В Петербурге и России продолжают показывать лучшие спектакли Национального и Шекспировского театров, перенесенные на экран.
Не знаю, многие ли из тех, кто заполнил зал кинотеатра «Аврора» на «Франкенштейне», шли прицельно на Бенедикта Камбербэтча. Знаю только, что бледноглазый длиннолицый англичанин в последние три-четыре года стал властителем дум многих «филологических дев» (и не только). Другие, не обнаружив в Камбербэтче мужской харизмы, недоумевают: что вы в нем нашли? Очевидно одно: актеру удалось заполнить долго пустовавшую экранную нишу героя-интеллектуала, оснащенного, как Шерлок, арсеналом сверхчеловеческих способностей, но уязвимого и проигрывающего в «слишком человеческих» обстоятельствах жизни.
Если «Макбет» Кеннета Браны (о нем мы рассказывали недавно) — это, скорее, performance, то «Франкенштейн» Дэнни Бойла — show, демонстрирующее крутые постановочные гаджеты, которыми располагает Национальный театр. Возможности круглой сцены-трансформера безграничны, и они обеспечивают смену мест действия без пауз и стыков. Железнодорожное полотно прорастает травой. Из-под круглой сцены-арены выезжают и сменяют друг друга здания. Не успеваешь глазом моргнуть — разгорается пожар или разливается водная гладь. Над головами актеров сияют и мерцают мириады лампочек-звезд.
Дж. Ли Миллер (Создание).
Фото — Katherine Ashmore.
Опять вершат чудеса вездесущие операторские камеры, разве что не залетающие в рот артистам. Действие подано со всех возможных ракурсов, кроме одного: из зрительного зала. Характер съемки таков, что всецело обеспечивает иллюзионистский взгляд на происходящее: все «концы» искусно спрятаны — мы так и не увидим, откуда проросла трава и каким образом из снопа пшеницы вылетела стая птиц. В то время как театральному зрителю именно это и важно — не только само «чудо», но и его механика, техническое обеспечение.
При этом предельно зрелищная режиссура Бойла достаточно конспективно излагает сюжет. Настолько, что неподготовленный зритель может утонуть в тех «черных дырах», которые зияют между отдельными эпизодами. Англичане — ладно. Для них роман Мэри Шелли, наверняка, школьная классика, вроде нашего «Дубровского». Русскому же зрителю восстановить распавшуюся связь мест, времен и действий персонажей почти невозможно. Эстетически зрелище также достаточно неоднородно. Есть развернутые сцены-дискуссии, есть пантеистически прекрасные эпизоды единения человека и природы, а есть — подробно меблированные, отыгранные по полной программе артистами средней и малой величины, жанровые сценки, в которых папаша Виктора Франкенштейна, потеряв очередного родственника, жалобно всплескивает ручками и протяжно ноет дежурное: «О, мой Бог, бедная Элизабет!» (что вызывает неконтролируемый смеховой спазм).
Дж. Ли Миллер (Франкенштейн), Б. Камбербэтч (Создание).
Фото — Katherine Ashmore.
Но когда смотришь фильм во второй раз (а смотреть лучше дважды), можно уже не обращать внимания на чудеса техники, а целиком сосредоточиться на актерской игре. На том, как Джонни Ли Миллер и Бенедикт Камбербэтч по восходяще-нисходящей выстраивают линии роли, судьбы Создания. Говорю только о Создании, потому что доктор Франкенштейн, кто бы его ни играл, фигура, скорее, служебная. Видимо, этим и объясняется невнимательность режиссуры к таким ключевым моментам фабулы, как, например, тот, где Франкенштейн убивает созданную специально для монстра подругу. То ли (положительный момент) кабинетный ученый осознает те разрушительные последствия, к которым может привести новая генерация созданий. То ли (отрицательный) — по причине пагубного недоверия творца к своему творению.
Философские темы поднимаются в спектакле тезисно, в проброс.
Претензии Создания к Создателю (почему ты сотворил меня несовершенным? почему оставил меня?) — типичный для английского романтизма богоборческий подтекст (вспомним, что на Женевском озере, где у юной Мэри Шелли и возник замысел романа, она жила не только со своим мужем Перси, но и с лордом Байроном). Рождается ли человек проклятым Богом неудачно-нечестивым созданием? Или это мир ввергает его в грех? И так далее, и тому подобное.
На последний вопрос Создание-Ли Миллер и Создание-Камбербэтч отвечают по-разному. Совершая одни и те же поступки, они предпосылают им разный причинный ряд, наполняют разным смыслом.
