Сегодня свой большой юбилей празднует Анатолий Петрович Кулиш, профессор РГИСИ, уникальный специалист по истории русского театра, великий знаток источниковедения и неутомимый исследователь кукольного театра. Он давно стал символом Моховой, и поздравляющие выстроятся в почетный ряд. Целые поколения театроведов навсегда очарованы его неброской и одновременно захватывающей, ироничной манерой лектора, для многих он стал ценнейшим проводником в мир кропотливых, сложных и увлекательных исследований и Учителем с большой буквы. Ведь Кулиш не только редкий пример самоотверженного служения профессии, но и образец человеческой и профессиональной честности. Среди авторов ПТЖ — огромное количество его бывших студентов, уже состоявшихся в профессии учеников. В нашем блоге его поздравляет новое поколение — недавние выпускники и сегодняшние студенты, для которых Кулиш — это тоже по-прежнему целая вселенная. С днем рождения, дорогой Анатолий Петрович, с юбилеем!

Анатолий Петрович Кулиш — рыцарь театроведения, научивший нас перековывать мечи на орала. Именно с ним мы познали настоящие труды и дни театроведческого феода. Сегодня Анатолию Петровичу исполняется 80 лет. Так поднимем же наши кубки и выпьем за здоровье благороднейшего из благороднейших!

На первом курсе старшие студенты пугали нас Кулишом как вселяющим страх воителем, который не простит тебе минутного опоздания на лекцию и недочитанного «Мельника — колдуна, обманщика и свата». Экзамены у Кулиша — это твоя театроведческая инициация, точки и тире в источниковедении — твоя новая азбука Морзе, которую ты должен отстучать наизусть даже посреди ночи. В общем, Кулиш — big boss, которого невероятно сложно пройти в игре под названием театроведческое образование. И потому особенно важно, что именно Анатолий Петрович, неприступный русский кабальеро, стал первым, кто поверил в наш курс.

Несмотря на свою скромность, Анатолий Петрович вообще во всем умудряется быть первым. У Кулиша была наша самая первая пара (на которую, естественно, мы опоздали), самая первая курсовая. Кулиш — наши первые слезы и первая любовь. С Анатолия Петровича и Арины Александровны начались наши институтские клички. Услышав сокровенное ласковое обращение из уст моего театроведческого исполина, я готова была упасть в обморок, подобно девице на рыцарском турнире. Он благосклонно посмеивался над нашей юной дуростью и одновременно воспринимал нас как коллег, чем заставлял невероятно гордиться. Кулиш стал главным вдохновителем нашего курса для капустников на факультете, однажды шутливо обмолвившись о своей печали: никто до сих пор не поставил одну из первых русских опер, «Анюту» 1772 года. Мы тут же приняли вызов и на каждом из капустников инсценировали «Анюту» на разные лады, неизменно посвящая каждое представление Кулишу.

Он, великий Кулиш, заставлял нас восторгаться «Димитрием Донским» Озерова, читал свои стихи, рассказывал о работе на телевидении и как-то незаметно прививал нам любовь к театроведческому ремеслу. Любовь к скрупулезной работе, к окучиванию и возделыванию редьки и капусты на своем маленьком историческом огородике — будь то малоизвестный водевиль некоего театрала начала XIX века или бенефисная роль артиста императорских театров г-на Максимова 3-го. Он учил нас видеть в этих маленьких поисках тихую радость, ценность и любовь — любовь к истории театра и к его, театра, повседневной жизни, бившей ключом всего каких-то 200 лет назад.

Сколько милых сердцу часов благодаря Кулишу проведено в Театральной библиотеке, в этой тихой обители, которую открыл для нас именно он. Подобно монаху в келье, ты, по золотому слову Кулиша, на несколько дней и ночей запираешь себя в отделе русской драмы, где в глубокой тишине вас оказывается всего трое: ты, библиограф зала и Он — священный фолиант, рукопись той или иной пиесы, игранной на театре XIX века. До твоих рук ее девственных страниц касались разве что в XX веке, а может быть, она лежала нетронутой и вовсе с тех времен, как попала в эту келью.

Кулиш же провел для меня посвящение в преподавательскую деятельность — к нему на исторические семинары я приходила в качестве ассистента. Это был отдельный страх и восторг, прийти к НЕМУ, самой еще будучи студенткой, стать кем-то вроде маленького оруженосца, сесть рядом, на краешек преподавательского трона и начать обсуждение студенческих работ.

