«Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». По повести Н. В. Гоголя.
Театр «Мастеровые» (Набережные Челны).
Режиссер Шэнь Ван, драматург Анастасия Ермолова, художник-постановщик Артем Гайнанов (Москва).

Спектакль Шэнь Вана начинается с затакта. Пантомимическая интермедия с субтильным Иваном Ивановичем (Николай Смирнов) и представительно-грузным Иваном Никифоровичем (Илья Ладыгин) будто предлагает альтернативный вариант развития известного гоголевского сюжета: вместо нелепой ссоры соседей из-за ружья, ставшего поводом для вражды до конца жизни, два Ивана по-мультяшному пискливо и восторженно вместе стреляют по сторонам.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Однако такой простой путь оказывается невозможным, и пустячная, в сущности, анекдотическая ситуация приводит в спектакле «Мастеровых» к катастрофическим последствиям не только в частной жизни, но и в масштабах целой Вселенной. Ван подходит к теме хрупкости человеческих взаимоотношений — как ученик Бутусова — с визуальной графичностью и броскостью и — как сын Поднебесной — с изящной поэтичностью знаков и образов. Режиссер достраивает к горизонтальной оси гоголевского мира вертикаль от низшего к высшему — точкой их пересечения и оказывается Миргород «Мастеровых».

Основным принципом спектакля становится закон единства и борьбы противоположностей, и этот маятник Шэнь Ван раскачивает в разных плоскостях на протяжении всего спектакля. В каком-то смысле мы оказываемся в ситуации «все везде и сразу», застаем всевозможные тезы и антитезы: в точке-Вселенной Миргорода помимо вышеупомянутых помещиков мы встречаем Черта и Ангела, беспризорных юродивых, стариков и детей, утро и ночь, автофикциональное личное и общее социокультурное, взрослую вражду и детское примирение. Этот список можно продолжать еще долго, то приближая, то отдаляя свой зрительский окуляр, главное — сам принцип поиска необходимых друг другу контрастов.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Часть первая. Комическая

Отсюда берет начало трагедия, в которой детская обида перерождается в непримиримую вражду. Перед нами предстает картина едва ли не буколическая: деревенское утро, посаженные вместо клумб в кирзовые сапоги цветочки, близкая церковная благость и щебетание птиц — в этом райском саду с элегантным жеманством прочищает горлышко Иван Иванович и лениво раскисает от банных процедур Иван Никифорович. Они и сами иногда будто приобретают птичьи повадки — сперва кормятся друг у друга дыней прямо из рук, а заговорив о ружье, хорохорятся, но сравнения с гусаком Иван Иванович не выдерживает. Их перепалка пока кажется совершенно безобидной, и даже наступающая следом ночь внутренних монологов как будто может дать надежду на примирение. Два абсолютно разных Ивана оказываются на совершенно одинаковых кроватях с одинаковыми чемоданчиками, а внутри них — детские воспоминания о дружбе. Авторский текст режиссер снабжает личными воспоминаниями актеров и цитатами из классиков мысли (от Конфуция и Бэтмена до Хрущева), которыми ловко оперируют наблюдающие за жизнью Миргорода духи.

Сниженно-карикатурный гоголевский мир Шень Ван пытается связать с дыханием Эмпирея. Одухотворить мир, в котором потерялась великая гармония: не борьба противоположностей, а их со-единение. Это гармоническое слияние присутствует на фоне основного сюжета, у персонажей-двойников Иванов — духов и дворовых ребятишек.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В исключительно маскулинную историю режиссер добавляет контрапункт — женскую пару, Черта (Алена Знайда) и Ангела (Анастасия Константинова). И еще одну, детскую, беспризорно гуляющую по дворам враждующих соседей, — темненького хромоногого пацаненка в исполнении Виталии Борисовой и беленького нежно-тщедушного мальчишку в исполнении Георгия Задворнева.

Ангел Анастасии Константиновой хранит в своем бесполом, богоподобном существе много стати и сдержанной созерцательности. Он не принимает участия в происходящем, не вмешивается в действия героев (и в этом «не-деянии» проявляет высшую власть), в отличие от пакостницы Знайды, норовящей подстроить шалость. Ее растрепанный Черт то превращается в собаку, то вызывает чихание на суде у выступающих, то игриво манит заветным ружьем.

