«Утиная охота». А. Вампилов.
Магнитогорский драматический театр им. А. С. Пушкина.
Режиссер Александр Фонарев, художник Алена Ромашкина.

Время ли?

Время ли писать об «Утиной охоте» в Магнитогорске, о спектакле недавнего выпускника курса Льва Эренбурга Александра Фонарева, о всего третьем его спектакле после окончания РГИСИ, — когда все театральное внимание сейчас приковано к «Утиной охоте» в БДТ нашего хедлайнера Антона Федорова?..

А. Майоров (Зилов), Н. Панов (Витя).
Фото — архив театра.

Время ли ставить сегодня «Утиную охоту» — пьесу болотистого безвременья, в котором вода стояла, реальность зарастала ряской, понятия добра и зла увязали в бурой тине, но в потерянности героя — Зилова — возникал бесстрашный портрет «времени дождя», когда ни зги не видать — льет и льет?

Нынче не льет, а полыхает, и кто сейчас этот Зилов — персонаж, берущий свой исток в потерянных поколениях и героях не нашего времени и породивший в застой и далее целое явление «зиловщины»: летающих во сне и наяву «амбивалентных» персонажей с прозрачно-водянистым взглядом, о которых не скажешь — хороший это человек или гадкий. Ясно, что безнравственный, но разве кто-то нравственен в этом социуме? Напротив, вокруг Зилова люди куда мельче, они не рефлексируют, а он — рефлексирующий, что и отличает его от посетителей «Незабудки».

Так воспринимался он в 1970–1980-е. И играли его страдающим человеком беды и безвременья — как Александр Чабан у Ефима Падве и Олег Даль в кино у Виталия Мельникова. Играли Зилова и сущим животным, как когда-то Сергей Оленберг у Владимира Рубанова в Омском ТЮЗе, и нервическим молодым плейбоем, все проблемы решающим одним путем — половым: в спектакле ермоловского театра и Евгения Марчелли Иван Янковский затыкал растерянность только бесконечным сексом. Бывал и актерствующий Зилов. Евгений Шумейко у Григория Козлова заполнял пустоту, проигрывая каждую новую ситуацию на полную катушку: достоверно орал, врал, наезжал, витийствовал, переворачивая все в свою пользу.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Вообще же «Утиная охота» получалась редко: заколдованная пьеса. Лучшим для меня навсегда остался спектакль Ефима Падве — так у него болела эта потерянность, невозможность их поколению дышать, будто в теплице под полиэтиленом…

И вот кто же Зилов в наши дни, когда — никакой болотистой ряски, когда все бетонно, каменно, булыжно — хоть голову разбей. Озеро высохло, утки улетели, охота (которая у Вампилова — синоним свободы) запрещена.

Тем не менее «Утиную охоту» ставят. И что же вычитывает из нее молодой, совсем молодой режиссер Саша Фонарев? Кстати, сравнивать их с Федоровым, человеком другого поколения, — особенно интересно, но это как-нибудь потом. А сейчас отмечу только, что курс Эренбурга из раза в раз показывает отличные работы: от событийных «Магазина» Артема Злобина в НДТ и «Матери» Насти Паутовой (независимый проект играют на сцене Городского театра) — до «Утиной охоты» Фонарева в далеком южноуральском городе, куда поди еще доберись… Но когда-то в Магнитку долетел Эренбург, легендарная «Гроза» которого уже двадцать лет идет в Магнитогорской драме, теперь добрался и ученик.

…Это мир почти затонувший.

Или мир в большой луже, в которой живут люди, всегда обутые в резиновые сапоги и привычно хлюпающие в них — иначе никак, это предлагаемые… Чавкающий звук сопровождает спектакль так же, как плеск воды: иногда в порыве сильных чувств сапоги героев фонтанами брызг взвихряют гладь старинного пруда…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Или это все и есть озеро с утками и охота Зилова идет на людей? Давно думаю:: уток он убить не может, а людей ранит спокойно, и в этом спектакле цель дана наглядно: подаренную друзьями птичку он ставит на голову безответной Галине — и стреляет в нее…

Или это мир после катастрофы? «Она утонула», на поверхности торчат отдельные предметы: сломанное дерево, окно с батареей под подоконником, стол… В общем, когда вода всемирного потопа чуть схлынула, вся сцена Магнитогорской драмы оказалась под тонким слоем воды. Или ее залили разверзшиеся хляби небесные.

Это в любом случае очень красиво и содержательно, Алена Ромашкина, работающая с молодыми «эренбургами», сделала замечательное, имеющее собственную ценность оформление. С серым свинцовым депрессивным небом, с торчащими островками суши. Проснувшийся на диване с рюкзаком за спиной Зилов (Андрей Майоров) бредет по «водному полу» своего жилища и натыкается, к примеру, на стул из «Незабудки». Общая вода жизни, в которой плавают герои и отражается бессолнечное небо…

«Утиная охота» принадлежит, несомненно, к «драматургии морального беспокойства» (есть такой термин у кинокритиков). Александр Фонарев — человек молодой, и пользуется он тем, что знает сам. О чем же его беспокойство?

Зилов спектакля очевидно в депрессии, когда реакции скользят по поверхности жизни и внутри так муторно, что больше ничего не интересно. На все наплевать. Андрей Майоров как будто не хочет ничего видеть, в его диагнозе нет сомнений. Но драматический театр не «кабинет психотерапевта», режиссер должен понять причину этого состояния. Театр не может дать герою ингибитор обратного захвата серотонина, его дело — дать истоки и мотивы, причины и следствия. Откуда у Зилова сегодня депрессия?

