К 250-му юбилейному показу спектакля Камы Гинкаса «Скрипка Ротшильда»

Все началось с того, что мне позвонил Кама Гинкас и сказал: 23 марта будет 250-й(!) показ «Скрипки Ротшильда». Путь к этому спектаклю, как оказалось, был долгим, путаным, со многими ответвлениями и боковыми тропинками, начинался еще в Ленинграде, о чем Гинкас и рассказал в преддверии юбилея спектакля. А накануне нашего разговора я пересмотрела спектакль впервые после премьеры.

Кама Гинкас.
Фото предоставлено пресс-службой театра.

Спектаклю 21 год (московская премьера состоялась в марте 2004 года). Зал по-прежнему полный, и весь спектакль стоит такая же напряженная звенящая тишина, как на премьере. И это при том, что действия как такового нет, а есть скупой и горький рассказ про убыточную жизнь гробовщика Якова Бронзы, чьи убытки оказались вовсе не там, где он привык их искать. По-прежнему поражает и даже спустя 20 лет выглядит новаторским способ работы режиссера с прозаическим текстом, разложенным на разные голоса вопреки линейной логике, когда актеры произносят не свои реплики, создавая эффект двойного остранения и высекая из текста свежие и неожиданные смыслы.

Все так же ошеломляет гениальная сценография Сергея Бархина — воздвигнутый им город из островерхих гробов разной величины, создающих параллельную рампе стену, выталкивающих действие на авансцену и запирающих жизнь Якова и Марфы в этом гробовом пространстве, где только крохотный макет лодочки с церковкой и вербочкой напоминает о молодости и другой жизни. В глубине, за гробовой стеной черная пустота, в которой смутно проступают очертания огромного дерева. Только в конце это пространство распахнется и целиком обнажит это голое засохшее дерево, бывшую вербу, в чье дупло уляжется Яков, свернувшись в нем в позе эмбриона, как в материнской утробе. Но не в рождение, а в смерть. Он умирает внезапно, через четыре дня после Марфы, безмолвной жены, которая, казалось бы, значила для него меньше верстака, но без которой он не смог жить. Была ли там любовь? Они и слов-то таких не знали. Просто жить без нее не смог. Только сейчас я поняла, почему Гинкас сначала хотел ставить в один вечер «Даму с собачкой» и «Скрипку Ротшильда» — спектакли о расцвете и угасании жизни. И оба — о странностях любви.

«Повзрослевшему» Валерию Баринову роль Якова стала еще больше к лицу. Она словно прибавила в весе, наполнилась грузом жизненного опыта и всех сыгранных за эти 20 лет персонажей. Все так же светится нездешним светом Марфа Арины Нестеровой, чудесным образом превращаясь в юную девушку в воспоминаниях и сновидениях Бронзы, благодаря внутреннему преображению актрисы, помноженному на свет Глеба Фильштинского, осветившего спектакль как картину старых мастеров. Что же касается еврея Ротшильда, то Игорь Ясулович — это был Игорь Ясулович, и его смешного нелепого, тощего, вертлявого, неприятного, жалкого Ротшильда, при всем своем ничтожестве слышащего музыку сфер, как шагаловский скрипач на крыше, невозможно ни забыть, ни повторить, ни переиграть…

В. Баринов (Яков). Сцена из спектакля «Скрипка Ротшильда».
Фото предоставлено пресс-службой театра.

Камин монолог длился несколько часов и касался не только «Скрипки Ротшильда», но и «Дамы с собачкой», потому что первоначально Гинкас планировал играть оба рассказа в один вечер, и их репетиции велись параллельно. Чтобы вычленить из этого повествования только то, что касается «Скрипки», пришлось резать по живому. Не случилось дополнить рассказ Гинкаса и воспоминаниями Баринова (чего так хотелось Каме). Также вынужденно опускаю подробный и очень интересный рассказ Гинкаса о начале репетиций «Дамы с собачкой» с Нееловой и Абдуловым в Каминой пустой, только что отремонтированной квартире. Про то, как вечно опаздывал Абдулов и как точна и аккуратна была Неелова, как она роскошно импровизировала, да и Абдулов тоже. Параллельно репетировали и «Скрипку Ротшильда».