Но важно отметить: несмотря на два полюса — доброго и злого, по сути, в спектакле Вана нет ни одного отрицательного персонажа. Особенно это удивительно в сочетании с совершенно противоположной, высмеивающе-гротесковой природой самого Гоголя. На сцене «Мастеровых» гоголевские персонажи, безусловно, карикатурны и смешны, но при этом по природе своей беззлобны и не вызывают отторжения. Здесь нет злодеев — даже Черт, отвечающий за черную половинку инь-яна, не несет в себе злого заряда и очарователен в своих детских проказах — а как иначе, ведь его темные шалости необходимы для баланса белого.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Тем не менее, от нарастания конфликта и отсутствия гармонии между людьми мир приходит в упадок. Кирзовые сапоги взмывают вверх, повисая над сценой символом дворовой вражды, а бывший общий сад застраивается грубо сколоченными заборами. В финале первого акта за этими заборами мы едва сможем разглядеть вдруг открывшееся надмирное пространство — одиноко стоящее древо жизни в окружении духов.

Не из таких ли уже высохших деревьев жизни обиженные и по-детски не ведающие, что творят, герои сколотили свои заставы — бог знает. Но белоснежные ветки цветущей вишни, оставленные в подвешенных сапогах, опадают на землю. Вместе с ними по-похоронному сыплется земля, а вскоре уже все пространство сцены будет охвачено пожаром.

Камерная история ссоры двух конкретных людей разрастается до всеобщего уничтожения, в которое оказываются втянуты все жители Миргорода — с ними мы знакомимся во второй части спектакля. Начавшийся утренними процедурами спектакль перетекает в бесконечную мрачную ночь, из которой выползают рваные и побитые, страшные и изуродованные жители. Были ли они таковыми всегда — мы не знаем, однако противопоставление идиллически пустого Миргорода в начале и мрачно-черного гротескного разрушенного пиршества в конце очевидно. Это мир, войной преображенный и искаженный. Такая же трансформация в наглядно-уменьшенной копии происходит с кружочком-планетой, нарисованной Духами во время очередной игры: детский рисунок Земли превращается в грязно-кровавое алое месиво — заигрались.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Часть вторая. Патетическая

Второй акт спектакля выстроен по иным стилистическим законам и наполнен патетичностью, демонстрирующей последствия необдуманных действий и глупых обид. Здесь Ван выходит за рамки традиционного прочтения повести и позволяет самим артистам выйти из ролей, чтобы порассуждать о реальной цене примирения между людьми. Сунь-цзы, автор трактата «Искусство войны», сравнивал войну с огнем, уничтожающим не только противника, но и того, кто стал ее инициатором. Огонь вражды быстро охватывает заборы Миргорода, но как это пожарище остановить — никто не знает. В детстве помириться и забыть обиду было легко, но глобальные конфликты не могут решаться по щелчку пальцев за прослушиванием вместе любимой песни. А насколько бы все было проще…

Вторая часть спектакля — своеобразный диалог с автором. Николай Смирнов выходит из роли Ивана Ивановича из-за невозможности продолжить историю. Вернее, из-за внутреннего непонимания персонажа: почему сейчас, когда жители свели их с Иваном Никифоровичем и они находятся в шаге от прощения, их герои неспособны примириться? Трогательное желание все исправить и понимание невозможности этого чувствуются и в режиссерском подходе. Дальнейшие двадцать лет тихой вражды двух Иванов из-за одного неосторожного слова Ван наполняет апокалиптичными скорбными картинами. Здесь возникает и одинокая женщина (Виталия Борисова), пронзительно поющая на польском среди пустых сапог: пока мужчины заигрываются в войнушки, женщинам приходится их оплакивать. Появляется и хромая невеста в обгоревшем подвенечном платье, безуспешно ищущая своего возлюбленного. Мир травмированных одиночек.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Режиссер меняет гоголевский финал и тем самым выстраивает свое личное высказывание — о вражде и дружбе, о мире и войне. Сейчас, в XXI веке эта история не может закончиться на бесконечной вражде, потому как изменился сам характер современного человека. И именно поэтому оказывается так важна финальная сцена, когда совсем престарелые Иваны плачут друг у друга на плече, сидя на крышке гроба, и отправляются в рай, под древо жизни, играть вместе с другими жителями райского Миргорода в футбол под утешительно-ласкающую колыбельную. Ведь какой бы длинной и черной ни была ночь, мы всегда должны верить в наступление рассвета.