Т. Стоппард. «Леопольдштадт».
РАМТ.
Режиссер Алексей Бородин, художники Станислав Бенедиктов, Виктор Архипов, Лилия Баишева

Был такой старый и грубый анекдот. Сидит генерал в компании, где травят байки. Все ржут, один генерал мрачен. «Что же вы, Иван Иванович, не смеетесь?» — спрашивают его собутыльники. Генерал отвечает: «А я все жду, когда же будет про ж… у».

В хорошо ассимилированном к европейскому укладу жизни еврейском семействе, история которого разворачивается в пьесе Тома Стоппарда «Леопольдштадт», о чем только не говорят. Витийствуют тут знатно: Парижская выставка; Вена как демократическая столица Европы; математические открытия изменят мир; современное искусство и современная философия владеют просвещенными умами… Звучат имена: Малер, Климт, Фрейд… Огромное, разветвленное семейство Германа Мерца (Евгений Редько) живет припеваючи: хороший дом в прекрасном венском районе Леопольдштадт, солидный достаток, широта интересов. Мерц — владелец ткацкого производства и торговли, в непосредственном родстве с ним находятся и ученый-математик, и пианистка, и прочие весьма культурные индивидуумы. Дети получают отличное образование, дом — полная чаша, и можно строить планы, мечтать, вперемешку спорить о мировых проблемах и болтать сиюминутных семейных нуждах. На дворе 1899-й, еще ничто не предвещает…

Однако благодушное семейство отчего-то постоянно возвращается к еврейской теме. Подобно тому генералу из анекдота, в подкорке зацикленному на одной тематике, состоявшиеся, удачливые, обеспеченные, образованные (а некоторые даже крещеные) европейские евреи все время упираются в пункт, который в советских рабочих анкетах числился за номером пять, национальность. Вот ушлый Герман даже принял христианство, грезит о полной ассимиляции и презирает идею отдельного еврейского государства, которая уже вовсю витает в воздухе. Смотрите, рассуждают наши герои: и Фрейд еврей, и Шницлер, и Малер, а какой грандиозный вклад внесли в науку и культуру мира, ну невозможно же обществу не принять это во внимание!

Сцена из спектакля. Фото М. Моисеевой

Так исподволь, но строго последовательно и неумолимо категория особенного, т. е. национального, еврейского, переходит в пьесе Стоппарда и спектакле Бородина в категорию общего. Главная тема выходит за пределы трагической истории отдельного народа. Пьеса разделена на четыре эпизода, отбитые вверху портала огромными видеоцифрами судьбоносных для европейской истории годов: 1899, 1924, 1938. Последняя сцена происходит в 1955-м. В 1924 году в Австрии уже поговаривают о новой войне, хотя, казалось бы, еще не забыта прежняя, Первая мировая. Уже поднимает головы партия националистов. Уже гонят студентов еврейской национальности из университета. Но наша прекраснодушная буржуазная интеллигенция продолжает думать, что этого не может быть, потому что не может быть никогда. Старательно пытается забыть о погромах рубежа веков, решительно не желает даже предположить, что к середине ХХ века может случиться что-то и похуже. Иллюзии оказываются сильнее здравого смысла. Эпизод удачной жизни цепко держит в объятиях, не давая поверить в то, что это был всего лишь эпизод, временный сбой системы. И вот уже англичанин Перси (Максим Керин) говорит: «Бегите. Будет еще хуже!» Но верить в это так не хочется. «Это мой город!» — восклицают герои. Как же все это знакомо! Мой город, моя страна, не уеду, не дождетесь!

В 1938-м они уже пытаются эмигрировать, но это становится почти что невыполнимой задачей: страны, куда можно бежать, устанавливают квоты. Да и надежда, что все рассосется, еще теплится.

Не рассосется!

Сцена из спектакля. Фото М. Моисеевой

Осколки рода, три человека встречаются в 50-х годах. Один из них, Лео (Иван Юров), живущий в Англии и считающий себя англичанином, хотел бы забыть и свое происхождение, и связанные с ним события. Но так не бывает. Рано или поздно прозрение и осознание реальности все равно настигают. Тоже знакомо, не правда ли?

