Ульяновский частный театр Enfant Terrible, «несносное дитя», недавно отметивший 10-летний юбилей, интересен тем, что у него, при достаточно широком жанровом диапазоне (и драма, и скоморошья сказка, и кукольный театр), есть собственная тема.

В своих лучших постановках этот театр поднимает вопрос идентичности: национальной, культурной, религиозной. Кто мы такие? Кто населяет одну восьмую Земли? Как в нашей культуре фольклор сочетается с верой, а советское наследие — с классическим? Получается это более или менее интересно, но, тем не менее, спектакли Enfant Terrible по условно фольклорным текстам (сказки, сказы) — ярки, самобытны, оставляют сильное впечатление.

Режиссер в театре один: Дмитрий Аксенов (он же и главный художник). Он написал пьесу «Чудесные странники», по которой в театре поставлен кукольный спектакль. Эта постановка — вариация пензенского спектакля, за который Аксенов получил «Золотую Маску».

«Чудесные странники».
Фото — архив театра.

Начало спектакля — диалогичное в прямом смысле. Выходят три женщины в платках, и каждая хочет рассказать свою сказку: одна — о домике, другая — о лошади, третья — о корове… Перебивают друг друга, разноголосица! И тут сзади звучит колокольчик: знак высшего (авторского, режиссерского) присутствия. И рассказчицы послушно умолкают — только Кристина Сабирова грустно бросит: в ее домике «даже отопление было», — унося свою невысказанную историю. Потому что есть сюжеты поважнее.

Звучат слова заговора — на четыре голоса, не различить толком: «Стану я, раб божий, благословясь, пойду, перекрестясь, из избы дверьми, из двора воротами…» На глазах зрителей в синеватой полутьме на подвешенном планшете создается деревенька: ложится на землю покрывало снегов, становятся церкви и домики, загораются зимние окошки. Звучит «балалаечный» Бах, придавая картинке солярисовскую созерцательность. И возносится деревенька наверх — небесная твердь.

Сказка о чудесных странниках — одновременно история и традиционная (в духе «Мороза Ивановича» и «Подарков феи»), и необычная. Драматург не довольствуется традиционным выводом архаичной справедливости: доброму доброе, злому злое. В его мире главное — любовь; она способна на многое, в том числе и на прощение.

Облик кукол напоминает старинные деревянные игрушки. Заботливая и смиренная Маруся (Кристина Сабирова) с длинным печальным лицом выносит все придирки сестры и готова угостить всех; скуластые и бородатые старички-странники говорят дивным глубоким голосом (Иван Альгин); среди животных выделяется забавный осел-«гастарбайтер» со своим южным акцентом. Особенно ярким вышел образ Дуси (Наталья Ляхова): не просто «отрицательная» героиня, а вечно занятая, искажающая мир вокруг себя и страдающая от этого, естественная тревожная эгоистка — честное слово, ей больше сочувствуешь, чем осуждаешь.

Н. Ляхова (Свинья). «Зимовье зверей».
Фото — архив театра.

Говорится история сказовым, затейливым, арабесочным языком пословиц Даля и смешных народных оговорок. И если поначалу эту густую вязь юмора не всегда разберешь (так и сыплют куклы говорком), то потом всякое лыко оказывается в строку: и «седина бобра не портит», и «кровеедческий музей», и «склепатура» вместо «скульптура»…

На сцене скрупулезно выстраивается несколько уровней отношений: между куклами, между кукловодами и перекрестно. И когда персонажи покрикивают: «Татьяна!» — и актриса Татьяна Леонова послушно забирает то тазик, то плошку, становится смешно от нарушения законов и перспектив кукольного мира.

В спектакле несколько раз меняются локации. В эти моменты звучат тексты, напоминающие духовные стихи, — и внезапно проговаривается начало «Коней беспредела» Гребенщикова: «Да потеряли ось от колеса». Содержание спектакля — собственно, поиск той самой оси; и когда в итоге приходит всепрощение (прощение вредной и жадной Дуськи), спектакль завершается неожиданной и в то же время логичной сценой — вертепом. Тут и животные, и чудесные странники, и звучит текст о бодрствующих в ночи, и свет идет от плетеной колыбельки.

Так история о «подарках чудотворца» становится святочным рассказом. Христианская дидактика воплощается деликатно и ненавязчиво, проистекает из классического сказочного сюжета как его гуманистическое продолжение.

Важное место в репертуаре театра занимают сказки и сказы. На фестиваль «Коляда-Plays» Enfant Terrible привозил ностальгически-деревенскую и очень смешную сказку «Зимовье зверей» (автор пьесы Елена Киселькова).

А в Ульяновске я посмотрела «Волшебное кольцо» (по Шергину и немножко по Платонову). История о Ваньке, его кошке и собаке поставлена как «балаган-экспромт». Ничего нет в этом спектакле от аудиосказки (во что нередко превращаются постановки прозы); правда, иногда создается ощущение, что происходящее на сцене и вовсе отрывается от сюжетной основы — впрочем, увлекая зрителя за собой.

Я.  Щедров (Царска дочерь). «Волшебное кольцо».
Фото — архив театра.

