«Боркман». По мотивам пьесы Г. Ибсена «Йун Габриэль Боркман».
Александринский театр. Новая сцена.
Режиссер, сценограф, соавтор сценария (совместно с Алексеем Ильиным) Андрей Калинин

Спектакль тяжелого удельного веса, при том, что вовлекает в действие лихое, тотально ироничное. «Данс макабр», пляска смерти. Длящийся напор виолончельного соло, вздымающиеся и опускающиеся этажи сценографической конструкции — это звукопись и динамика катастрофы, самой ее неотвратимости.

Безусловная удача спектакля — крупная кладка драматической постройки, соответствующая масштабу Ибсена. Театр еще и расширяет, мы увидим, рамки действия беспредельно.

И. Трус (Йун Габриэль Боркман). Фото В. Постнова

Заглавный герой (в этой роли Иван Трус) здесь — лев, загнанный в клетку, и еще в большей степени — «голый король», почти в прямом смысле этого слова. Шуба-шкура едва ли не на голое тело. Он выйдет на сцену не скоро. Начинает действие Янина Лакоба. Ее фру Гунхильд Боркман — едва ли не весталка на пепелище…

Но еще раньше мы увидим пролог. Степан Балакшин и Анастасия Гребенчук выходят на край авансцены, и звучит совершенно по-брехтовски баллада бродячих музыкантов. В откровенно сниженном виде суммарно излагается история прогоревшего банкира. Артисты (дальше это будут Вильхельм Фулдал и его дочь Фрида) сочетают уличную отвязность зонга и меланхоличное, почти безучастное его сопровождение. К вящему ужасу академистов, уличный певец схож с известным портретом великого норвежца. Такой классик-расстрига. В этом-то гриме он и существует в спектакле вплоть до финала, где его невзначай переезжает «щегольской возок» молодых героев, вырвавшихся на волю, среди которых будет и его дочь Фрида.

Я. Лакоба (Фру Гунхильд Боркман), А. Шидловская (Фрекен Элла Рентхейм). Фото В. Постнова

Это ударный спектакль, спектакль-удар, который хочется «рассказывать» сразу с начала, середины и конца. Потому что перед нами не драма, не трагедия, — а констатация состоявшейся катастрофы. Классик словно предвидел, предвосхищал дальнейшее. При этом здесь вполне по-ибсеновски атлетически выстроенное действие, — хотя в новейшем «Боркмане» все происходящее по ходу этого действия словно отменяет само себя. В финале каждый в равной степени оказывается там, где не ожидал, все остаются ни с чем. В этом спектакле несчастны уже не люди, а само время.

Видела этот спектакль на Новой сцене Александринского театра дважды. Самый первый спектакль был еще очевидно не устоявшийся, — но уже в следующем месяце крепкая постройка была явлена в полную силу, актерский ансамбль, говоря музыкантским языком, также «строил».

Итак, Янина Лакоба начинает действие. Да, полубезумная жрица, посвятившая себя фантому. Сын должен быть принесен в жертву, он восстановит поруганную честь фамилии. Очаг в разоренном доме никого не греет. Капище покинуто богами. Ах да, на дворе новое время. Но вот и крест на стене сорвался, повис вниз головой… никто и не заметил.

Сцена из спектакля. Фото В. Постнова

Фру Гунхильд одновременно знобит от холода и внутреннего злого огня. Лакоба играет гротескно, именно она в состоянии показать эту острую грань холода и жара, безумного экстаза, психоза — и холодной рациональности, разумности, и это… жутко-смешно одновременно. Над головой слышны шаги загнанного в угол банкрота, могучий штурм виолончельного соло… Тот же Фулдал, этот характерный особенный персонаж Ибсена, и причастный, и отстраненный от основного сюжета, — берется изгнать бесов из одержимой ими фру Гунхильд, и мы видим, с перерывами, в монтаже с эпизодами «наверху», так же гротескную сцену экзорцизма: бесы с нечеловеческим ревом покидают жену Боркмана — впрочем, ненадолго.