КАМА ГИНКАС. А надо сказать, что Марина потрясающе репетировала старуху, она же характерная артистка. Текст тогда еще был не разбросан, особенно в «Скрипке Ротшильда». Абдулов не помнил текста, она его перехватывала. В результате «Скрипка» могла получиться не про Бронзу, а скорее про Марфу. Это было очень смешно. Оказывается, в чем прелесть, эти тексты можно положить на женщину, на старуху, на кого угодно, в зависимости от взаимоотношений, которые возникают. Абдулов восхищался тем, как репетирует Неелова, и пытался тоже хоть какую-то фразу воткнуть, (из тех, которые помнил), но там уже Мариной все было сказано. Я забыл тебе сказать, что Марк Захаров предлагал это делать у него. Я думал, что это будет четыре танцующие пары, которые меняются. Вот они танцуют — Гуров и Анна Сергеевна. А потом — Бронза и Марфа. Так мне казалось. Поэтому я пригласил хореографиню, устроил какую-то немыслимую хореографию, и все это распалось. Абдулов оказался очень плохим танцором, а Марина, конечно, могла вытворять что угодно. В общем, на этом все развалилось, потому что Марина вдруг уехала в Париж вместе со своим мужем-дипломатом.

Следующим приближением к постановке «Скрипки» стал спектакль в «Лилла-театре» в Хельсинки в 1994 году, где Гинкас планировал наконец осуществить свой замысел — объединить оба рассказа в одном спектакле.

ГИНКАС. Бархин выкрасил все это помещение на 100 с лишним мест в ультрамариновый. И желтый песочек появился там, и лодка, но так как дальше должна была быть «Скрипка Ротшильда», рядом с лодкой появился и прикрытый парусиной гроб. И были какие-то элементы того, что будет в «Скрипке Ротшильда». Висела скрипочка, еще какие-то детали, сейчас не припомню… существуют замечательные эскизы Бархина, они у меня есть. В первой части это обыгрывалось. Девушка откидывает парусину, чтоб покататься в лодке, а это, оказывается, не лодка, а гроб, и она его быстренько закрывает, но как бы случайно, — это потом мы поймем, что это такое.

Сцена из спектакля «Скрипка Ротшильда».
Фото предоставлено пресс-службой театра.

В общем, ближе к делу я вижу, что руководитель театра и главный артист говорит: а зачем нам эту мрачную «Скрипку Ротшильда» делать? Давай сделаем первую часть, а потом как-нибудь и другую. Стало понятно, что это уловка, но все элементы из «Скрипки» остались в том финском спектакле, даже обыгрывались некоторые ее детали. Так «Скрипка Ротшильда» в очередной раз отпала. А «Дама с собачкой» под названием «Жизнь прекрасна» шла долго, с огромным успехом, и спектакль мне нравился.

Конечно, мне очень хотелось сделать «Даму с собачкой» в МТЮЗе. Уже было ясно, что спектакль будет на балконе и сцена будет набережной. Что она будет ультрамариновая, насыплем песочку, это мы уже проверили, поставим лодку, и там есть площадка — она как бы такой верстак, на стенке будут висеть рубанки, пилы, скрипка, потому что потом будет «Скрипка Ротшильда». Это была моя ошибка. Мне казалось, что «Скрипка Ротшильда», семь страничек, что читать страницу текста — это две минуты. Потом все удивлялись — семь страниц, а идет полтора часа. Стало понятно, что это будет не один спектакль, я уже не претендовал на это, я только знал, что потом сделаю «Скрипку».

«Дама с собачкой» произошла, мы сыграли, еще у нас есть «Черный монах», поставленный ранее, и стало понятно — возможна трилогия! «Жизнь прекрасна», но по Чехову. Она прекрасна, ну да, как бы… но по Чехову. И первая часть должна была представлять молодость — «Дама с собачкой»: молодость любовью проверяется. Дальше зрелость, проверка на жизнь — «Черный монах», и третья — это итоги: жизнь, которая оказалась убыточной. Как я называю: утро, день и вечер, уходящий в ночь…

И вот наступила пора делать «Скрипку». Я очень хочу ее делать и думаю: кто же это должен играть? Нас очень любил и на все спектакли приходил артист Алексей Петренко. Великий артист, абсолютно потрясающий своей мощью, своей самостью, идеально годящийся для того, чтобы играть Бронзу, фантастика! И я ему это предлагаю. Мы договорились. Я ему звоню, чтобы назначить первый день репетиций, а он не отвечает. Проходит день, второй — не отвечает. Наконец, мне его жена, знаменитая театроведка Галина Кожухова, звонит и говорит: «Он давно не выходил на сцену, он струсил». Что делать? Надо искать другого. Есть еще потрясающий артист, который может это делать, Михаил Ульянов. Годится? Прекрасно годится! Я встречаюсь с ним, и мы обо всем договариваемся. Сейчас он не может, а вот через полмесяца-месяц сможет. Через некоторое время выясняется, что он смертельно болен, а еще через некоторое время он умирает… И тогда Маша Седых, наша ближайшая подруга, советует пригласить артиста Валерия Баринова из Малого театра. Звоню. Приходит Баринов.