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Нет, он не окружен монстрами. Напротив, режиссер относится к героям очень по-человечески, гротесковые истории «про уродов» — это удел более старшего поколения, это стучитесь в двери к Федорову, а начинающий Фонарев, напротив, — «про людей», он строит им подробную жизнь, очеловечивая зиловское окружение (хотела написать что-то про метамодерн и доброту, но постеснялась).

Ему важно, что Валерия — Алла Вотякова складывает оставшиеся на столе салаты в банку не потому, что хищница, а потому что эта затонувшая жизнь — скудная.

А Галина — Анна Дашук — милая учительница-учительница, кроткая, мягкая (вот Зилов в ярости шпарит себе спину кипятком — и она сразу мажет ему ожог, снимая сметану с собственного лица: делала косметическую маску). В этом спектакле Галина не делает аборт, поведение Зилова для нее только аргумент в пользу решения уехать — чтобы сохранить, родить и вырастить своего ребенка. Она сперва молчит, грызет школьный мел из кармашка. Но ведь не сказать, почему и куда она уезжает, — это нечестно (учительница-учительница…). И Галина возвращается в квартиру именно затем, чтобы признаться во всем Виктору и, может быть, остаться… но он уже занят Ириной.

Фонарев сочиняет «человеческих людей», у него и Ирина оказывается не эльфом, слетевшим откуда-то для спасения зиловской души, а простой веселой девчонкой из района — видала я десятки таких абитуриенток областных институтов. И сапоги она носит задорнее других: из района приехала, это ее родная обувь. Режиссер придумывает каждому точные мотивы, биографию и даже отдельные скетчи, выходящие за рамки написанного Вампиловым. Вот пришли домой и ложатся спать Саяпины, обнаружив вдруг, что пол в комнате залило… А вот Кузаков провожает Веру на скамейке…

А. Майоров (Зилов), А. Дашук (Галина).
Фото — архив театра.

В этюдах спектакля (а видно, что репетировали этюдно) — и социальные наблюдения, и психологические подробности, и бытовые краски. Жизнь после катастрофы складывается из многочисленных подробностей, переходов от психологии к метафоре. Вера обозначает свою близость к Зилову тем, что застегивает ему подаренный охотничий пояс, а сам он, напившись на новоселье, укладывается спать в ящик дивана — как в гроб, между прочим. Галина со словами «ты все забыл» вытряхивает из кармашков раскрошившийся в пыль мел… В этой сценической этюдной вязи видно несомненное режиссерское мастерство, Фонарев владеет полифоническим строением сценической жизни.

Бог этого спектакля — в деталях, как и положено эренбурговской школе. У Веры под облегающим светлым бадлоном акцентированы соски, Зилов ловит антенной транзистора волны прогноза погоды — когда же кончится дождь, — а Валерия приносит с собой на новоселье рулетку и по-деловому фиксирует квадрат в 18 метров — чтоб точно удостовериться. Понимает режиссер и про поколенческую общность: Кушак здесь — ровесник Саяпина и Зилова, но самый робкий и зажатый в компании.

Но я все хочу догадаться о причинах зиловской депрессии — не как всеобщем маркере сегодняшнего дня (без депрессии сегодня никто), а как драматической боли героя.

Поколению Александра Фонарева психологи «с двумя классами церковно-приходской» внушили, что всё, в том числе неслучившаяся жизнь, — следствие детских травм. Эта альфа и омега поколения проиллюстрирована в прологе: под печальную музыку Баха мальчик Витя стреляет из палки в летящую утку — и она внезапно падает к его ногам. Это убил, ясно, не он из палки, а «доминантный отец» Зилова из ружья (отсюда — ход к сыновней нелюбви, раздражению от писем отца, нежеланию ехать на его похороны). С детства маленький Витя не способен убивать, хотя отец учит его: «Держи ружье. Парень должен уметь стрелять»… Ружье дал отец, и взрослый Зилов из раза в раз стремится на охоту.

А. Майоров (Зилов).
Фото — архив театра.

Потом, уже во втором акте, выйдет детский хор «Соловушки Магнитки» (название мною не придумано, клянусь, а взято из афиши), все в желтых сапожках, каких, конечно, не было в детстве Зилова, но зато красиво, — и запоет. А до жути узнаваемая советская шкрабиха (Лира Лямкина) нанесет Вите Зилову другую травму, публично оттрепав за ухо нерадивого певца. В общем — Зилов не жертва времени, а жертва детских травм. И это самое уязвимое и примитивное в живом и разнообразном спектакле Фонарева. Это то, что уплощает и сводит до частной истории «зиловщину» как явление социальное, оставляющее после себя фиктивные проекты реконструкции фарфорового завода и несчастных женщин. Александр Фонарев, отлично разработав периферию спектакля, не отвечает на главный вопрос «пьесы морального беспокойства».

В финале звучит «Вода» Гаврилы Лубнина, а настоящий убийца, хищник с орлиным профилем официант Дима (Данила Сочков) приходит за Зиловым: пора на охоту. Он очень хорошо, с отпускным удовольствием выпивает поллитру — и вот они уже на озере. То есть охота — не образ, не неосуществимая мечта. Зилов закуривает… Выстрел. Сигарета падает в темноте, как звезда: может, Дима застрелил бесполезного дружка? Но Дима стреляет и подбирает уток. Он осуществляется личностно, и никакой депрессии. А Зилов снова оказывается маленьким мальчиком с отцом у костра, у истока своей неудавшейся жизни. Горит хворост…

Новая искренность, чо…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Вот только мир затоплен, а так — почему бы и нет?

Я сегодня слаб, голоден и стар,
И сдуваю пыль со своих гитар
Сжалься надо мной, сделай что-нибудь!
О хорошем пой, о плохом забудь…