Пьеса Стоппарда во многом автобиографична. Рожденный в Чехии Томаш Штраусслер в 1939 го-ду, когда немецкая армия вошла в Чехословакию, вместе с родителями бежал из страны. После долгих скитаний и гибели отца мать вышла замуж за Кеннета Стоппарда, офицера британской армии, Томаш стал Томом, гражданином Великобритании, и долго ничего не знал о своих корнях. Прошлое рано или поздно посещает любого. А честное его осознание все же помогает реально, без розовых очков взглянуть на настоящее и будущее.

Спектакль Алексея Бородина, в сущности, прост и предельно внятен. В отличие от огромного «Берега Утопии» (а Бородин ставит уже четвертую пьесу Стоппарда) «Леопольдштадт» идет всего два часа с небольшим и без антракта. Бородин здесь узнаваем, равно как и его постоянный соавтор, сценограф Станислав Бенедиктов, который не успел закончить свою работу, доделывали оформление художники Виктор Архипов и Лилия Баишева. Но почерк, конечно же, его, Бенедиктова. Снова, как и в прежних спектаклях, декорация симультанная, предметы интерьера стремительно меняют положения, образуя разные пространства игры, вертится поворотный круг, унося одни позиции и выставляя на первый план другие. Снова добротнейшим образом воссоздана среда. Здесь это обстановка богатых венских домов: стулья и диваны, бюро и канапе, столы, резные ширмы и буфеты. Центром в глубине сцены становится знаменитый архитектурный элемент старых австрийских и немецких зданий — застекленный вход — эркер. Знак респектабельного жилья, этот вход со временем приобретает метафорический смысл, отделяя уютный и во многом вымышленный мирок семьи от страшного внешнего мира. А к финалу и вовсе становится выходом в трагическое пространство.

В. Тиханская (Гретль), Е. Редько (Герман). Фото М. Моисеевой

Эпизод 1899 года — типичная для Бородина живая многофигурная композиция, где большое количество персонажей образуют дуэты и группки, общаются, действуют и за каждым в отдельности трудно уследить. Возникает картина счастливого семейного бедлама, где и аристократические женщины, и респектабельные мужчины, и многочисленные умытые, причесанные детишки купаются в надеждах и благоденствии. А далее следует совсем предсказуемый, однако в сегодняшнем контексте весьма логичный ход: семейство несколько раз застывает перед фотообъективом, делается групповая фотография, фиксируется время, потому что уже завтра все беспощадно изменится.

По аналогии пришла на ум входная дверь РАМТа перед премьерой этого спектакля. «Леопольдштадт» игрался в рамках фестиваля «Черешневый лес», и, согласно ритуалу, у входа красовалось бумажное розовое дерево, была постлана красная дорожка, а из динамиков доносилась изрядно потрепанная от частого употребления музыка Нино Роты к кинофильму «Восемь с половиной». В былые сытые, вегетарианские времена живой оркестр и все эти деревья с дорожками еще вызывали некий подъем духа. Но нынче такая прелюдия выглядела откровенно неуместной, пошлой пародией. Былое прекраснодушие отрезано, кажется, раз и навсегда. Вот так и счастливое семейство в объективе старинного фотографического аппарата резко поплыло в небытие.

Е. Редько (Герман), А. Доронин (Людвиг). Фото М. Моисеевой

От первой сцены через вторую, происходящую спустя двадцать с лишним лет, где жизнь все еще сытая, но прежнего уюта нет, и мебель стоит беспорядочно, и все как-то сгрудилось, будто ждет переезда, совершается стремительный переход к сцене третьей. Уже свет неярок, шикарный эркер посерел и почти скрылся в темноте, а на переднем плане красуется груда чемоданов. Вещественная среда все время опережает обитающих в ней героев. Последние все еще пытаются держаться за остатки иллюзий, а обстановка тем временем последовательно и безжалостно их отсекает.

