«Платонов». Инсценировка Р. Должанского и Д. фон Дюффеля по мотивам пьесы А. Чехова.
Дойчес театр (Берлин).
Режиссер Тимофей Кулябин, художник Олег Головко

Тимофей Кулябин начал ставить в Европе задолго до того, как это стало обычной и часто теперь спасительной практикой для русских режиссеров. Рига, Мюнхен, Цюрих, Берлин — все это было «до».

Но этот спектакль — «после». Впервые его показали еще летом в Люксембурге, поскольку это совместное производство c Les Theatres de la Ville de Luxembourg. И вот в октябре спектакль перебрался в Берлин, в Deutsches Theater, где с тех пор и играется.

Имена команды постановщиков, написанные латиницей в программке, выглядят почти так же странно и чуждо, как имена персонажей пьесы Чехова, произносимые по-немецки актерами. Timofej Kuljabin, Oleg Golowko, Vlada Pomirkovanaya, Roman Dolzhanskiy — вот те, кто привез с собой идею спектакля «Платонов».

Из программки можно узнать, что немецкие актеры, как когда-то труппа МХТ, посещавшая ночлежку, сами отправились в дом престарелых для деятелей культуры, куда Роман Должанский и Тимофей Кулябин перенесли действие пьесы.

Для этого им не нужно было ехать в Россию, они нашли такое же место в Берлине и пошли туда с переводчиками. Русские актеры — бывшие Трилецкие, Платоновы, Войницевы — состарившиеся, слабые, беспомощные — вот кого увидели, поняли и сыграли артисты Deutsches Theater.

Занавес открывается в темноте. Надпись, прое-цируемая над сценой, обозначает место действия — дом престарелых для деятелей культуры «где-то в России»…

Обстановка действительно напоминает Россию — щиты «Информация», горшки с цветами на подоконниках, буфет с посудой, пледы, стеклянные пепельницы. Но все же это не выглядит как дом престарелых. Тут слишком чисто для места, рассчитанного на стариков: мебель точно только что из Икеи, белые скатерти, свежие цветы в вазах, подушки, одеяла, все красиво распределено по сцене. Слева и справа два стола со стульями, по центру низкий диван и два кресла, между которыми низкий шахматный столик. Россия, но не существующая. Как будто она уже за жизнью — где-то в нигде.

Инструментом сценографии становится вращающийся круг. За счет этого меняется стена цилиндрической конструкции с окнами, сменяются декорации. А внутри, за стеной сцена — своеобразный театр в театре. Зритель этого почти не видит, лишь иногда через окна или во время вращения декорации можно разглядеть внутреннюю сцену. Она выполнена в стиле классической для курортных городов ракушки, летней площадки для концертов и маленьких представлений, по ее верхнему краю проходит линия софитов, светящихся всегда.

К. Вихман (Анна Петровна), А. Куон (Платонов). Фото А. Деклэра

Роман Должанский и Тимофей Кулябин меняют не только место действия, но и персонажей. Все они — артисты. Но артисты, которые уже ничего не могут. Их попытки достичь уровня высокой трагедии кончаются неудачно, они не тянут ношу драматического действия. Это актеры-старики, стоящие лицом к лицу со смертью. Они хотят жить, хотят работать, хотят, но не могут.

Все роли в спектакле исполняют артисты относительно молодые. Их «состарили» за счет грима, накладных животов и горбов, но и сами они, конечно, играют возраст, причем разный, но у всех — преклонный, когда «уже поздно», хотя из зала невозможно разглядеть, настоящие это морщины или нет, сколько актеру на самом деле лет и действительно ли у него такое телосложение. Они кряхтят, кашляют, хромают, опираются на костыли и палочки. Они комичны в своей старости.

Кулябин создает многоуровневую конструкцию ролей — сравнительно молодые актеры играют старых артистов, пытающихся играть большую трагедию. И если актер и его роль максимально сливаются, указывая на психологический ключ, которым открывается пьеса, то «игры» самих персонажей в этом типе представления гораздо сложнее. Тут исполнители берут дистанцию, четко разделяя эти две ипостаси, — они меняют голос на нарочито театральный, чуть ли не декламируя текст, позы становятся классицистическими, а интонации четкими и возвышенными. В эти моменты персонажи словно заново оживают, но ненадолго. Энергия кончается, наступает затухание.

Войницева (Катрин Вихман) в начале спектакля мирно спит на одном из кресел, за соседним столом, сосредоточившись на чтении книги, сидит Сергей Павлович — Энно Требс (в этой версии не обозначается их родство). Костыли, на которые он опирается при ходьбе, аккуратно прислонены к стене. В комнате появляется Трилецкий (Мануэль Хардер) — забавный старик в очках и брюках с подтяжками. Он, по-дурацки шутя, будит Войницеву. Время тянется вязко и тяжело. Звучит пустой, внезапный, несмешной смех. К персонажам иногда подходит с таблетками или записками типичная молодая больничная медсестра (Матильда Свитала) — нагловатая, вечно жующая жвачку, совершенно безразличная ко всем старикам. Герои играют в шахматы, продолжая смеяться. Диалог Чехова звучит как нельзя более уместно: для них уже все пройдено, все потеряно, они просто ждут смерти. И все фразы Чехова о красоте Войницевой, о том, как кто-то располнел или похорошел, тут же начинают казаться комичными.

Со временем игра Войницевой и Трилецкого превращается в фарс, они смеются все громче, все заливистее, все отчаяннее — и вдруг, обессилев, садятся и засыпают. Кулябин строит ритм спектакля на скачках от фарса к тишине и дремоте. И такие переключения будут происходить на протяжении всего действия — резкие переходы от смеха к сну.