Именно Кулиш подарил нам восторг первооткрывателя, космического исследователя, первопроходца — когда среди тысячи рукописных карточек и килограммовых подшивок «Русского инвалида», или «Северной пчелы», или еще чего получше ты вдруг отыскиваешь то, чего в истории театра НИКТО до тебя не находил (по крайней мере ты так думаешь). Искра… Буря… Мечты о великом исследовательском будущем и вензелях своего имени на новом учебнике истории театра. Шутки шутками, но размер этого счастья, даруемого тебе первой находкой в твоем крестовом походе на историю театра, примерно таков. И пусть сама находка своим удельным весом едва ли дотянет до рисового зернышка, однако это чувство упоения от зарывания в архивы останется с тобой уже навсегда.

Как навсегда со мной осталось и то неловко-волнующее чувство, которое я испытывала после окончания первого курса и которое переношу в качестве деньрожденной оды Вам, Анатолий Петрович.

Я никуда так радостно не бежала, как к Вам на лекции, — после Ваших занятий мне так хотелось жить, думать. Когда Вы говорили, казалось, еще мгновение — и мне откроется какая-то великая истина, тайна истории, тайна вселенной. И при этом рядом с Вами было так тихо, так спокойно на душе. После каждого занятия с Вами хотелось растянуть оставшееся время, подольше не уходить, медленно-медленно собираться, по три раза машинально перекладывать тетради в сумке, будто это очень важно и именно сейчас нужно сделать, заранее придумывать вопросы, только чтобы еще раз подойти и еще раз что-то услышать от Вас. Когда Вы рассказываете, все кажется таким простым и понятным. С Вами не страшно. Не страшно думать, не страшно предполагать, не страшно нырять в материал, не страшно оставаться с историей один на один.

«Во-первых, Вы пишете лучше, чем Брюсов», — ответили Вы как-то на мои рассуждения о необходимости цитаты оного в рамках курсовой работы. Смешно, но именно Вы и Ваши отзывы о моих первых неуклюже-застенчивых работах позволили мне найти и сохранить свои личную интонацию в текстах. Как-то проницательно почувствовав внутренний склад и подсунув на первом курсе работу по французским пьескам-пословицам о любви, Вы указали мне курс на последующие четыре года. Так я и окончила институт с дипломной работой, где бесконечные вырезки из газет и сухая фактология соседствовали с пространными рассуждениями о любви (спасибо Вам за то, что открыли мне Мюссе). Благодаря Вам мне не стыдно «класть изразцы», писать трепетно и чувственно — и потому искренне любить свою профессию.

Спасибо Вам, Анатолий Петрович, что Вы так суровы и строги, но при этом аккуратны и бережны с девической наивностью и восторженностью. Ваш высокий штиль шуток всегда поддерживает, Ваша рыцарская выдержка не позволяет раскиснуть ни себе, ни другим. Так, Вы однажды написали пожелание, которому я следую до сих пор: «Понимаю, что музы нынче не слишком разговорчивы и глаза не совсем на сухом месте, но прошу Вас — пишите, пишите и пишите. Уходите в работу. Это помогает… Это нужно и Вам, и мне, и всем нам, чтобы сохраниться».

Пишите, Анатолий Петрович, — до ста двадцати!

P. S.
В порыве ностальгии открыла студенческий чат нашего курса. Забавно и знаменательно, во-первых, что само название чата возникло еще на первом курсе благодаря вашим лекционным рассказам о Шишкове (Шишков, прости…).

А во-вторых — что последним сообщением с выпускного 23-го года и по сегодняшний момент висит именно Ваша фотография.

С бесконечной благодарностью и любовью к Вам,
Девочка-дурочка

Имя Анатолий Петрович Кулиш я услышала очень рано, наверное, оно существовало рядом со мной, даже когда я еще не умела слышать. У важной для меня мамы был важный для нее Кулиш, с которым она писала важный текст — кандидатскую диссертацию.

Одним из моих бесконечных детских вопросов про устройство мира был вопрос:
— А кто такой Кулиш?
Мама делала необычайно серьезное лицо — как объяснить маленькому ребенку, кто такой Кулиш… слов на это не может хватить…

И вот уже зима 2021 года, я в Петербурге учусь на театроведческом, у того самого Кулиша. Все знают — Анатолий Петрович никогда не пускает в аудиторию после начала лекции. А я знала, что я никогда не опаздываю. Но я опаздывала, первый раз в жизни я опаздывала на его лекцию. Пара начиналась в 10:00. Автобус подъезжал к Моховой в 9:58. И я бежала, бежала так, что холод раздирал мне горло, а под ногами мелькал лед.