В. Баринов (Яков). Сцена из спектакля «Скрипка Ротшильда».
Фото предоставлено пресс-службой театра.

— Читали «Скрипку Ротшильда»?
— Да, но плохо помню.
— Давайте читать.

Он начинает читать. Я вижу, что он охреневает. Просто с каждой фразой. А перед этим он мне говорит: да, мне интересно, конечно, но учтите, я во всем репертуаре занят, чуть ли не каждый день играю, но, конечно, я попытаюсь. И вот он читает и говорит: я пойду в театр и скажу, что буду репетировать это, и чтобы учли при составлении афиши.

И тут в театр приезжает очередная группа американских театральных деятелей. К нам сюда в театр постоянно ездило все зарубежье — всякие режиссеры, артисты и так далее. Время такое было. И вот — группа из Америки, из Йельского университета, и там у них театр, в Нью-Хейвене. И какой-то человек, посмотрев какой-то мой спектакль или несколько (фамилию его тоже надо вспомнить), говорит: а что вы собираетесь сейчас делать? Я говорю: «Скрипку Ротшильда».

— А что это?
— Ну, почитайте.

Он читает на своем американском языке и говорит: the first night in our theatre. Так я узнаю, что премьера у них называется first night. Я говорю: ну я не против.

— Вы репетируйте, готовьте спектакль, там мы дадим вам время на подготовку и играем тогда-то и тогда-то.
— Thank you, wonderful, of course…

И Баринов то ли в этот момент, то ли чуть позже, в общем, увольняется из Малого театра, хотя его были готовы ждать, и начинает репетировать. Репетируем энергично, и еще некоторое время, как ни странно, репетирует Марина Неелова. Октябрь, ноябрь, декабрь репетируем в Москве, делаем здесь декорации, ставим свет с Глебом Фильштинским, с которым мы уже делали «Полифонию мира» и что-то еще. Он тогда еще не был всемирно известным осветителем. Делаем костюмы, которые только здесь, в России можно найти из подбора. А у них там в Америке уже все выстругано — все гробы, домики — все было сделано. Причем для них это целая проблема, потому что все надо делать рубанком, а у них этого рубанка давно нету, для них там было много неожиданностей. Они все делали по эскизам, чертежам, только оказалось, что у них на полтора метра шире сцена. И поэтому Бархин нарисовал еще один вид гроба. Все остальное было то же самое, только сделано их руками. Потрясающе, что сделано то же, что у нас. Они спилили дерево, выдолбили изнутри, сделали все как надо, тютелька в тютельку.

И вот мы отрепетировали спектакль, а Неелова уехала в свой Париж. Второй исполнительницей была Ариша Нестерова, которая сидела на репетициях и видела, как Марина репетирует. Марина делала то, что она делала, а Ариша, конечно, делала другое. Ясулович — с самого начала, а фельдшером был нынешний главный режиссер Малого театра Алексей Дубровский. Такое странное бывает перетекание…

Репетиция спектакля «Скрипка Ротшильда».
Фото предоставлено пресс-службой театра.

Ну вот, мы сыграли один или два прогона в Москве. Декорации оставили здесь, а сами улетели в Нью-Хейвен, маленький, чудный, построенный я не знаю, когда, в начале XX века скорее всего, но, как американцы любят, он имитирует какой-то стиль. Они имитировали очень плохо якобы готику. Зима. Снег. Сидит студент на ступеньках театра в шортах. Я ему говорю на чистом английском языке: ты не боишься за свое потомство? Он не понимает. Может, моего английского, а может, моего юмора. И вот — могу соврать — неделю мы репетируем.

Там было много смешных эпизодов. Мы прилетаем, а чемодан Баринова улетает то ли в Австралию, то ли в Гвинею. А у него там костюм. Ну, дальше мы репетируем утром и вечером, днем гуляем по этому небольшому городку. Иду по улице (живу я где-то за углом от театра), а мне навстречу идет… Томас Венцлова. Мой друг, мой учитель. Здесь Венцлова известен как друг Бродского. Можно сказать, что в Литве Бродский известен как друг Венцловы. Потому что это абсолютно выдающаяся личность — поэт, переводчик, культуролог, который перевернул литовскую литературу и поэзию, сделал ее современной. Будучи диссидентом, был вынужден свалить в Америку. Еще до Иосифа. Приезжал к нам в Ленинград прощаться. Это длинная моя отдельная вильнюсская и ленинградская биография. Ну вот, понимаешь, иду и вижу — Томас идет. Как всегда сгорбившись, руки сзади, что-то бормочет. Всегда бормотал что-то, стихи какие-то или что-то такое. Я говорю: «Привет, Томас!» Он поднимает глаза: «А, привет, Кама». Он даже не удивился, а ведь мы не виделись десятилетия!