Приход Создания в этот мир прозрачно зарифмован с появлением на свет ребенка. Создание разрывает плеву-пузырь, что напоминает знаменитую картину Дали, трудно и упорно осознает возможности собственного тела, удивляется, обнаружив нижние конечности, и пытается засунуть палец ноги в рот, впадает в детскую ярость оттого, что руки-ноги не слушаются… Затем познает мир через реакции на внешние раздражители: солнечный свет, дождь, холод, человеческую речь, насилие, боль… До тех пор, пока слепой Старик не пробуждает разума Создания, страсти к познанию причин всех вещей и человеческих поступков, актеры выстраивают роль примерно идентично…
Применительно к Ли Миллеру и Камбербэтчу (оба получили за спектакль Премию Лоуренса Оливье) хочется вспомнить хрестоматийную каратыгинско-мочаловскую антитезу. Яростность — доминантная черта личности Создания Ли Миллера, на обезображенном, искаженном лице которого горят черные, злые, очень умные глаза. Сжигая дом Старика, убивая Элизабет, он поступает так, как велит ему опаленное яростью «нутро». В этом смысле он более невинен — как трудный подросток, с младенчества лишенный опеки и ласки, чей путь только вниз и вниз…
Способность убивать не заложена в природе камбербэтчевского Создания. Поэтому у него роль строится более тонко: на сломе, на преодолении собственной сущности. Как настоящий книжный мальчик, начитавшийся не той литературы (не с Мильтона и римлян следовало начинать), он убивает, будто испытывая прочность собственной натуры, осознавая свою преступность и очеловечиваясь — через вину и потерю.
Сцена из спектакля.
Фото — Katherine Ashmore.
Ли Миллер ловок, как Тарзан и более физиологичен, а у Камбербэтча сквозь коросту внешнего безобразия пробивается элегантный дендизм. Его Создание легче, изящнее, играет разными оттенками романтической иронии. При этом у него больше точек, пауз, микроскопических оценок. И экран нам всем в помощь — благодаря техническому совершенству съемки так удобно фиксировать «актера в роли».
Одному необходимо сочувствие, другому — поиск.
И, может быть, поэтому невнятно-открытый финал на Северном полюсе больше примиряет. Потому что Созданию есть куда вести своего глупого Создателя: не в Ничто, а в сияющие бездны Мирового духа…
С полным расписанием программы «Театральный киносезон» в Санкт-Петербурге и России можно ознакомиться здесь.
Когда же уже? ))
Таня, я видел этот «киноспектакль» достаточно давно — и тоже два раза, с разными составами. И он тоже показался мне крайне интересным.
Во-первых — возможность вспомнить о сюжете Мэри Шелли — глубоком, религиозном, философичном — и стертым всеми последующими трактовками. Которые замусорили сознание человека XX века, исковеркали восприятие. Начиная с высоких вопросов этого романа — и кончая деталями. (Франкенштейн — это ведь не монстр, а доктор, его Создатель!)
В романе Шелли — и богоборческая по сути попытка оживить реальность. Виктор Франкенштейн — как Творец, который прикасается к Адаму (фреска Микеланджело) и вдыхает в него жизнь. Гений Франкенштейна в том, что ему удалось оживить груду гнилья, дать жизнь.
Это и проблема ответственности за того, кого ты создал.
И сопоставление двух реальностей — настоящей, естественной (пусть и такой несовершенной) и искусственной. Господи, как это сильно и страшно — когда Франкенштейн пытается создать Существу Женщину (и это — исковерканный, вывернутый сюжет об Адаме и Еве; а еще это происходит под Рождество — какой горький и пронзительный смысл). И сколько боли в Существе, когда на его глазах его Вторую половину уничтожают…
И, конечно, парадокс: искусственно созданный человек оказывается по сути живее остальных — он понял, что такое ЛЮБИТЬ. А Виктор не понял.
Много, много смыслов открыл в романе этот «киноспектакль».
Но вот какой смысл остался для меня неизменным после двух сеансов.
Лучший состав — конечно, тот, когда Джонни Ли Миллер играет Существо, а Бенедикт Камбербэтч — Франкенштейна, а не наоборот. Почему? Ли Миллер — актер гармоничный, харизматичный, есть у него сильное мужское обаяние. Камбербэтч — напротив, изломанный, неврастеничный и какой-то «потусторонний».
И рокировка актеров полностью меняет смысл спектакля.
Когда Существо — это Ли Миллер, мы видим всю жестокую абсурдность ситуации: недовоплощенного, лишенного любви и своей Женщины Человека играет актер, которому самой природой дано нести эту гармонию, счастье реализованности, состоятельности. И тогда болезненная внутренняя жизнь Кэмбербэтча накладывает на образ Франкенштейна отпечаток нездорового гения. Но гения. Можно поверить, что это фанатик, который живет своими экспериментами.
При другом раскладе получается, что Существо — просто закомплексованное ущербное Создание. Не возникает этого трагического зазора между гармонией, заложенной в природе актера, и гармонией, которой не дано испытать персонажу. А Франкенштейн , данный без этой «потусторонности», одержимости своим делом, выглядит не темным гением, а обычным карьеристом. Поверить, что он вдохнул жизнь в собранный труп — нельзя. Он слишком земной, практичный и прагматичный.