Ведь если я не попаду на лекцию, за закрытой дверью окажется такой странный и интересный мир. Где трагедия не трагедия, если там никто не заколается; где женский плач — обрядовое действо; где лучше не говорить, что ты не знаешь, кто такой Каратыгин; где все на свете предстает таким другим.

А рассказчик — Анатолий Петрович — мерно ходит по аудитории, словно открывая все эти истории, ощущение, что он жил там. Он знает все газеты, все события, все факты об этом времени. Он искал, находил и записывал. И он все помнит.

Судорожно фиксировали курсом его цитаты (потому что жалко, если такие гениальные изречения пропадут), и однажды было записано это: «Если я вас встречу лет через двадцать, я к тому времени могу забыть ваше лицо. Но, когда вы назовете тему, по которой писали у меня работу, — я сразу же вас узнаю».

Анатолий Петрович — хранитель. Хранитель знаний, библиографий, книжек, студентов и театроведения. Хорошо знать, что, пока ты роешься в очередной подшивке старых газет, где-то есть Кулиш, который просмотрел их все, радостно видеть его фамилию в списке выдач твоего экземпляра — это значит, что ты на верном пути. А когда ты в тупике бесконечного лабиринта «Русский театр» — знать: если написать жалобное письмо Анатолию Петровичу, выход всегда найдется.

И даже если меняешь лабиринт на другой… Всегда нужно просто знать, что есть Анатолий Петрович Кулиш. И всегда будет.

Пять лет назад Вас в ПТЖ поздравляла моя мама, сегодня моя очередь. С днём рождения, Анатолий Петрович, мы безмерно благодарны Вам за всё!

Мне казалось большой несправедливостью, что встреча с Анатолием Петровичем случается в первые дни нашего первого учебного года. Как будто перед этим нам нужно пройти специальные курсы, где бы нас настроили на нужный лад, сделали бы из нас такие лучеприемнички, а так… слишком много лучей в жару студенческого детства пролетало вхолостую. Так казалось.

В первом семестре Анатолий Петрович читал нам источниковедение и историю русского театра, во втором и третьем они с Ириной Владимировной Кирилловой вели нас в историческом семинаре. Сейчас кончается четвертый семестр. Вряд ли в дальнейшем нас бы так веселила «Кострома» и в перерывах между лекциями мы пытались бы ее воспроизвести, вряд ли бы с неподдельной гордостью и беспредельной радостью наконец выговаривали «Артаксерксово действо», вряд ли бы так упорно пытались понять, про какой пирог написал Крылов, внимательно следя за рукой Анатолия Петровича, старательно изображавшей мелом на доске сдобного героя драмы. Все было в свое время.

Сейчас кончается четвертый семестр. Когда я долго вспоминаю первые три, неизбежно слезы на глазах. Ничего не пролетело вхолостую. Чем больше проходит времени, тем громче все откликается, тем крепче ощущается та проторенная Анатолием Петровичем дорожка, по которой мы, взявшись за веревочку, дружно падая и хохоча, зашагали. Так и топаем, и слышим, как Вы говорите нам: «Пушкин — умница, я хочу, чтобы вы были как он».

Анатолий Петрович, подтяните веревочку, подождите, мы не успеваем! Назначьте нам свидание в Театральной библиотеке, давайте почитаем Шефнера или споем Варвару Визбор. Расскажите, как Вы строили мой Заречный, тогда Пензу-19, кроме нас с Вами и Маргоши Аксеновой за КПП никто не бывал. Расскажите, пожалуйста, Вашу частушку про меня и Лермонтова, Соню давно никто не называл Снегурочкой, а Катя хочет спросить про балаганы Алексеева-Яковлева!

Мы спорили, кого из нас Вы любите больше: Леру, за то, что она пересказывала все пьесы, Ксюшу, за то, что она знает французский, или меня, за то, что я сижу за первой партой… Мы спорили, но сейчас кончается четвертый семестр, и мы просто любим Вас — без споров, все вместе, во всю силу неугаснувшего жара студенческого детства. Во всю его силу мы желаем Вам здоровья. Пусть прочитается еще много страниц, услышится много песен, увидится много цветущих весен Струг Красных. Пусть испечется пирог лучше, чем у Крылова.