Как и положено балагану, герои тут — почти скоморохи: приехали на телеге, потешные, в широких рубахах и штанах. Костюмы эти из небеленой ткани оборачиваются то брюками клеш, то кимоно — тем более что пластические номера, украшающие действо, включают и танго, и вальс, и пантомиму, и цигун. Пара-тройка штрихов — и готов костюм: у змеи Скарапеи (Анна Дулебова) в знак ее царственности на голове золотой чайничек, у царя (Наталья Забожко) на ушанке — подстаканник. А Илье Зызину для выразительного образа хватает подобострастного взгляда да прилизанного прямого пробора.

Балаганные образы при всей своей фриковости весьма органично «ложатся» на актеров. В центре — дуэт Белого (Наталья Ляхова) и Машки (Алиса Панова). Чарующе выразительна Анна Дулебова — и как Скарапея, и как официантка у царя, и как «Етуаль де Пари». Гротесковая манера игры Бориса Абашина позволяет ему комично воплотить образы и вредной старухи-матери, и обманутого змеиного отца. Наконец, «царска дочерь» рослого Ярослава Щедрова — это и смех на грани фола (подвешенные в авоське «груди»), и в то же время очевидная аллегория сурового и склочного характера царевны, которая не подарок и по характеру, скорее, мужик. Знаком, приковывающим внимание, становится появление «мужика» в рваном черном фраке — Алексея Гущина. Его персонажи — фокусник, танцор, солдат, гаишник — олицетворяют инфернальное насилие, в том числе и государственное (куда ж балагану без политической подоплеки). Когда его танго с Натальей Ляховой оказывается иллюстрацией выражения «мужик собаку давит» — это и смешно, и очень страшно.

Остроумно решено и появление волшебных помощников: их олицетворяет… черная телефонная трубка (сказано — сделано). И звучит мелодия танго «Утомленное солнце», которая довольно точно позиционирует временную (или вневременную?) привязку событий. Не случайно Ваня (Алексей Васильев) в «казематке» демонстрирует аутический уход: от тюрьмы не зарекайся. Выйти может помочь только волшебное кольцо. А на бюллетене для голосования — одна огромная клеточка: «Царь».

Так, штрихами, театр разворачивает перед большим и маленьким зрителем довольно-таки серьезное и страшное, по сути, зрелище — хотя внешне это уморительно смешно и зажигательно. Чего стоит только иронический знак волшебства — подбрасывание в воздух крупных блесток; или мама, которая «до вечера гудит» мантру «ом».

Сказки в Enfant Terrible — спектакли для всех, а вот «Леди Макбет Мценского уезда» — точно не для малышей. Начинается спектакль с омовения ног, а кончается тем, что обнаженные артисты обливаются водой. Между этими двумя ритуалами — звериный танец страсти и смерти.

Н. Ляхова (Катерина), А. гущин (Сергей). «Леди Макбет Мценского уезда».
Фото — архив театра.

Текст лесковского очерка «разложен» на двоих актеров (Наталья Ляхова и Алексей Гущин). «Переброска» персонажей поддержана реакциями, отношениями, пластическим рисунком. Артисты удивительно пластичны — не только в смысле телесном (а спектакль построен как последовательность акробатических и пластических трюков), но и в перевоплощениях.

Пространство лаконично и функционально: два часа герои будут сражаться на дощатом ринге-плоту, зависать на веревке и раскачивать мешок — как колокол. Вот только по лестнице никто так и не взберется: нет выхода наверх из этого мира.

Наряду с физиологичностью игры точно выдержана метафоричность главных сцен — любви и смерти. Первый любовный воздушный акробатический танец героев в приглушенном синем свете (звучит «Как за церковью за немецкою») — завораживает. И как страшно рифмуется последний их любовный танец — под резкие звуки варгана, на плоту, в красном свете, за синие чулочки…

Наталью Ляхову я видела замечательно работающей с куклами («Чудесные странники») и в характерной роли собачки Белого («Волшебное кольцо»), но подозревала в ней и мощное драматическое начало. И действительно: с первых же моментов спектакля, когда ее героиня улыбается радостно и тревожно, с сияющими глазами, и до последнего обнажения в ее игре не слышно ни одной ложной ноты. Ее Катерина заразительно обаятельна в своей оттаивающей любви — и по-настоящему страшна в насилии. Это какая-то актерская ртуть, перетекающая по сцене, взбирающаяся по лестнице, — кажется, нет трюка, нет эмоции и нет лика, недоступных этой актрисе.

Алексей Гущин представляет интересный тип артиста, способного на ужимки и трюки, на эмоциональные трансформации. И в Сергее, и в зловещем коте, и в эпизодических персонажах проступают мотивы змеиной, мефистофельской природы. В какой-то момент это меняющееся лицо лицедея даже пугает — словно бы отсутствием собственной природы.

Пытаясь дойти до самой сути, Enfant Terrible исследует крайние проявления жизни духа: всепрощение и жестокость, любовь и насилие. Сказовые интонации постановок навевают воспоминание о лубочной стилистике — только в том смысле, что театр в своих лучших спектаклях стремится восполнить недостаток фольклора в современности, воссоздает живущий по собственным законам мир постфольклора, народной культуры в индустриальную эпоху.