее будет сказать — как в воду) — и это большой вопрос, какое столетие живое — осьмнадцатое или двадцать первое.
А это — ссылочка на любопытную рецезию Екатерины Омецинской:
http://www.kurier-media.ru/article/2850/