О спектакле
«Мейерхольд. Чужой театр». Новая сцена
Александринского театра. Спектакль
Валерия Фокина, художник
Алексей Трегубов
Не знаю, почему именно сегодня Валерию Фокину захотелось приговорить Мейерхольда. Приговорить так, чтобы никакого сочувствия к зарвавшемуся, эгоистичному, себялюбивому худруку, работающему в театре своего имени, — не возникало. Неяркие участники собрания по следам статьи Керженцева правы: труппой не занимается, все построено для Райх, репертуарной политики — нет, идеи театрального авангарда утонули в эстетизме «Дамы с камелиями», в театре нет никаких других режиссеров… Они, кстати, не клеймят его с позиций идеологии, они говорят, как плохо живется им в театре. Сукины дети? Конечно. Но они хотят внимания и ролей. Вот и Гарин ушел, восемь лет просидев без ролей. Гарин!!! Знакомая, между прочим, картина.
Фокин ставит сцену из 1920-х, когда Мейерхольд велит арестовать Эренбурга, когда он — вершитель судеб, карает и милует и отвратителен в своей большевистской самовластности. Фокин ставит моментальные реконструкции спектаклей, когда под протянутой рукой Всеволода Эмильевича ораторы этого собрания начинают извиваться и, послушные его воле, идут в мизансцену — как марионетки. Фокин и Кошевой делают Мейерхольда нарциссическим глухарем с комплексом собственной гениальности. Простой зритель, не знающий о театральных реформах Мастера, не знающий о 1938 годе большого террора, поймет только, что Мейерхольда увольняют правильно и что Зинаида Райх — сука. И я, честно сказать, готова присоединиться к простому зрителю, наблюдающему совсем не страшное собрание, на котором выступают не идеологические уроды, а несчастные крепостные ТИМа, но чувствую, что это — совсем не то, к чему я хочу присоединяться в эпоху очередных увольнений и снятий. Потому что завтра этого зарвавшегося, необаятельного Вс. Мейерхольда, презирающего всё и вся, будут бить палками в тюрьме, а он будет писать письмо Молотову, которое все мы знаем наизусть: «Меня здесь били — больного шестидесятишестилетнего старика. Клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам (сверху, с большой силой) и по местам от колен до верхних частей ног. И в следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-сине-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что, казалось, на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток (я кричал и плакал от боли). Меня били по спине этой резиной, меня били по лицу размахами с высоты…»
В отличие от простого зрителя, я знаю, что ему вменили преступления, указанные в статьях 58-1а и 58-11, обвинили в связях с троцкистами и в работе на японскую разведку и расстреляли. И этот кромешный ужас мог бы стать драматическим контрапунктом к протоколу одного заседания в назидание потомкам: поддержав статью в газете, вы поддерживаете ее последствия — арест и смерть.
Но в спектакле нет этого трагического контрапункта, нет и Мейерхольда-художника. Есть этически непереносимый, декоративный режиссер-диктатор, который получает свое. И ладно бы, но это «свое» — пуля.
Все собрание, свидетелями которого являемся мы, ждешь драматургического кульбита, когда финал жизни Мейерхольда обретет многослойность: от Станиславского, по отношению к которому, своему учителю, Мейерхольд вел себя просто подло, а тот, великий и благородный, никогда не заигрывавший с диктаторскими режимами, протянул ему свою старческую руку помощи, — до кризисного десятилетия 1930-х, когда Мастер престал соответствовать регламентированной эстетике режима.
Но нас только информируют. О том, что Керженцев написал, что собрание собралось, что Мейерхольда уволили. Поделом тебе, акула, поделом.
Отлично встретил 150-летие товарища Мейерхольда Академический Александринский театр. Ура, товарищи!
Комментарии (0)