Время больших страстей ушло из жизни персонажей. Героев больше нет, люди действующие кончились. Надежды вернуться в высокую трагедию разбиваются об их возраст, хотя они пытаются: часто начинают говорить так, словно читают великие монологи Шекспира или Шиллера, но вскоре теряются, смеются. Они уже ничего не могут. И даже когда внезапно Трилецкий идет по-рыцарски с мечом защищать Грекову от нападок Платонова — оружие ломается в его руках.

Сцена из спектакля. Фото А. Деклэра

Сам же Платонов (Александр Куон) вместе со своей женой появляется в доме престарелых как гость. Он моложе остальных актеров, ему «за пятьдесят». Войницева еще до того, как он входит в комнату, говорит: «Он был очень хорошим актером». Режиссер фокусируется на нереализованных надеждах и амбициях Платонова. В его поведении проглядывает нечто живое, словно в нем еще не угасло желание что-то делать. Платонов не засыпает внезапно после всеобщего смеха, ему это кажется странным. Он встает и закуривает, звучит грустная фортепианная мелодия, свет приглушается, декорации сменяются, цилиндрическая конструкция начинает крутиться, на ее стене время от времени появляются старые афиши: «Коварство и любовь», «Музыка и искусство», «Идиот», «Чайка». Все это обрывки прошлого — аншлагов, аплодисментов, залов. Теперь они никому не нужны.

Жена Платонова Александра Михайловна (Линн Ройссе) проста, но справедлива. Она, как и сам Михаил Васильевич, моложе всех остальных. Саша, отчество которой постоянно забывают все персонажи, появляется среди них впервые и будто бы чужая. Она не понимает их театральных замашек, она, словно мать, приказывает Платонову извиниться, укладывает его спать, она единственная, кто смотрит на него не как на нереализовавшийся талант, а как на обычного, любимого ею человека. Но несмотря на всю ее заботу, Платонов дергается, мечется, врет и не может ценить то, что у него уже есть, — свою жену.

На сцене персонажи пытаются в последний раз ощутить вкус полноценной жизни. И именно Платонов становится инициатором этой последней для них всех драмы. Каждая из женщин, исключая Александру Михайловну, будет биться, стараться, отдавать последнее ради этой иллюзии — еще раз полюбить, еще раз испытать эти чувства. Все они одна за другой приходят к Платонову. Когда на внутренней сцене происходит нечто вроде последнего праздника угасающих артистов, где они демонстрируют немногочисленной публике свои былые таланты, в углу сцены появится портрет Станиславского с одинокой розой перед ним. Он словно с укором смотрит на их неспособность играть и жить на сцене.

Пока за стеклами высоких дверей идет концерт, Платонов на авансцене перед стеклянными дверями совершенно не заинтересован происходящим и просто бродит туда-сюда. Сперва появляется сгорбившаяся Софья Егоровна (Бригитте Урхаузен), которая вроде бы еще держится за Войницева, за свое прошлое, но Платонов зажигает в ней желание вновь ощутить давно забытые чувства. В итоге она дрогнет и назначит ему встречу, после которой они должны будут сбежать… Затем на своей инвалидной коляске на сцену выезжает бывшая балерина Грекова (Биргит Унтервегер). Платонов откровенно над ней издевается, она же в своем смешном и неуместном костюме для ее номера «Джоконда» язвит ему в ответ. Внезапно он целует ее, и она тут же словно молодеет на глазах, возвращается к жизни, она хочет удержать это ощущение. Последней к Платонову приходит Войницева — все с той же целью. Они тихо садятся на скамейку, начинают вспоминать прошлое, и видно, как надежда на нечто большее загорается в ее глазах, но Платонов не дает ей однозначного ответа. При этом он позволяет всем им считать его спасительной нитью, за которую можно ухватиться.

Сцена из спектакля. Фото А. Деклэра

Та же сцена повторится с Платоновым на следующий день в библиотеке, но уже не как надежда, а как крах этих надежд. Ниточка обрывается: Платонов заснул, пропустив назначенную Софьей Егоровной встречу. И по очереди к нему одна за другой приходят все те же женщины, уговаривая его пойти с ними, но он не хочет. Единственная, кто не цепляется за Платонова, — его жена Александра Михайловна. Она приходит к нему и тихо кладет кольцо на шкаф картотеки. И после этого Платонов ломается, он не понимает, чего хочет, мечется от одной к другой, вырывая страницы из книги, посылает Грековой записку… В исступлении от его поведения Войницева выбрасывает книги из шкафа, они падают, мнутся, рвутся. Все разваливается, все мечется от фарса к дремоте дома престарелых. Поздно. Последняя надежда — на любовь, на жизнь, на Платонова — рушится, в итоге никто ничего не получил.

Тимофей Кулябин поставил спектакль об угасании и исчезновение всех последних импульсов, желаний, мечтаний, которые герои постоянно откладывали «на потом», они сами виноваты в своей судьбе.

Они соберутся еще раз в финале — разбитые, вымотанные и грустные. Даже то, что у них оставалось, развалилось. И, казалось бы, Платонов осознает после самоубийства Саши ошибочность своего поведения, но весть о том, что она жива, возвращает его в прежнее бездейственное состояние. В последний раз уходит свет, звучит музыка, крутится декорация, периодически открывая внутреннюю сцену с горящими огнями, где моет пол работница дома престарелых. Печальная фортепианная мелодия становится все громче, к ней добавляется жуткий космический гул, который начинает доминировать над фортепиано. В итоге останется только этот гул, только шум времени, когда все развалилось.

Февраль 2023 г.