Когда в дом является фрекен Элла Рентхейм (Алиса Шидловская), начинает разматываться клубок прошлого, как это бывает в пьесах Ибсена. Соперничество сестер-близнецов, конечно же, обнаруживает человеческое измерение былой драмы банкротства дома Боркманов, «узкие места» сверхчеловеческих притязаний Йуна Габриэля Боркмана. Но Элла-то приехала проститься с родней и просить племянника, которого она воспитала, чтобы он помог ей в последние месяцы ее жизни. Фантомной «миссии» юного Эрхарта Боркмана, желчным сетованиям поверженного финансового воротилы она противопоставляет проповедь любви. В начале прошлого века в Малом театре эту роль играла Мария Ермолова — пишут, грандиозно.

Я. Лакоба (Фру Гунхильд Боркман). Фото В. Постнова

Хорошее было время! «Теперь, брат, мы не те!» — если перефразировать грибоедовского Горича. Впору также вновь вспомнить Брехта, его «Кавказский меловой круг», где несчастное дитя было разрываемо между корыстной родной и самоотверженной приемной матерью, но ситуация другая: новейшее дитя, как колобок, уходит от обоих, оно просто «хочет танцевать»! И это уже не молодость и будущее, а ничто. Мораль невозможна, когда невозможен человек. Все апелляции бессмысленны. Если «Юность — это возмездие», то тут уже, скорее, полная аннигиляция всего. Колобок укатился в никуда. Знаменитая реплика Освальда Альвинга из финала «Привидений» — «Мама, дай мне солнце!» — осталась далеко позади…

В роли Эрхарта Никита Барсуков. Вся эта троица — чужой в своем доме недоросль Эрхарт, соседская победительная эмансипе фру Фанни Вильтон (Мария Нефёдова), музыкантка Фрида в голубом платье — самодостаточная «вещь в себе», об которую, как о стену горох, бьются все претензии, умозаключения и упования взрослых персонажей. Их внезапное переодевание и танец вог в гостиной репрезентативен, что является чертой стиля, и это один из «взрывов» в постановке, следующим будет гибель героя. Тут фактически символы катастрофы, о которой, собственно, и говорит этот спектакль.

А. Шидловская (Фрекен Элла Рентхейм), Я. Лакоба (Фру Гунхильд Боркман). Фото В. Постнова

Йун Габриэль до поры не выходит из своего уже добровольного заточения наверху. Вильхельм Фулдал, затем Элла не многого добиваются в очных ставках с ним, впрочем, сценически весьма выразительных. Боркман Ивана Труса самодостаточен не менее, чем троица пляшущих молодых. Огромную роль тут играет голосоведение. Эта голосовая волна — не бытовая речь человека, тут чудится иной источник — эпический, недаром Боркман апеллирует к могущественным началам, он и поверженный ощущает себя повелителем природных недр… Что на этом фоне значит такая малость, как убийство души любящей женщины? А то и значит — человек аннигилируется, становится троллем. Шепот золота был неверно интерпретирован директором банка. Оно, скорее всего, шептало: «Уйди». Абсолютно гротескная сцена, когда Фулдал проводит свой зверски агрессивный сеанс массажа обнаженному Боркману (его остроумно подменяет муляж), скорее всего, символически отражает обращение человека с природой…

И. Трус (Йун Габриэль Боркман). Фото В. Постнова

Итак, агон старших с молодыми завершен, очные ставки героев друг с другом позади, оставляют персонажей ни с чем. Серия обнажений и скинутых париков — это не «маски сброшены или сорваны» — скрывать тут нечего никому изначально. Лопается сама человеческая фактура. Финальные эпизоды театрально необычайно эффектны и абсолютно скорбны по смыслу. Развевающиеся полотнища экрана во всю сцену — урбанистическая утопия заглавного героя — масштабна, патетична… жутка. Она сменяется картиной зимнего леса после человека. Здесь нет трагедии и даже ужаса. Констатация. Йун Габриэль Боркман умер, его занесет снегом. Над ним склонятся две тени сестер-близнецов, как предвещал поэт-экзорцист Вильхельм Фулдал.

Вот такой емкий и масштабный по смыслу спектакль. Идея, потребовавшая столько жертв, приводит к тотальному опустошению, уничтожает сама себя. Дети бегут из этого мира — и уже, кажется, в никуда.

Март 2023 г.