— Ты со спектаклем?
— Ага.
— Ну хорошо, я приду. Приходи ко мне в гости.
— Я сейчас репетирую, не могу. Потом, хорошо?
— Хорошо.
Но так и не пришел… Или он приходил? Точно не помню.

И вот предполагалось — опять же, я совру, — сыграть, я не знаю, скажем, 19 спектаклей. В субботу и в воскресенье по два спектакля, у них так принято. Но мы так не любим. Все-таки полный спектакль тащит на себе Баринов, и хоть он тогда молодой еще был, но так, чтобы и утром играл, и вечером, и вчера, и завтра — это немножко нам трудно. Но выхода нет, такой контракт. И Нью-Хейвен весь увешан афишами, где по-русски написано «Скрипка Ротшильда» и изображен большой медведь, играющий на скрипке.

Я и Гета очень обижены. Русский медведь, играющий на скрипке, что это такое вообще? Ну, это было тогда, сейчас мы воспринимаем это с юмором. И они тоже — ну, реклама такая. На спектакль приезжали из разных концов Америки, для них это нормально. Смотрела всякая университетская профессура, смотрели всякие богатые люди, которые живут где-то в округе в разных городах. А в субботу и воскресенье приезжала автобусами русскоязычная публика. Выясняется, что мы должны встречаться со зрителями, это тоже входит в контракт. Я терпеть не могу встречи с публикой, слушать их впечатления, объяснять, почему то, почему не это. В юности только, когда был в Красноярске, я это делал, а больше никогда. А тут я обязан…

Битком набитый зал, балкон. Русскоязычная публика. Я уже заранее раздражен. А они — понимаешь?! — задают такие потрясающие вопросы! Просто интеллигентнейшая, тончайшая публика, которая, видимо, свалила в Штаты еще лет тридцать назад. Потом они подходят и просят подписать программки. Вот очередной зритель, я автоматически подписываю. Вдруг он говорит: «Вы посмотрите, на чем вы расписываетесь». Я думал, что это программка «Скрипки Ротшильда», смотрю, а это — представь себе! — программка «Людей и мышей», нашего дипломного спектакля у Товстоногова. Представляешь?! Спектакль был сделан в 1967 году! Этот человек вез с собой в эмиграцию не бриллианты, не что-то такое материальное, он вез программку нашего спектакля, который, видимо, для него в жизни что-то значил, и он запомнил сопляка студента. Вполне возможно, что он следил потом за биографией этого студента…

Я отвечаю на вопросы. Вдруг в зрительном зале встает зрительница: «А я в Красноярске видела „Сотворившую чудо“ Яновской и вашего „Гамлета“». Представляешь?! Зрители, которые задавали вопросы, приехали, зная, на что они идут. А некоторые знали даже фамилию режиссера. Теперь я опять совру, наверное, цифры точно не помню, но примерно вместо 19 спектаклей сыграли 25. Это вообще уникальный случай. Естественно, что после премьеры был прекрасный ресторан: артисты наши, работники этого театра, какая-то профессура, гости — все это было замечательно. Имели потрясающий успех, прекрасную прессу. Возвращаемся. И вот тут интересно. Все слышали про шум: ТЮЗ уехал в Америку на целый месяц, играет там премьеру «Скрипки Ротшильда», имеет немыслимый успех, посмотрим, что же это такое? И, должен тебе сказать, первые театральные зрители, в том числе театроведческие, были разочарованы. Может быть, это наши ощущения. Не было того градуса. Почувствовалась какая-то другая температура. И дело не в прессе, дело в публике. Не было той невероятной ажиотации, которая была в Америке.

Видишь, какой извилистый путь к «Скрипке Ротшильда». Одно дело любовная история, другое дело про старость, про гробы, про смерть, про убыточную жизнь.

Про странный юмор. Чехов фантастически начинает ведь этот рассказ: «Городок был маленький, хуже деревни, и жили в нем почти одни только старики, которые умирали так редко, что даже досадно». Подождите, это чья фраза? Это Чехов. Чехов говорит: обидно, что редко умирали. Ты понимаешь? Я читаю, я еще не знаю никакого Якова. Я еще ничего не знаю. «Из больницы, из казармы и то уезжали в другой город и там умирали. Так что дела шли плохо». И тут мы переходим к Бронзе. Но первая фраза! Чехов пишет! Это такая провокация, это такая шутка, что сдохнуть можно. Поэтому, конечно, это один из самых гениальных рассказов. И я должен тебе сказать, что, в отличие от большинства чеховских рассказов, он заканчивается катарсисом. Настоящим и даже сентиментальным катарсисом.