Пьеса, как это бытует у сэра Тома, очень разговорная, обилие диалогов порой зашкаливает. Стремительный игровой темп, которым Бородин уже не в первый раз компенсирует плотную текстовую насыщенность, позволяет избежать статики и одновременно задает режим актерского существования. Играют не глубокую психологию — с ней попросту не успеть, — но точную характерную типажность. В тексте много юмора и немало личных характеристик: здесь обманывают и изменяют, капризничают и мухлюют, а иные даже и подличают. Рамтовские актеры хороши: Редько — Герман, его жена Гретль — Виктория Тиханская, Людвиг — Александр Доронин, красавица Вильма — Янина Соколовская, Натан — Александр Девятьяров (к слову, точное и красноречивое музыкальное оформление спектакля тоже придумал он)… Все безупречны, да всех и перечислить невозможно, ибо много евреев жило в этом венском квартале, именуемом горожанами «кварталом мацы». А идея полной ассимиляции тем временем явно трещала по швам. Хотя никто, кроме старейшины рода, бабушки Эмилии (Лариса Гребенщикова), этого замечать не желал. Здесь усердно справляли Рождество, водружая при этом на верхушку елки звезду Давида. Здесь же по всем правилам, диктуемым правоверной бабушкой, праздновали и Седер Песах. Здесь недобрым словом поминали основоположника сионизма Теодора Герцля и упивались творчеством Бетховена да Моцарта. Но однажды сюда вломился штурмовик, и ни Герцль, ни Моцарт с Бетховеном помочь ничем не смогли.

И. Калантаров (Натан), А. Доронин (Людвиг). Фото М. Моисеевой

Однако как все-таки часто всплывала тема еврейства в разговорах людей, казалось бы уже преуспевших в крайнем от нее дистанцировании! Сэр Стоппард всегда славился отменной иронией: как ни убегай, во что ни рядись, а корневая нерешаемая проблема все равно тебя не отпустит. Ее как бы нет, но она есть, и наступит тот социально-исторический момент, когда она-таки встанет ребром, прекраснодушию придется положить конец и останется взглянуть правде в глаза.

В. Панченко (Отто), Е. Редько (Герман). Фото М. Моисеевой

Особенное, повторю, довольно скоро переходит в спектакле в общее. Взявшись за историю одной европейской еврейской семьи, Бородин на самом деле ставит историю о реальном положении мыслящих людей, не желающих признать своего в этом мире трагического меньшинства. Режиссер сам в интервью так сказал: мы переживаем трагедию меньшинства.

Ну разумеется. И как не вспомнить разбитую нынче вдребезги интеллигентскую иллюзию двух прежних российских десятилетий: дескать, будем держать курс на просвещенность, демократию, открытость миру, на всяческую культуру, толерантность и прочие прелести. Ау, прорабы перестройки (осколки этой старой когорты еще наблюдались в премьерном зале, правда, изрядно разбавлены были представителями других, скажем так, общественных слоев). Ау, просвещенные капиталисты, ученые с международными связями, деятели культуры, которая спасет мир!

Д. Шперлинг (Фриц), В. Тиханская (Гретль). Фото М. Моисеевой

Финальная сцена спектакля между тем тоже совершенно проста и предсказуема. Но она беспроигрышна в своей недюжинной эмоциональной силе, потому что нынче совсем не время для витиеватых высказываний. На подмостках появляется вся, вплоть до бабушкиного колена, бывшая огромная семья, жившая в «квартале мацы». Одежда на героях другая, не в пример прежней, сдержанной, яркая и броская. Так обычно бывает в снах, когда все раскрашено и кажется более праздничным, чем на самом деле. По одному члены семьи уходят в дверь того самого эркера-портала. Получается как в «Прощальной симфонии» Гайдна (не мною первой замечено, но замечено верно). Друг за другом эти люди покидают подмостки, а в это время называются их имена и места их ухода из жизни.

М. Керин (Перси), А. Розовская (Нелли). Фото М. Моисеевой

Паули — Верден. Роза — Аушвиц. Курт — Дахау. Белла — Аушвиц. Гермина — Аушвиц… Занавес.

Июнь 2023 г.