«Нармахнар». По пьесе Н. Кулиша.
Пермский театр кукол.
Режиссер Александр Янушкевич, художник Татьяна Нерсисян.

Александр Янушкевич, художественный руководитель Пермского театра кукол, и ранее был замечен в пристрастии к «серьезным» пьесам для драматического театра («Эдип», «Пляска смерти»), которые он упорно ставит, используя средства театра кукол. Это спектакли для взрослых. Вот и в Перми он предложил театру хорошо забытую пьесу «Народный Малахий», написанную 1927 году. (Первую постановку ее осуществил тогда же режиссер Лесь Курбас в театре «Березиль». А через 10 лет сгинули оба — и драматург, и режиссер.) Зачем понадобилась Янушкевичу эта старая пьеса, какие токи связывают ее с сегодняшним днем, и в чем принципиальный подход именно театра кукол к этому материалу? Попробуем разобраться.

«Нармахнар» расшифровывается как «народный Малахий (нарком)» — так поименовал себя герой спектакля, Малахий Стаканчик. О ком речь?

Сорокасемилетний почтальон Малахий Стаканчик, убоявшись революции, замуровывает себя на два года в семейном чулане. Выйдя из добровольного заточения, начитавшись большевистских книг и пропитавшись идеями революции, он уходит из дома (оставив жену и трех дочерей), чтобы добиться от власти немедленной реформы человека. Власть сначала дает ему должность, потом запирает в сумасшедший дом. Бежав оттуда, Стаканчик проповедует по заводам, городам и весям. Его ищет дочь, но герой отрекается от семьи. В финале Любаня кончает с собой. А Малахий, никому не нужный, превратившийся в городского сумасшедшего, продолжает мечтать о «голубой симфонии».

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Мир спектакля — это мир серых индустриальных объемов: домны, заводы, махины видятся в огромных прямоугольных рамах («окнах»?). Это и дань ведущему в 1920-х стилю — конструктивизму, и дань эпохе индустриализации. В этих холодных нечеловеческих объемах только маленькая деревянная будочка сортира соразмерна человеку. В то же время, это и «окна Роста» — ведь населены они маленькими, уродливыми, карикатурными человечками — плоскими, одно-двух-трехглазыми, асимметричными, непропорциональными, одетыми почти в монохромной гамме (что-то бело-коричнево-багряное — цвет запекшейся крови?). Они движутся только в одной плоскости — вправо-влево, приставными шажочками, у них профильный ракурс головы (которая может поворачиваться вокруг шеи на 180 градусов), некоторые имеют подвижные трикотажные руки. Огромная Жена — у нее только полтуловища, большие руки-клешни (которыми она пытается задержать убегающего мужа) и разверстый в крике рот. (Разве захочется остаться рядом с такой?) Дочки — Вера, Надежда, Любовь — тоже страшненькие, в каких-то полосатых и белых робах, лишь у последней бантики в волосах — утепляющий штрих. Родственники, соседи, сопалатники по сумасшедшему дому (говорящие головы разных размеров), медицинский персонал, чиновники (одна огромная голова на три туловища), проститутки (обломки гипсовых «Венер»), белая курица и красная химера-Революция (змееподобное чудовище с огромной зубастой пастью) — вот «кукольный» мир спектакля. И над всем этим карикатурным, плоским миром (глазами героя) — живая человеческая фигура.

Актер Андрей Долгих играет ребенка — восторженная улыбка, особый умиленный взгляд, широко раскрытые глаза. Седые волосы и борода — непременный атрибут пророка, но тело еще не иссохшее, вполне себе материальное. И вот на этом контрасте — внешней материальной крепости, активности и внутренней благостности, детскости — актер и строит роль. Малахий задумывается о несовершенстве человека в изменившемся мире и добровольно берет на себя миссию проповедника. Осталось только донести до власть имущих: «Главное теперь — немедленная реформа человека… Видите, что происходит с человеком?» Актер с мягким юмором показывает внутреннюю борьбу между собственническими инстинктами (гибель курицы) и необходимостью новой миссии. Нужно видеть, как, ползая на коленях, нежно прижимает к себе убиенную чудо-курицу Малахий, как рвутся наружу слезы, и как постепенно взгляд его становится твердым, расправляются плечи, движения делаются решительными. Этот человек открывает в себе дар оратора, проповедника, утешителя. Как он утешает и убеждает санитарку Олю, рисуя перед ней картины возвращения неверного возлюбленного Кирюши. Как он убежден в своей правоте. В эпизоде же на заводе режиссер превращает Малахия в куклу — таким его видят пролетарии. Его проповедь выглядит смешной, нелепой и неподходящей в этой огненной преисподней. В финальной сцене Малахий уже сломленный, тихий, весь в себе. Блаженный, он раз и навсегда выбрал мир идеальный, поманивший его, но так не совпадающий с миром реальным, сегодняшним. Еще одна жертва во имя мечты.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Остальные актеры объективно обладают куда меньшим арсеналом. В первую очередь, образ выстраивается интонационно. Потому что куклы практически неподвижны: поворот головы, движение руки, приставной шажок — это все, что они могут. Однако нельзя сказать, что визуальный ряд не работает. Он необычно простроен: когда одна кукла говорит и движется, остальные персонажи замирают. Похоже на комикс, и для зрителя непривычно — нет движущейся картинки. Исключение — сцена на заводе (в живом плане). Но и там картинка оживает постепенно, фрагментами.

Несомненно, по драматургии, визуальному ряду, художественным средствам это спектакль новаторский. Разумеется, он несовершенен и только складывается. Пожалуй, самая серьезная проблема на сегодняшний день — это восприятие «Нармахнара» неподготовленной публикой. Слишком сильно расходится эстетика спектакля с привычными зрительскими ожиданиями. На спектакле зал почти не смеется. Хотя, казалось бы, текст пьесы (особенно в первой части) дает для этого все основания. Автор сплавил воедино комическую (эрдмановскую) интонацию 20-х годов с поэтической (платоновской), приправив их собственной горечью.

О чем история? О человеке, возмечтавшем и поверившем в улучшение человеческой породы — так же быстро, как была совершена политическая революция? Да. О мечтателе-фантазере, столкнувшемся с чиновничьей машиной и людьми, упорно не желавшими совершенствоваться? И об этом. О жертвах, принесенных во имя прекрасного будущего? О несовершенстве мира? О том, что человек не меняется на протяжении различных исторических эпох? О консерватизме его природы? Или о том, что резкая смена общественно-экономических формаций идет по живому (человеку)? Мы знаем, что было после (в отличие от героя). Перед нами прошли 90 лет. Улучшилась ли человеческая порода? Сомнительно. Есть ли шанс? Поглядим…